Секунду или две я даже подумывал остаться самому, но Саргасс не могла воспользоваться карабином и легко могла оказаться в опасности. В конце концов, мы все пошли. Без сомнения, это было неизбежно.
Это было тихое, спокойное, уединенное место, чьи густо поросшие лесом склоны, казалось, населяли лишь птицы. Могучие деревья цеплялись за скалы, на которых, казалось, не могло жить ни одно дерево, или погружали глубокие корни в черную почву маленьких скрытых долин. На Зеленой можно встретить бесчисленные деревья, чудовищных каннибалов, в десять раз превосходящих по высоте самые высокие деревья, которые я видел на острове; но они вечно воюют с себе подобными, и их все время беспокоят волочащиеся, извивающиеся, смертоносные лианы, которые казались мне живым воплощением зла с тех пор, как я впервые увидел их.
Здесь не было ничего из того, что было на Зеленой, кроме огромных стволов, утесов и скалистых выступов, напоминающих далекие, возвышающиеся скалы Зеленой примерно так же, как домашний кот напоминает злотигра. В одной из скал мы обнаружили глубокую пещеру с прозрачной холодной водой перед входом, сухую пещеру с потолком, достаточно высоким, чтобы человек мог въехать в нее на высокой лошади, не склонив головы и не сняв шляпы; мы, Саргасс и я, говорили о возвращении туда после того, как привезем Шелка в Новый Вайрон. Мы построили бы стену из толстых бревен, чтобы закрыть вход, и жили бы там в мире и уединении все наши дни, посадили бы сад, ловили бы птиц, мелких животных и рыбу. Было ли действительно преступно с нашей стороны так разговаривать? Я знал, что этого никогда не будет, что Крапива, мои сыновья и фабрика ждут, когда я вернусь на Ящерицу.
И что даже если я не вернусь, этого никогда не будет.
Саргасс, я уверен, этого не знала. Так что с моей стороны было неправильно, жестоко и трусливо разделять ее уютную мечту и поощрять ее в этом. Я должен быть честным. Это было, как сказал бы Шелк, серьезное зло. Это было преступление, а я был (и остаюсь) жестоким чудовищем. Все это правда, но разрешите мне это — я делал и кое-что похуже; в течение получаса мы были так счастливы, как это возможно для двух человек. Внешний может осудить меня за это, но я не могу сожалеть о том получасе.
Если это правда, что в каком-то смысле Шелк и Гиацинт всегда остаются рядом с прудом с золотыми рыбками в Горностае, где я их искал, то не можем ли мы с Саргасс жить в том же смысле в некой сухой пещере среди высоких, покрытых мхом деревьев на острове, который всегда будет для меня «Островом»? Я сказал, что могу быть жестоким, потому что знаю, что это правда; и я знаю также, что вселенная, виток из всех витков, может быть гораздо более жестокой. Я надеюсь, однако, что не настолько жестокой, чтобы лишить даже самый маленький и призрачный осколок моего существа счастья, которое мы с Саргасс познали там.
Наступил момент, когда мне захотелось вернуться на баркас. Мы не видели ни дичи, ни каких-либо признаков ее присутствия; мы все устали, а Бэбби, который сначала шел впереди, принюхиваясь и сопя, отстал. Хуже всего было то (хотя я этого и не говорил), что я не был уверен в обратном пути к баркасу; я боялся, что нам придется идти к берегу острова и пытаться следовать вдоль него, пока мы не найдем маленькую бухточку на севере, в которой мы бросили якорь. Мы уже устали, как я отметил ранее, но еще не двинулись в обратный путь, который грозил стать очень долгим. Казалось более чем вероятным, что мы не сможем обнаружить баркас до тенеспуска.
Саргасс указала на гребень, не очень далекий, но едва видимый сквозь деревья.
— Подожди здесь, — сказала она, — а я поднимусь наверх и посмотрю, что там, по другую сторону. Вы с Бэбби отдохните, а я сейчас вернусь.
Я, естественно, сказал, что пойду с ней, и приложил все усилия, чтобы идти впереди.
— Здесь так много солнца, — сказала она, когда мы карабкались на последний склон. — Там не может быть никаких деревьев. По крайней мере таких больших, как эти.
Я сказал ей, что это, вероятно, большой утес, что мы увидим деревья под ним, и что у нас будет прекрасный вид на остров и море вокруг него. То, что мы действительно увидели, когда поднялись на гребень, было менее драматичным, но гораздо более странным.
Глава восьмаяКОНЕЦ
Это была круглая долина, полностью свободная от зрелых деревьев, которые составляли лес на горных склонах; вместо них ее заполняли кустарники, виноградные лозы и молодые деревца, которых не было на склонах. Деревца были зелеными, пышными и насыщенными атмосферой новизны, которую я действительно не могу описать, но сразу же почувствовал. После многочасового подъема по безвоздушному древнему лесу мы словно очнулись от самого глубокого сна — на нас вылили ведро холодной воды.
— О! Смотри! Смотри! — воскликнула Саргасс и прижалась ко мне. В ее голосе чувствовалось удивление и даже благоговение; но дрожала она от страха, и в тот момент я не знал причины всех трех.
— Стены, Рог. Их стены. Разве ты их не видишь?
Я моргнул и взглянул, потом снова моргнул, и только тогда смог разглядеть изогнутую линию кладки, практически погруженную в поднимающийся поток листьев.
