Но с ним так не получится. Оно не может быть обыкновенным эпизодом, вроде Вайзера, рисующего свою карту, и всего остального. Либо это падение должно быть концом всей работы (что может быть самым мудрым), либо оно вообще не может завершить ее.
Так что позвольте мне сказать это тем, кто может это прочитать. С этим падением закончилась лучшая часть моей жизни. Яма была ее могилой.
Должно быть, уже очень поздно, но я не могу заснуть. Где-то очень далеко Саргасс поет своим волнам.
Глава девятаяКРАЙТ
Когда я пришел в себя, уже почти настал тенеспуск. Потом я долго лежал на спине, изредка открывая глаза и снова закрывая их, глядя и не думая о том, что видел. Небо потемнело, появились звезды. Я помню, как увидел Зеленую прямо над своим обращенным к небу лицом, а потом уже видел не ее, а только невинные звезды, которые убежали от нее, но вернулись, когда она исчезла.
Примерно в это время я почувствовал холод. Я знал, что мне холодно, и хотел бы, чтобы это было не так. Возможно, я двигался, потирая себя руками или обнимая себя и дрожа; я не могу быть уверен. Сверкающие глаза и острые лица приходили и уходили, но я не просил о помощи и не получал ее.
Меня согрел солнечный свет. Я держал глаза закрытыми, зная, что смотреть на солнце будет больно. Когда оно исчезло, я открыл их, чтобы посмотреть, что с ним стало, и увидел знакомую волосатую маску Бэбби, смотрящую на меня через край ямы. Я снова закрыл их, а когда открыл в следующий раз, его уже не было.
Думаю, вскоре после этого я пришел в себя. Я сел, замерзший, полный боли и жуткой жажды. Словно мой дух ушел и оставил мое тело незанятым, как это было на Зеленой; но в этом случае он вернулся, и мои воспоминания (какими бы они ни были) были воспоминаниями тела, а не духа. Снова наступил день, возможно, полдень. Я сидел среди земли и опавших листьев в яме глубиной около двенадцати кубитов.
(Мой собственный рост, надо сказать, в то время составлял три кубита и две ладони — гораздо меньше, чем сейчас. Глядя на стены ямы, пока еще было достаточно светло, я оценил их высоту — в три-четыре раза больше моего роста.)
Стены были сделаны из гладкого камня, который не был ни коркамнем, ни гранитом, ни чем-либо другим, с чем я был знаком. Местами он отвалился, и сквозь отверстия виднелась голая земля, густо покрытая гравием. Это дало мне надежду выбраться, но когда я попытался встать, то почувствовал такую слабость и головокружение, что чуть не упал, и опять быстро сел.
Вполне возможно, что яма с самого начала была задумана как ловушка, но я не верю, что это так. Мне кажется, что это было все, что осталось от какой-то постройки Исчезнувших людей, возможно, подвал башни или что-то в этом роде. Башня (если она вообще когда-либо существовала) рухнула много веков назад, разбросав свои обломки по долине и оставив эту яму собирать осенние листья и несчастных вроде меня. В конце концов коварные лозы заволокли отверстие, соткав нечто вроде циновки, которую я разорвал в клочья, когда упал. Несколько длинных прядей все еще свисали с края, и мне казалось, что я мог бы выбраться с их помощью, если бы только мог дотянуться до них; но я был, как уже сказал, настолько слаб, что даже не мог стоять.
Странно, но в ту ночь я не спал, хотя проспал так долго — по меньшей мере три дня — после падения. Я не спал, но сидел, дрожа, и пытался сгрести для себя подстилку из листьев, чтобы согреться или хотя бы не замерзнуть, найдя среди них свой карабин, чистые кости и черепа нескольких мелких животных — инструменты гадания, в которых я читал свою собственную судьбу. Я молился; и с интервалом в час или около того стрелял из карабина в воздух, надеясь, что Саргасс услышит выстрелы, где бы она ни была, и поймет, что я все еще жив. Когда осталось всего два патрона, я решил приберечь их до тех пор, пока не появится хоть какая-то надежда, что рядом кто-то есть.
(До тех пор, пока я не услышу ее голос, я полагаю; но на самом деле я слышу ее сейчас, хотя она так далеко.)
Тогда — пообещал я себе — я сделаю еще один выстрел, и, если он тоже не сработает, останется последний патрон.
Наступило утро, а с ним тепло и новое лицо, которое смотрело на меня через край ямы. В то время я думал, что это лицо мальчика или маленького человека.
— Так вот ты где, — сказал владелец лица. Он встал, и я, должно быть, увидел, что он голый. Возможно, я осознал, что он вообще не человек, но если и так, то это не произвело на меня особого впечатления.
Еще мгновение, и, к моему изумлению, он спрыгнул с края ямы, приземлился рядом со мной и сказал:
— Я хочу вытащить тебя.
Без сомнения, это было сказано с иронией, но я ее не услышал. Прибыл мой спаситель.
— Мне это сделать?
По логике вещей я должен был бы сказать, что он попал в такую же ловушку, как и я; естественно, я не сказал ничего подобного.
— Пожалуйста, — сказал я и, кажется, кивнул. — Пожалуйста, помоги мне, если можешь.
— Могу, если ты мне позволишь. Ты позволишь?
Без сомнения, я снова кивнул.
