Матрос, поставивший наш стол, принес бутылку и четыре маленьких стаканчика и сел рядом с нами.
— Мой сын, — гордо объявил Стрик[16]. — Номер два на моем корабле — он есть.
Все улыбнулись и пожали друг другу руки.
— Капитан Рог? — спросил сын хозяина. — Из города Новый Вайрон ты идешь?
Я кивнул.
Как и Стрик, который сказал:
— К нему мы еще не пришли, капитан Рог. Кто-то ищет тебя?
Должно быть, на моем лице отразилось удивление.
— Это всего лишь один человек. Он ровесник Тотера[17]. (Тотер был его сыном.)
— Нас о капитане Роге он спрашивал. Один в маленькой лодке он плывет. — Уголки рта Тотера опустились и его руки показали, как маленькая лодка качалась на волнах.
— Когда он спросил, капитан Рог, мы не знаем. — Стрик вытащил зубами пробку и налил каждому из нас немного водно-белого ликера. — Вот что мы ему говорим, и в своей маленькой лодке он уплывает.
— Вы с материка? С восточного, я имею в виду. Главного? — Я отчаянно пытался вспомнить название города, из которого родом Вайзер.
— Да, из Дорпа мы едем. Новый Вайрон мы знаем. Хороший порт. Слово для тебя от кого-то оттуда он несет, ты думаешь?
Я не знал и сказал ему об этом. Если бы я был вынужден угадать, я бы сказал, что Кабачок, вероятно, послал кого-то с сообщением.
Саргасс спросила, как долго нам придется плыть, чтобы найти питьевую воду.
— Зависит от обстоятельств, мерфроу Саргасс. Такая уж погода стоит. — Стрик сплюнул за борт. — Может быть, через пять дней. Десять, тоже, может быть.
— Для меня это не проблема. — Она бросила на меня вызывающий взгляд. — Он заставляет меня пить больше, чем я хочу, но Бэбби всегда мучит жажда.
Я объяснил, что Бэбби — наш хуз.
— Ты тоже страдаешь. — Она понюхала, попробовала ликер Стрика и поставила его на стол. — Ты наливаешь ее в свой стакан, а потом снова в бутылку, когда думаешь, что я не смотрю.
Я заявил, что не вижу смысла пить драгоценную воду, которая мне не нужна.
— Немного воды вам я дать могу, — сказал Стрик, и мы оба поблагодарили его.
— Если в течение двух или трех дней ты и твоя жена на запад плыть будете, — сказал нам Тотер, — большой остров вы найдете, где никто не живет. Хорошая вода там. Там в последний раз мы набираем воду. Не такой большой, как Главный, но горы у него есть. Наблюдение вы должны держать, но трудно пропустить это.
— Мы пойдем туда, — объявила мне Саргасс, и ее тон решил дело.
Прошло два дня, и теперь я с отвращением и недоверием перечитываю весь этот раздел, начиная с моей встречи с чудовищной камбалой. Ничего из того, что я хотел сказать в нем, на самом деле не было сказано. Красота Саргасс и золотые дни, которые мы провели на борту баркаса до прихода Крайта, водный виток, который я мельком увидел с ее помощью, и тысяча вещей, которые я всем сердцем желал бы изложить здесь, остаются запертыми в памяти.
Без сомнения, такие воспоминания не могут быть действительно выражены, и, конечно, они не могут быть выражены мной. Я это уже выяснил.
Позволь мне сказать вот что. Однажды, когда я плыл под водой, подражая ей, я увидел, как она плывет ко мне, и она была быстра и грациозна сверх всякой меры. Для этого нет слов, как нет их и для ее красоты. Она поймала меня за руку, и мы вырвались на поверхность, поднялись из божественного сияния моря в ослепительный блеск Короткого солнца, и капли на ее ресницах были бриллиантами.
Вы все, прочитавшие обо всем этом в год, который я никогда не увижу, возможно, сочтете меня несчастным — конечно, я был достаточно несчастен, сражаясь с инхуми и их рабами на Зеленой, сражаясь с поселенцами, а перед самым концом даже сражаясь со своим собственным сыном.
Или, может быть, вы позавидуете мне, этому большому белому дому, который мы в Гаоне называем дворцом, моим драгоценностям, золоту, оружейным полкам и дюжине с лишним жен.
Но знайте: о лучших и счастливейших моих часах вы ничего не знаете. Я видел дни, похожие на золото.
В ушах у меня до сих пор поет Саргасс, как она пела мне по вечерам на нашем баркасе. Иногда — часто — мне кажется, что я действительно слышу ее, ее песню и плеск маленьких волн. Мне казалось, что столь часто повторяющееся воспоминание потеряет свою остроту, но с каждым разом оно становится все острее. Когда я впервые пришел сюда, я засыпал, слушая ее; теперь ее песня не дает мне уснуть, зовет меня.
Зовет.
Саргасс, которую я бросил точно так же, как бросил бедного Бэбби.
Саргасс.
Глава седьмаяОСТРОВ
Как мы отчалили от лодки Стрика, Саргасс сказала:
— Они очень милые. Я хочу увидеть больше лодок. — От прозрачного ликера на ее щеках появились пятна румянца, а на губах — мечтательная улыбка, показавшаяся мне очаровательной. Я объяснил (я никогда не забуду этого), что море необъятно, и что на побережье есть только пригоршня городов, из которых могут приплыть лодки.