— Я знаю места в море, где есть такие стены, — сказала мне Саргасс приглушенным голосом. — «Подводные», ты бы сказал.
Я начал спускаться, за мной неохотно последовала Саргасс и еще более неохотно Бэбби.
— Люди, такие как ты и я, люди из Витка, не могли построить эти стены, — сказал я. — Они слишком старые.
— Да…
— Это Исчезнувшие люди. Должны быть они. Неподалеку от Нового Вайрона есть одно место, но я не думаю, что оно такое старое, как это. А Сухожилие говорит, что нашел в лесу алтарь. Я говорил тебе об этом. — Мне ответило молчание, я оглянулся через плечо на Саргасс и получил полный страха кивок.
— Алтарь Сухожилия, вероятно, изначально находился в какой-то часовне, святилище или в чем-то в этом роде. Это — намного больше, чем бы оно ни было. — Я остановился, едва не споткнувшись о барьер из разбитого стекла, чуть выше моей лодыжки.
— Ты хотел вернуться. — Страх сквозил в ее голосе. — Я тоже. Давай вернемся прямо сейчас.
— Через минуту. — Стекло было темно-синим, но казалось более прозрачным, чем самое чистое стекло из Трехречья. Я поднял кусок с абсурдным чувством, что он покажет мне место, каким оно было сотни, а может быть, и тысячи лет назад. Но долина, которую я видел сквозь этот осколок синего стекла, казалась более ярко освещенной солнцем, чем та, которую я видел невооруженным глазом.
— Здесь ничего не осталось, — пробормотала Саргасс. — Это старые, разрушенные, сломанные вещи, которые никому больше не нужны, даже деревьям.
— Что-то долго не давало деревьям расти здесь, — сказал я ей. — Какой-то химикат, который они положили в землю, или, может быть, просто очень твердая, толстая мостовая под этой почвой. Не может быть, чтобы прошло много лет с тех пор, как она сдалась. Посмотри на эти молодые деревья. Я не вижу даже одного, которому больше десяти лет. — Она молча покачала головой.
— Я пытаюсь угадать, как работает это синее стекло. Как будто оно видит больше света от Короткого солнца, чем мы, и показывает его нам. Вот, смотри.
— Я не хочу этого делать. — Саргасс снова покачала своей прекрасной головой, на этот раз упрямо. — Я не хочу смотреть на их деревья, и я не хочу смотреть через их стекло. Мы с Бэбби возвращаемся к твоей лодке.
— Если бы мы могли... — От удивления я уронил стекло, которое разбилось у моих ног.
— Что там?
Говоря это, я смотрел вниз, в долину, и, благодаря голубому стеклу, увидел движение. Я указал на него карабином:
— Этот куст задрожал. Не большой, а маленький рядом с ним. Там, внизу, какое-то животное, довольно большое.
— Не надо!
Я сделал шаг вперед, но Саргасс схватила меня за руку:
— Позволь мне сказать тебе, что я думаю. Пожалуйста?
Я кивнул.
— Я не думаю, что они вылили на землю какое-то... лекарство, или под почвой камень, или что-то еще в этом роде. Мне кажется, здесь они продержались дольше.
Для меня это было новой мыслью, и, полагаю, на моем лице отразилось удивление.
— На этом маленьком острове, так далеко от всех остальных жителей суши. Они долго чинили стены, красили их, выкапывали деревья и дикие кусты. Десять лет, так ты сказал?
— Да. — Еще один куст, чуть дальше от нас, чем первый, слегка дрогнул, словно призрак движения, который было бы легко не заметить.
— Десять лет назад они сдались. Их осталось слишком мало, или это требовало слишком много работы, которая не имела смысла. Я знаю, ты считаешь меня глупой...
— Нет, — ответил я ей. — Ты наивная, но это совсем другое.
— Ты думаешь, я глупая, но я могу думать о людях, таких как мы? Двуногих людях, как ты, я и все люди на той лодке: мы бы жили здесь, и больше никого нигде не было. Какое-то время мы бы чинили наши лодки и стены, которые построили, а потом кто-то умер, и стало больше работы для всех тех, кто остался. И кто-то еще умрет. И очень скоро мы бы остановились, но мы не будем мертвы, не все из нас. Последний из нас еще долго не умрет.
— Хорошо, — сказал я ей. — Если это один из Исчезнувших людей, я не стану в него стрелять. И в нее. Но мне бы очень хотелось их увидеть. — Я не верил, что это так, и был совершенно прав.
Несколько минут, показавшихся мне целым часом, я рыскал по кустам, а Бэбби бежал за мной по пятам; потом из укрытия выскочил зеленый олень и помчался прочь, прыгая и петляя, как обычно. Бэбби тут же бросился за ним, визжа от возбуждения.
Я вскинул к плечу карабин и успел сделать один быстрый выстрел. Олень сбился с шага и упал на колени, но меньше, чем за один вздох, снова вскочил на ноги, резко свернул вправо и побежал. Он исчез в кустах, и я побежал за ним, забыв о своей усталости, ведомый взволнованным хунч-хунч-хунч Бэбби!
И внезапно провалился в темноту.
Вот таким образом я намеревался закончить и сегодняшний труд, и весь этот раздел моего повествования. Я вытер новое перо Орева и убрал его, закрыл потертый маленький пенал, который нашел там, где мой отец, должно быть, оставил его — в пепле нашей старой лавки, — и запер ящик, в котором хранится этот отчет, уже толстая пачка бумаги.