Я собираюсь записать все — даже самые мелкие детали. Возможно, я припомню что-то еще, когда я буду писать или когда перечитаю это завтра.
Я уговорил Берупа отвести меня через улицу к Сайфер — это серьезное нарушение закона, сказал он; он и Аанваген могут потерять свои лодки и даже дом, если закон узнает. Мы ждали еще долго после тенеспуска, пока улица не опустела. Я был закутан в толстый саржевый шлюпочный плащ с капюшоном. Он темно-серый и напоминает мне сутану авгура, которую подарила мне Оливин; какой странный виток, в котором мы становимся кем-то другим, надевая новую одежду! Пленник Рог исчез, как только Беруп завернул его в этот необычайно просторный плащ; его сменил безымянный капитан безымянной лодки. За все время, что я плавал с Бэбби и Саргасс, у меня не было такого плаща. Теперь у меня нет лодки, но я экипирован для нее. Без сомнения, она скоро появится.
Точно так же рубины, красный и пурпурный шелк сделали меня Раджаном Гаона. Мы — всего лишь бумага, наша одежда — чернила.
Мы перешли на другую сторону улицы, причем Орев полетел вперед, чтобы его общество не выдало меня, а также чтобы убедиться, что Сайфер погасит лампы и откроет свою дверь, как только мы появимся.
Она так и сделала. Мы поспешили внутрь.
— Своих слуг я отослала, мессир Рог. Так вы говорите, и это я сделала.
— Идти птиц! — Орев уже махал крыльями над лестницей. Мы побежали за ним — или, во всяком случае, мы с Сайфер побежали, а Беруп, пыхтя и постанывая, взбирался за нами. Один пролет — потом еще один — и в запертую на засов маленькую спальню, окно которой я изучал вместе с Вадсиг и которая постоянно была в моих мыслях. Она казалась почти такой же темной, как вилла Крови; я чуть не споткнулся о стул, на который направила меня Сайфер.
— Свечу теперь вы желаете, мессир Рог? Ставни закрыты. Никто может видеть.
Мне пришло в голову, что никто не смог бы разглядеть меня достаточно хорошо, чтобы узнать, даже если бы они были открыты, и я вспомнил слова Шелка о Мукор — она считала, что ее дух не может покинуть комнату, если окно не открыто. Я решил открыть ставни в комнате Джали и сделал это позже, хотя из этого ничего не вышло.
Беруп появился в тот самый момент, когда Сайфер принесла свечу. Он бы склонился над Джали, если бы я позволил. Я спровадил его жестом, который, как я надеялся, не допускал возражений, и он, задыхаясь, рухнул в кресло. Только после того, как Беруп сел, я сообразил, почему Сайфер так долго оставалась тюремщиком Джали, не понимая, что она — инхума: простыня была натянута почти до самого верха ее парика.
— Хорош вещь? — поинтересовался Орев, когда я поднял простыню.
Я положил простыню на место, велев ему замолчать.
— Вы закрыли ей лицо, — заметил я Сайфер. — Могу я спросить, почему?
— Такая молчаливая она есть, мессир. Такая холодная. Как мертвая ваша бедная дочь есть. Видеть ее такой я не люблю.
— Не мертвая, — задыхаясь, спросил Беруп, — она есть?
— Да. Она в коме, из которой я намерен ее вывести. — Я был уверен в своей способности осуществить это и сделал заявление так уверенно, как только мог. Что, если Джали, которая была похоронена заживо в Гаоне, будет похоронена заживо во второй раз здесь, в Дорпе? Кто же тогда спасет ее?
— Мой дом призраки покинут, мессир, если она проснется?
Я сказал Сайфер, что уверен в этом, и приказал им выйти; она вышла послушно, а он — неохотно. Что еще можно сказать?
Ничего, на самом деле.
Я просидел с ней всю ночь, думая о Зеленой — о ее разрушенном городе, болотах и джунглях, рисовых полях деревенских жителей, заброшенной башне на утесе и покинутом посадочном аппарате, в котором я умер; все это вставало перед моим мысленным взором не раз и не два, а двадцать или тридцать раз, и, насколько это было возможно, я исследовал каждый уголок, каждый лист и каждую щель. Двумя этажами ниже меня, где Беруп разговаривал с Сайфер и пил белое бренди, которое они здесь любят, тарелки упали с полки, и Сайфер испуганно вскрикнула. Это произошло вскоре после полуночи, и было более громким событием, чем все, что я видел. Я открыл ставни и закрыл их через полчаса, потому что в комнате стало невыносимо холодно. Я передвигал свечу с места на место. Я разжег огонь и подбросил в него свежих дров. Я откинул простыню, поцеловал Джали в щеку, вынул из-под одеяла ее руку (явно руку инхумы) и сжал ее в своих ладонях. Она была холодна, как лед — ни одна мертвая женщина не могла быть холоднее. Со временем я согрел ее, но Джали даже не пошевелилась.
Я молился снова и снова, умоляя о помощи Внешнего и любого другого бога, перебирал четки и вспоминал десять тысяч вещей, начиная с доброты моей матери, когда я был мальчиком, и заканчивая тем, как выглядел и говорил Хряк, когда он присоединился к нам с Гончей у огня на вилле Крови. Я слушал Орева и разговаривал с ним — в основном, чтобы предупредить его, чтобы он ничего не говорил о том, что мы делаем. И наконец, когда я больше не мог выносить его болтовни, я снова открыл ставни и послал его искать Бэбби, о чем теперь очень сожалею, потому что он не вернулся.
