— Помоги моей дочери забраться в твою лодку.
Я сделал, как она велела, хотя Саргасс и не нуждалась в моей помощи.
— Приготовь эту рыбу так, как ты приготовил бы ее для себя. Когда рыба будет готова, отдай ей.
Я сказал:
— Да, великая богиня.
Богиня (ибо я был тогда и вполне уверен сейчас, что она была одним из Исчезнувших богов Синей) сказала, использовав имя Саргасс:
— Ты должна идти к своему народу. Твое время со мной закончилось.
Саргасс покорно кивнула.
— Не возвращайся. Ради себя самой я бы хотела, чтобы ты осталась. Ради тебя я говорю тебе идти.
— Я понимаю, Мать.
— Этот человек может причинить тебе боль.
Я поклялся, что ничего подобного не сделаю.
— Если он это сделает, ты должна будешь это вытерпеть — так поступают женщины. Если ты причинишь ему боль, он должен будет это вытерпеть. — Потом богиня заговорила со мной: — Не позволяй ей есть сырое мясо или ловить рыбу руками. Не позволяй ей делать то, чего не делают ваши женщины.
Я пообещал, что не буду.
— Защищай ее от своего зверя, как ты защищал бы одну из своих женщин.
Ее прощальные слова были адресованы Саргасс:
— Для тебя я перестала существовать. Вы с ним наедине.
И она скользнула под волну, быстрее, чем она поднялась. На мгновение я увидел сквозь воду — или подумал, что увидел, — что-то огромное и темное, на чем она стояла.
Через некоторое время, когда я пришел в себя, Саргасс спросила:
— Ты собираешься причинить мне боль?
— Нет, — ответил я. — Я никогда не причиню тебе боль. — Я солгал, хотя и говорил от всего сердца. Пока я говорил, Бэбби громко проворчал что-то со своего места на носу; я уверен, что он поклялся так же, как и я, но это ее испугало.
Я присел на корточки и скатал полоску сырой рыбы, обвалял ее в маслянистой кукурузной муке, положил на сковороду и стал держать сковородку над огнем.
— Бэбби не причинит тебе вреда, — сказал я. — Следующий кусок я приготовлю ему, а потом приготовлю еще один для себя, чтобы мы могли поесть все вместе.
Он уже сошел с фордека и приближался к огню.
— Бэбби, ты не должен обижать... — я попытался произнести имя, которое использовала богиня, и молодая женщина, носившая его, нервно рассмеялась.
— Я не могу его произнести, — сказал я ей. — Я буду называть тебя Саргасс, хорошо?
Она кивнула.
— Это Бэбби. Он очень храбрый маленький хуз, и он защитит тебя в любое время, когда тебе это понадобится. Как и я. Меня зовут Рог. — Она снова кивнула.
Вспомнив о серебряных украшениях, которыми меня снабдил Кабачок, я сказал:
— Тебе, наверное, нравятся кольца и ожерелья. У меня есть несколько, хотя они не такие красивые, как твои. Хочешь посмотреть на них? Ты можешь выбрать любое, которое тебе понравится.
— Нет, — ответила она. — Ты можешь.
— Они мне нравятся? — Я подбросил в воздух филе и поймал его сковородкой.
Она снова рассмеялась:
— Я знаю, что тебе они нравятся. Мать так говорит, и она дала мне это, чтобы я тебе понравилась. — Она сняла ожерелье и предложила его мне, но я заверил ее, что она мне нравится больше, чем ее украшения. В конце концов мы положили ее золото в шкатулку с моим серебром, а ей я дал богато украшенный гребень. Я смастерил для нее что-то вроде юбки, завернув ее в лоскут старой парусины, который я закрепил серебряной булавкой.
В тот вечер, когда мы смотрели, как поднимается тонкий столб темного дыма, и восхищались тем, как пляшут в воздухе искры от наших зеленых дров, она положила голову Бэбби себе на колени, чего я никогда бы не сделал. Когда ее левая рука погладила его, я заметил засохшую кровь среди складок кожи на обрубке, который был ее правой рукой, и понял, почему она так боялась Бэбби и чья кровь запятнала палубу на носу.
— Это не ты пела для нас, — сказал я ей. — Это была богиня. Сначала я подумал, что это, должно быть, ты, но теперь я слышал, как она говорила, и это был ее голос.
— Чтобы заставить тебя полюбить меня.
— Я понимаю. Как и золото. Она хотела найти тебе новый дом. Матери, они всегда такие.
Саргасс покачала головой, но я был уверен, что в принципе был прав.
Так было, я полагаю, и в том случае, который описали мне послы из Скани. Женщина, погибшая, когда их посадочный аппарат покинул Виток, была родной матерью невесты. Та бедная женщина, которая называла себя матерью невесты, удочерила ее или, по крайней мере, считала, что удочерила, а когда невеста подросла, нашла ей новый дом в особняке богатого и влиятельного человека. Каждая из них говорила то, что считала правдой, и для разрешения возникшего между ними конфликта необходимо было определить, в какой степени произошло настоящее удочерение. Была ли предпринята какая-либо попытка официально оформить удочерение? Считают ли родные дети бедной женщины (если они у нее есть) невесту своей сестрой? Всегда ли бедная женщина называла ее своей дочерью? И так далее.
