— Вниз помочь ей я пойду, — предложила Вадсиг.
Я покачал головой:
— Нам нужно многое обсудить. Я упомянул о восстании в Вайроне, в котором принимал участие; я был одним из гонцов генерала Мята, был ранен в грудь и так далее, и тому подобное — нет нужды вдаваться в подробности. Главное то, что оно преуспело, хотя и столкнулось с противодействием гораздо более серьезным, чем может угрожать восстанию, которое мы собираемся разжечь в Дорпе. То восстание было вызвано теофанией, появлением Ехидны в Священном Окне моего мантейона. Сомневаюсь, что кто-нибудь из вас видел Священное Окно.
Шкура и Вадсиг покачали головами. Орев неуверенно свистнул:
— Птиц видеть?
— Верно, ты был со мной в Великом мантейоне, так что ты видел. Поэтому ты должен извинить меня, Орев, пока я буду объяснять этим молодым людям.
— Я слышала о них, — сказала Вадсиг. (Вероятно, это говорила Мора.) — Можно пролезть через них, как через настоящее окно? — Это точно Фава.
— Интересный момент. В каком-то смысле боги могут. Они могут покинуть Священное Окно в виде незамеченных вспышек света, чтобы завладеть нами, так же как ты и Мора завладеваете Вадсиг. Вы ведь входите по-другому, правда?
— Я не знаю, Инканто. Я так не думаю. В меня они вошли, мессир, как в этот дом могут войти. Меня они не спрашивали, но друзьями стали мы есть.
— Я хотел сказать, что для любого, кто не воспитан в почтении к богам — а даже в Вайроне многие не были, — бог в Священном Окне был не более чем большой картинкой, которая говорила. Тем не менее, эта единственная теофания вызвала восстание, к которому многие стремились, но никто не был готов. Я полагаю, что нечто подобное могло бы произвести такой же эффект и здесь, с небольшой подготовкой.
— Правда, Отец? — спросил Шкура. — Ты уверен? — Простые слова не передают выражение его лица и интонацию голоса; это был один из немногих случаев, когда я был абсолютно уверен, что он любит меня.
— Нет, — ответил я, — но я готов поставить на это свою жизнь. У меня нет выбора.
Все это произошло до того, как Шкура отправился в дом Стрика в надежде вернуть свою старую кровать и был избит Стриком и его женой, и до того, как Копыто и Джали присоединились к нам в пивной. Теперь я хотел бы помолиться несколько минут, а после этого мне нужно идти в суд. Эта работа верховным судьей очень напоминает Гаон, за исключением того, что у меня здесь нет жен и я не хочу их иметь.
Перечитывая, я вижу, что обещал описать свои поиски Джали. Сейчас было бы самое подходящее время для этого, но сначала я должен сказать, что был в недоумении в течение некоторого времени после того, как оказался там. Я не мог себе представить, как я попал на Зеленую из селлариума судьи Хеймера — раньше подобные путешествия требовали присутствия инхумы. Мое первоначальное ощущение было таково, что испытанное мною — невозможно, и, таким образом, я вообще не был на Зеленой, а спал или галлюцинировал. Это продолжалось, казалось, час или два, хотя на самом деле не могло быть так долго.
Впоследствии я понял, что существует по меньшей мере три объяснения. Первое и, безусловно, самое привлекательное — Фава одержала Вадсиг. Трудность заключается в том, что «Фава», обладающая Вадсиг, может быть не более чем сном Моры о Фаве; если это так, то паутина трудностей становится еще более запутанной.
Второе (которое я не хочу принимать, хотя считаю его наиболее правдоподобным из трех) состоит в том, что инхуму присутствовал, но был мне неизвестен. Я пишу «инхуму», несмотря на то, что мои предыдущие партнеры по билокации были женщинами; возможно, что мужчина также может быть партнером. Если это объяснение истинно, было бы интересно — и, возможно, полезно — узнать, кто это был. Шкура, Вадсиг, Аанваген, Беруп и Азиджин могут быть отброшены; я слишком часто был слишком близок к ним, чтобы быть обманутым таким образом. По моему мнению, Сайфер тоже можно отбросить. Остается сам судья Хеймер (несомненно, самая интересная возможность), различные труперы и другие, каждый из которых может быть инхумой или инхуму.
Третье — мне помогли Соседи, от которых инхуми, должно быть, первоначально и получили эту силу. Я видел их и говорил с ними, хотя сейчас не самое подходящее время, чтобы писать об этом. Вполне возможно, что кольцо Саргасс не только идентифицирует меня как друга, но и действительно привлекает их — хотя нас всех привлекают друзья, с кольцом или без него. (Возможно, я придаю этому слишком большое значение.)
Независимо от того, обладает ли кольцо такой силой, Соседи, возможно, нашли меня прежде, чем дали мне знать о себе, что произошло после того, как мы со Шкурой расспросили Вадсиг — точнее, после того, как мы с Копытом встретились с Вапеном в пивной. Они были готовы помочь нам, и действительно, их показания были очень ценны для нас во время моего суда, о чем я расскажу через минуту или две.
Мне неприятно об этом говорить, но остается еще четвертая...