Пришел рассвет, а с ним и Беруп, довольно пьяный, чтобы сказать мне, что он больше не может рисковать моим отсутствием в своем доме. И вот я сижу здесь, ничего не добившись. Но что еще я мог сделать? Теперь я жалею, что не догадался порезать себе руку и смазать губы Джали.
Вот новости, возможно, даже хорошие новости. Надеюсь, что это так. Сегодня утром внизу произошла ужасная драка. Я слушал, припав к замочной скважине, и вскоре узнал голос кухарки; нетрудно было догадаться, на кого она кричит, поэтому я постучал в дверь и позвал Вадсиг. Она пришла, запыхавшаяся, лицо красное, как у Аанваген, на щеке — багровый синяк.
— Мне нужно, чтобы вы поговорили со мной немного, — сказал я ей, — и дали кухарке время остыть. Я хочу спасти вас из опасной ситуации, чем бы она ни была, и уверен, что вы это оцените.
— Выхожу на улицу я есть, мессир. Спрашивать ее я нет. — Это было сказано тоном человека, который бросает вызов вооруженной мощи городов. — Говорит, все утро она есть. Врет, она есть. Не больше часа это есть, мессир. Меньше!
— Я вам верю.
— Платить мне она нет, мессир. Служанка, как я, она есть!
— Без сомнения, она привыкла издеваться над вами, когда вы были моложе, Вадсиг. Она должна понять по вашей речи и манере держаться, что вы выросли.
Она энергично закивала:
— Всю жизнь служанка она есть. Со мной этого не будет. Это она видит. Свой дом иметь мы будем. Детей иметь я буду, и служанки, как она, нам прислуживать будут, может быть.
— Цельтесь высоко, Вадсиг. Не делая этого, вы ничего не добьетесь.
— Благодарю вас, мессир. Очень добры вы есть. — Разгладив передник, она повернулась, чтобы уйти. — Ваш сын здоров есть, мессир. Счастлив он нет, но здоров он есть и любовь к вам через меня он посылает.
Она вышла и повернула ключ, прежде чем я успел закрыть рот. Шкура? И Вадсиг? В каком чудесном витке мы живем!
Я ходил взад и вперед по этой маленькой комнате, три шага и поворот, беспокоясь об Ореве. Если ты когда-нибудь прочтешь это, дорогая Крапива, ты скажешь, что мне следовало бы беспокоиться о нашем сыне, но о чем тут беспокоиться? Они с Вадсиг поженятся или не поженятся. Я не могу решить это за них, и ты тоже не можешь; они должны решить это сами. Если они этого не сделают, каждый из них будет иногда сожалеть об этом, и ничто из того, что ты и я могли бы сказать или сделать, не может изменить этого. Если они это сделают, каждый из них тоже будет иногда сожалеть об этом, и мы не можем изменить этого. Так о чем же тут думать? Я желаю им обоим всего хорошего. Я думаю, что и ты тоже, если бы ты была здесь со мной.
Что касается Орева, я беспокоюсь о нем, но что я могу сделать? Когда мы добрались до этого витка, он оставил меня почти на год. В данный момент его нет меньше суток. Я молюсь, чтобы он был в безопасности, и это все, что я могу сделать. Я надеюсь, что Ореву улыбнется Внешний, которому когда-то Шелк собирался его пожертвовать.
Причина моей неудачи с бедной Джали прошлой ночью очевидна, конечно. Ее дух отсутствует. Я предполагал, что он может парить вокруг ее тела, и что я могу каким-то образом помочь ему вернуться. Его там нет, и, по всей вероятности, она все еще на Зеленой. Я вернулся с Зеленой, оставив ее там и полагая, что она сможет вернуться, как и я, когда захочет. Либо она не захотела вернуться, либо не может этого сделать. Если первое, то хорошо. Я не имею на нее никаких прав; она может оставаться такой, как сейчас, если захочет.
Но если она не может вернуться (а я, признаюсь, думаю, что это более вероятно), я должен вернуть ее; но я не могу попасть на Зеленую без общества другого такого существа, как Джали и моя бедная подруга Фава.
В этом доме мне доступны Вадсиг, Аанваген, Беруп и, возможно, Сайфер. Я попытался убедить себя, что один из них может подойти. Не смог. Вадсиг достаточно худощава, но мысль о том, что инхума по собственному выбору живет как Вадсиг — спит на чердаке, подметает и моет полы, моет посуду, — совершенно нелепа. Она говорит, что работает здесь уже два года. Ее бы обнаружили сто раз. И даже если ее не обнаружили люди, ее сразу же обнаружил бы Орев, который видел ее много раз.
Берупа и Аанваген я немедленно отверг — оба слишком дородны. Что же касается Сайфер, то я не верю, что она — инхума. Орев видел ее и ничего не сказал. Она не стала бы прикрывать лицо Джали или искать био, чтобы помочь ей. Всех четверых можно отвергнуть.
Никого не оставляя. Что же мне делать?
Спать.
Никаких снов. Ни о Фаве и Море, ни о ком-либо еще; но мне следовало бы сообразить — сама Мора, должно быть, бодрствует.
Сумерки за окном. Еще один короткий зимний день закончился. Скоро дом погрузится в сон, и я отправлюсь искать на улицах кого-нибудь вроде Фавы и Джали, кто, возможно, согласится отправиться со мной на Зеленую и вернуть домой мою бедную дочь. Что еще я могу сделать? Я особенно благодарен Внешнему за то, что Беруп не заметил, что я сохранил его серый шлюпочный плащ.