Он подошел к моему карабину — миниатюрная, бесполая фигура. Поднял его, перезарядил и приставил к плечу, целясь в солнце, а может быть, только в край ямы.
— Я не могу использовать его, Рог, — сказал он, — но ты можешь.
— Будь поосторожнее. — Мой голос превратился в слабое карканье и казался голосом незнакомца. — Предохранитель снят, а ты зарядил новый патрон.
— Я знаю. — Он ухмыльнулся мне, и я увидел складывающиеся клыки, которые доходили почти до его подбородка. — Ты можешь убить меня этим. Все, что нужно сделать, — направить его на меня и нажать на курок. Разве не так?
— Я не собираюсь.
— Твой последний шанс исчезнет. — Он снова усмехнулся, проверяя один тонкий клык на подушечке большого пальца, словно желая увериться, что он достаточно острый.
— Я знаю, — сказал я.
Он рассмеялся — веселый, радостный мальчишеский смешок:
— Ты знаешь, кто я?
— Я знаю, что ты. Ты это имеешь в виду?
— Но не кто?
К тому времени я уже был уверен, что он пришел убить меня. Я уставился на листья.
— Я твой лучший друг, единственный друг, который у тебя есть на всем витке, Рог. У тебя есть другие? — Он сел лицом ко мне, положив карабин себе на колени.
Мне нечего было сказать, и я промолчал.
— Ты ненавидишь меня и наш народ. Ты ясно дал это понять, когда я посетил твою лодку. Почему ты нас так ненавидишь?
Я подумал о Сухожилии, бледном и едва дышащем на маленькой кровати, которую мы сделали для него, но сказал:
— Я не буду ненавидеть тебя, если ты вытащишь меня отсюда. Я буду очень благодарен тебе.
— Почему ты так ненавидел меня, когда проснулся и обнаружил меня на твоей лодке?
Прошло много времени, прежде чем я заговорил, по крайней мере минута; но он, казалось, был готов ждать весь день, и наконец я пробормотал:
— Сам знаешь.
— Нет, — он покачал головой. — Я знаю, почему вы, люди Синей, не любите нас, и это прискорбно, хотя и понятно. Но я не знаю, почему ты, индивидуум по имени Рог, так ненавидишь меня.
Я промолчал.
— Меня. Не мою расу в целом, а меня; а ты ненавидишь, и я это чувствую. Почему Рог ненавидит меня? Я пока не буду называть себя. Я еще не определился с именем, а времени у меня предостаточно. Но почему ты ненавидишь меня?
— Я не ненавижу тебя, — настойчиво сказал я. — Я испугался тебя на баркасе, потому что знал, что ты пришел за кровью.
Он ждал.
— Я знаю достаточно о вас, инхуми, чтобы испугаться в десять раз больше. Я знаю, что вы очень сильные, умеете плавать лучше, чем мы, и летать. Я также знаю, какие вы умные.
— Ты действительно знаешь, какие мы умные? Скажи мне. Я бы с удовольствием послушал.
— Ты говоришь на моем языке так же хорошо, как и я, и мог бы заставить меня поверить, что ты — один из нас, если бы захотел. Один из вас был нашим Пролокьютором на Витке длинного солнца. — Я заколебался. — Мне нужно объяснять, кто такой Пролокьютор?
Он покачал головой:
— Продолжай.
— Он притворялся дряхлым стариком, но видел всех насквозь и раз за разом оставлял в дураках наше Аюнтамьенто. Он перехитрил и всех нас тоже. Мы никогда не сомневались, что он был человеком.
— Понимаю. Он был хитрым врагом, который почти уничтожил тебя. — В глазах инхуму вспыхнул огонь, видный под определенным углом и казавшийся почти желтым пламенем.
— Нет, он не был моим врагом, он был моим другом. Или, во всяком случае, он был другом Шелка, и я тоже был другом Шелка. — Я был истощен и измучен болью и не думал о том, что скорее всего этот инхуму никогда не слышал о Шелке.
— Ты хочешь сказать, что ненавидел этого человека за то, что он подружился с твоим другом?
— В моих устах это прозвучало слишком просто.
— Большинство вещей очень просты.
— Патера Квезаль вообще не был человеком, но мы этого не знали. Он был одним из вас, и он пил кровь!
— Я бы хотел поговорить с ним.— Инхуму, казалось, говорил в основном сам с собой.
— Он мертв.
— О. Действительно. Вы набросились на своего друга и убили его, когда узнали, что он один из нас?
Я хотел сказать, что хотел бы этого, что было бы чистой правдой; но гораздо больше я хотел — отчаянно хотел, на самом деле, — вырваться из ямы:
— Нет. Мы ничего не знали, пока он не умер. Его застрелили люди из Тривигаунта, с которыми мы сражались, и он умер от раны. — Это тоже была чистая правда.
— Значит, теперь ты ненавидишь его за то, что он пил твою кровь и обманул тебя, и эта ненависть перешла на меня? И это все?
— Ты пил кровь Бэбби.
— Твоего хуза? Да, я так и сделал. Что еще?
И я действительно начал рассказывать ему:
— У меня есть жена и дети...
— Я знаю. На острове, который называют Ящерица, или Остров Ящерицы.
Наверное, я разинул рот.
— Ты ответил на мои вопросы, так что я отвечу и на твой. Когда я был на твоей лодке, сирена, которая была с тобой, сказала, что вы говорили с людьми на другой лодке. Ты помнишь это?