Положение Саргасс отличалось тем, что она считала морскую богиню своей матерью — гораздо больше, я бы предположил, чем богиня считала Саргасс своей дочкой. Приняв золото, я принял Саргасс — это было ее приданое. Песня богини, однако, была не платой, а чем-то вроде заклинания (я использую это слово в очень широком смысле), чтобы смягчить наши сердца и обеспечить Саргасс более дружественный прием в следующий раз.
Сработало ли это? Полагаю, что я бы приветствовал Саргасс и без нее, или нет? Я сознавал, что в каком-то смысле предаю Крапиву, но что мне оставалось делать? Оставить искалеченную и лишенную друзей молодую женщину одну посреди моря?
В ту ночь она была напугана и испытывала боль, потеряв руку. Я обнял ее, и мы проспали несколько часов — мои руки вокруг ее талии, ее спина прижата к моей груди.
Слишком часто я просто бросал взгляд на последний лист перед тем, как начать писать, и начинал свой рассказ, как мне казалось, с того места, где оставил его накануне. Или, как это иногда случалось, неделю назад. Сегодня я прочитал все, что уже написал о Саргасс, становясь все более и более несчастным по мере того, как осознавал собственную неудачу. Я собираюсь начать все сначала.
Саргасс, как я уже сказал, ждала нас на баркасе. Когда я был мальчишкой в Вайроне и слушал рассказ Синель о том, как она нагишом бродила по туннелям, я страстно желал увидеть ее голой. Она была, как я пытался объяснить в книге, которую мы написали вместе с Крапивой, крупной и мускулистой женщиной с широкими плечами, резко очерченной талией, широкими округлыми бедрами и большой грудью. В то время я никогда не видел обнаженной женщины, даже Крапивы, хотя я иногда гладил груди Крапивы.
Когда я увидел Саргасс на баркасе, мне показалось, что я снова стал мальчиком, трясущимся в тисках изумления. Возможно, это было действие песни морской богини, хотя я так не думаю. Если здесь и была какая-то магия, то магия, рожденная телом Саргасс, так нежно и так гладко изогнутым, ее лицом и больше всего ее взглядом. Она была женщиной, но еще не знала, что она женщина. Она оставила детство позади, но забрала с собой все самое привлекательное в детях. Я смотрел на нее как мальчик, которым был двадцать лет назад, и я отдал бы все на витке, чтобы заполучить ее любовь. И был уверен, что никогда не получу ее.
После этого я видел морскую богиню Исчезнувших людей. Возможно, она была Сциллой в другой форме, поскольку Шелк однажды признался мне, что Киприда — одна из форм Внешнего, чьи многочисленные формы говорили с Шелком в тот незабываемый полдень на площадке для игры в мяч так, как говорит толпа: в то время как одна шептала ему в правое ухо, другая — в левое.
Тут мне невольно вспоминается Квадрифонс, бог Оливин, бог с четырьмя лицами. Возможно ли, что он не является формой Внешнего? Если посмотреть на Оливин и на ту жизнь, которую она вела как призрак во Дворце кальде, я так не думаю. И если Квадрифонс (чей знак перекрестков вполне мог стать знаком сложения Паса) был в конечном счете не кем иным, как Внешним — что теперь кажется мне несомненным, — не могла ли и Мать быть Сциллой?
Возможно.
Но я в это не очень верю. Как говорится, в одном городе один сапожник, а в другом городе — другой; но это не один и тот же сапожник, хотя они владеют сходными орудиями труда, выполняют сходную работу и даже могут быть похожи внешне.
Вот то, что я думаю, а не то, что я знаю:
Имея море, которого не было у нас, в Старом Вайроне, Соседи имели также богиню моря. Возможно, она была и их богиней воды, как дома Сцилла; я не могу сказать.
Возможно, все боги и богини очень велики, и, конечно, Ехидна была такой, когда я увидел ее в нашем Священном Окне. Наши боги, боги Старого Вайрона, обитали в Главном компьютере. Я видел Главный компьютер вместе с Крапивой и многими другими, и даже то, что я видел, было очень большим местом, хотя мне сказали, что большая часть его находится под землей. Может быть, наши боги не приходят к нам, за исключением просветления и одержания, только потому, что они слишком велики для этого; даже те божки, которых они посылают людям сейчас, по большей части огромны. Человек может любить насекомых. Некоторые люди так и делают. Человек, который любит их, может делать им подарки, давая крошку, пропитанную медом, или что-то в этом роде. Но хотя этот человек может гулять, он не может гулять со своими домашними насекомыми. Он слишком большой для этого.
Так же, я полагаю, обстоит дело и с Матерью. Она обитает в море, и Саргасс говорила о том, что время от времени прячется в ее теле, как можно было бы говорить о том, чтобы укрыться в Великом мантейоне, дворце или каком-нибудь другом большом здании. Возможно, верующие в Мать бросали свои жертвы в волны вместо того, чтобы сжигать их. (Я не знаю этого и могу только гадать.) Что кажется несомненным, так это то, что в нее верили Исчезнувшие люди, который я тогда не называл Соседями; и что они ушли, хотя и не полностью.
Она ждет.
Чего — не знаю. Возможно, что ее верующие вернутся. Или что мы станем ее новыми верующими, что вполне возможно.