— Если бы мы с тобой вышли на этом баркасе на озеро Лимна в такой прекрасный день, — сказал я, — мы бы почти всегда видели дюжину парусов. Озеро Лимна — очень большое озеро, но это все равно только озеро. Это самый большой водоем рядом с Вайроном, но это не самый большой водоем рядом с Палустрией, потому что он совсем не рядом с Палустрией. Это море, наверное, самый большой водоем на всем витке. Кроме того, озеро Лимна находится недалеко от Вайрона, который является очень большим городом. Половина городов, о которых мы здесь говорим, можно было бы назвать деревнями, если бы они находились рядом с Вайроном. Я буду удивлен, если мы встретим кого-нибудь еще до того, как увидим землю.
Мне вспомнилась та маленькая речь сегодня днем, когда кто-то сказал мне, что я — младший бог; он имел в виду, что я разбираюсь во всем. Было бы легко ввести себя в заблуждение такими замечаниями, хотя и говорящий и его слушатели должны прекрасно знать, что они совершенно лживые. Они сделаны из вежливости, и никто не был бы более потрясен, чем люди, сделавшие их, если бы они узнали, что в логике они были бы приняты как суждения.
Я чуть было не написал: «когда я был в схоле». Я так привык говорить именно таким образом, словно должен. Если бы я заговорил о Крапиве, о строительстве нашего дома и фабрики или рассказал бы этим добрым, счастливым, почтенным людям, как мы, потерпев неудачу в качестве фермеров, преуспели в производстве бумаги, они бы взбунтовались.
Они взбунтуются; и, если меня не убьют во второй раз, умрут многие другие. У меня и так слишком много чего на совести; не думаю, что смогу вынести и это.
И люди не позволят мне уйти, даже если узнают, кто я на самом деле. Я имею в виду бедняков. Если не считать Хари Мау и некоторых других, мало кто из важных людей, завсегдатаев моего суда, действительно нуждается во мне и ценит меня, но таких много среди крестьян-фермеров и членов их семей, особенно жен и детей. По крайней мере, так считают многие.
Возможно, это не так. Мужчины спокойнее в своих похвалах, менее эмоциональны, как и следовало ожидать. И все же они привязаны ко мне, во что у меня есть все основания верить. Женщины и дети видят во мне председателя совета, важного человека, более богатого и могущественного, чем те важные люди, которые угнетают их, того, кто поможет им в трудную минуту. Мужчины видят справедливого судью. Или, если не справедливого судью, то судью, который стремится быть справедливым. Шелк (я имею в виду настоящего Шелка) очень высоко ценил любовь. Конечно, он был прав. Любовь — это чудо, волшебное зелье, акт теургии или даже непрекращающаяся теофания. Ни одно слово не является слишком сильным, и на самом деле ни одно слово не является достаточно сильным.
Но любовь — это последняя потребность группы, а не первая. Если бы она была первой, то таких групп не могло бы быть. Справедливость — вот первая потребность, раствор, который связывает вместе деревню, городок или даже город. Или экипаж лодки. Никто не стал бы участвовать в делах группы, если бы не верил, что с ним будут обращаться справедливо.
Эти люди обманывают друг друга при каждом удобном случае — по крайней мере мне так кажется, временами. Под Длинным солнцем ими правили сила и страх перед силой. Здесь, на Синей, нет ни силы, ни страха, достаточных для того, чтобы править. На самом деле нет ничего, кроме нашей книги и меня. На Витке длинного солнца они верили, что раджан лишит их жизни за малейшее неповиновение, и были правы. Здесь, в их новом городе, они должны верить, что каждое мое слово и каждый мой поступок порожден заботой о них и о справедливости. И в этом они тоже должны быть правы.
Что будет с ними, когда я уйду? Долгое время я не мог думать об этом. Теперь, когда я могу, ответ очевиден. Как и в Новом Вайроне, они будут воровать, обманывать и тиранить, пока один важный человек не поднимется выше всех остальных. Он не будет запугивать и обманывать, а возьмет все, что захочет, и убьет всех, кто ему противостоит. Он будет их новым раджаном, и их первоначальный город, со всеми существенными деталями, будет перенесен из Витка в этот прекрасный новый виток, который мы называем Синяя.
Но пока я здесь. Они не могут не видеть, что я не делаю ничего такого, чего не мог бы сделать один из них. Корыстолюбие необходимо каждому начинанию и каждому человеку — или мне так кажется, хотя я совершенно уверен, что майтера Мрамор будет страстно спорить. Они должны понять, что любое их действие, которое делает их город хуже, неизбежно идет вразрез с их собственными интересами.
Лучше не иметь карт в городе, где никто не ворует, чем иметь ящик карт в городе, полном воров. Я должен помнить об этом и сказать им об этом, как только представится подходящий случай. Честный человек в честном городе может получить ящик, полный карт, честными средствами, и наслаждаться им, когда он у него есть. В городе воров карты должны охраняться днем и ночью, а когда карты исчезнут — что произойдет рано или поздно, — воры останутся.