Орев вернулся. Я только что услышал, как он стучит в окно. Он влетел ко мне и, как обычно, весело поздоровался, хотя ему было холодно и голодно. Согласно пословице, черные дрозды лучше всего жиреют в холодную погоду, но к Ореву это, похоже, не относится; во всяком случае, я сомневаюсь, что он достаточно силен, чтобы добыть много пищи из замороженного трупа.
Я отправил его с посланием для Крапивы, что мне следовало сделать задолго до этого. Она, должно быть, беспокоится о Копыте и Шкуре, как и я, и очень беспокоится о Сухожилии. Мелким почерком, на половине листа этой бумаги, я объяснил, что он счастливо живет на Зеленой, где у нас двое внуков, и является кальде процветающей деревни. Я также заверил ее, что близнецы в безопасности со мной, и сказал ей, что у нас есть приемная дочь и что Крайт, которого я усыновил, мертв. (Это последнее, возможно, было неразумно; кроме того, если Джали была матерью Крайта, то он, по сути, был внуком — но ведь можно усыновить внука, наверняка.)
Я вижу, что перепутал кольца. Саргасс подарила мне другое кольцо, а не то, которое на мне, хотя они очень похожи. Я ношу кольцо Орева. Кажется, камень меняет цвет, когда его носят; изначально он был намного темнее, конечно. Наверное, мне следовало бы вернуться и исправить свою ошибку, но я терпеть не могу вычеркивать — это придает странице такой уродливый вид. Кроме того, вычеркнуть — означает взять на себя ответственность за правильность всего, что оставлено. Исправить эту или любую другую ошибку значило бы пригласить тебя спросить меня (когда ты прочтешь это, а я надеюсь, что скоро ты это сделаешь), почему я не смог исправить какую-то другую. И я не могу исправить все или даже большинство из них, не разорвав весь отчет в клочья и не начав заново. Кроме того, мой новый отчет будет еще хуже, так как я не смогу удержаться от того, чтобы приписать себе знания и мнения, которых у меня не было в то время, когда происходили описываемые мною события. Нет, на самом деле есть такие вещи, как честные ошибки; этот отчет полон ими, и я намерен оставить его таким.
Получив удар дубинкой во время слушания у судьи Хеймера, я снова оказался в заброшенной башне в утесе, в которой оставил Джали. Сначала я был вне себя от радости, думая, что легко найду ее и верну в спящее тело.
Я обыскал башню, обнаружив множество странных устройств и запертую дверь, которая, казалось, вела в сам утес, без сомнения, открываясь в какую-то расселину. Однако Джали нигде не было видно, и в конце концов я был вынужден признать, что за то время, пока она была одна, она покинула башню, потеряв надежду на спасение и вылетев через круглый иллюминатор — я описал его много раньше, — и направилась вниз к окутанным туманом болотам, в которых родилась.
Я поговорил с Оревом, который немного пришел в себя после утомительного перелета. (Вчера он казался очень усталым и слабым и, как только его накормили, спрятал голову под крыло.) Я подробно расспросил его о моем письме.
— Птиц взять.
— Я прекрасно знаю, что ты взял его, Орев. Но ты отнес его Крапиве? Доставил его, как я просил?
— Да, да! Взять дев. Дев плакать.
— Понимаю. — Я встал и некоторое время ходил взад и вперед по комнате, останавливаясь то у одного окна, то у другого — всего их семь, — чтобы посмотреть между свинцовым каркасом и пупком[139], имеющимся в центре каждого ромба из голубоватого стекла. Этот дом чудесно расположен, на вершине небольшого холма, оттуда открывается прекрасный вид на Дорп; но я не мог бы рассказать тебе, что видел, через секунд пять после того, как смотрел. Если бы там воссоздали четверть Солнечной улицы, какой она была до пожара, я сомневаюсь, что заметил бы ее.
Орев прыгал взад-вперед, щелкая клювом и тихонько свистя, что говорило о нервозности, и наконец я повернулся к нему:
— Что она велела тебе сказать мне, Орев? Должно быть, там что-то было.
— Нет сказать.
— Ничего? Конечно, она что-то сказала — должна была. Ты говоришь, что она отослала тебя обратно, не сказав ни слова?
— Нет сказать, — настаивал он.
— Мы говорим о Крапиве? Женщина в бревенчатом доме на южной оконечности Ящерицы? Рядом с хвостом?
— Да, да. — Он утвердительно подпрыгнул. Я описал ее, и он повторил: — Да, да.
— Ты нашел ее днем или ночью, Орев? Ты помнишь?
— Солнц свет.
— Тогда днем. Что же она делала? Я имею в виду, до того, как ты отдал ей мое письмо.
— Смотр вод.
— «Смотр вот»? На что она смотрела?
— Смотр мокр. Больш мокр. Смотр вод.
— А, понятно... то есть я понимаю. Смотрела ли она в окно или стояла на берегу? — Как бы глупо это ни звучало, но эти детали были важны для меня. Мне очень хотелось представить ее такой, какой она была, когда появился Орев.
— Нет стоять. Дев сидеть.
— Она сидела на берегу? Ты это хочешь сказать? На гальке? — Когда мы были намного моложе, мы обычно расстилали там одеяло и сидели на нем, глядя на звезды; но мы уже давно не делали этого.