— У тебя в городе хорошая репутация. Ты человек слова? Разве твое слово не свято для тебя, даже когда оно дано мне?
— Да, — ответил я.
— Тебе не хватает убежденности. Слушай меня. Ты едешь в Паджароку.
Мои глаза, должно быть, открылись немного шире.
— Мне сказали люди на другой лодке. Ты едешь в Паджароку. Признай это.
— Мы пытаемся добраться до Паджароку.
— Так-то лучше. Там ты сядешь на посадочный аппарат и полетишь на большой корабль.
Я кивнул и, видя, что кивка будет недостаточно, сказал:
— Мы надеемся долететь до Витка, как ты и сказал. И я возьму с собой Саргасс, если она захочет пойти и они мне разрешат.
Инхуму указал на себя, согнув запястье так, как не смог бы ни один человек:
— Я хочу пойти с тобой. Ты поможешь мне, если я помогу тебе выбраться отсюда?
— Да, — повторил я.
Он криво усмехнулся, раскачиваясь, как обычно делал патера Квезаль:
— Ты же не всерьез.
— Нет, всерьез.
— Тебе придется дать клятву получше. Послушай меня, Рог. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе добраться туда до того, как взлетит посадочный аппарат. Ты думаешь, что я буду мешать тебе. Я не буду. Я помогу тебе всем, чем могу. Ты говоришь, что мы сильны. Разве я не буду тебе сильным другом? Ты похвалил нашу хитрость. Она будет к твоим услугам. Не говори, что не хочешь, поверь мне. Ты должен довериться мне или умереть.
— Я доверяю тебе, — сказал я, и это было правдой; такова мера желания человека жить — по крайней мере, моя. Инхуму требовал, чтобы я доверял ему, если хочу жить, и я доверял ему.
— Лучше. Ты позволишь мне пойти с тобой и помочь тебе? Дашь ли ты слово никому не открывать мою сущность?
— Да, если ты меня вытащишь.
— Ты все еще так не думаешь. Ты веришь в богов? Кто они такие?
Я пробормотал имена Девятки.
— Кто из них значит для тебя больше всего? Назови его!
— Великий Пас.
— Ты что-то скрываешь. Ты думаешь, что можешь обмануть меня, потому что я могу обмануть тебя? Ты ошибаешься, и тебе лучше усвоить это с самого начала. Кто значит для тебя больше всего?
Это был конец моего сопротивления:
— Внешний. И Пас.
Инхуму улыбнулся:
— Ты мне нравишься, Рог. По-настоящему. Ты мне все больше нравишься. А теперь послушай вот это. Клянусь тебе Пасом, Внешним и моим собственным богом, что я не стану питаться ни тобой, ни Саргасс, как ты ее называешь. И я никогда больше не возьму кровь твоего любимца, хуза. Я также клянусь, что не будет никакого обмана или двурушничества в соблюдении этой клятвы, которую я даю, никакой софистики. Я сохраню дух так же, как и букву. Это тебя устраивает?
Я кивнул.
— Тогда я зря потрачу свое время на остальное, но я собираюсь потратить его. Я также клянусь, что пока я нахожусь на твоей лодке, я никогда не обману тебя, сделав вид, что я один из вас, или попытавшись сделать это. Что еще ты хочешь от меня услышать?
— Ничего, — ответил я ему.
— Я все равно продолжу. Послушай меня, Рог. Какая тебе разница, буду ли я охотиться на таких, как ты, здесь или там? Разве кровь тех, кто на борту корабля пустоты, дороже?
— Нет.
— Правильно. Это не имеет ни малейшего значения. Там мне будет легче, там меньше конкуренция, вот и все. И внизу станет на одного меньше из тех, кто охотится на твоих друзей и семью. — Он помолчал несколько секунд, оценивая мою реакцию. — Предположим, я оставлю тебя там, где ты есть. Кто же тогда будет охотиться на твою семью, Рог? На ту милую женщину, которую я видел, и на ваших детей, которые живут на острове Ящерицы? Без сомнения, ты думал об этом?
Я покачал головой.
— Ну, я так и сделаю. Я оставлю тебя в яме, но я не просто оставлю тебя здесь и забуду о тебе. Я вернусь туда и принесу весть о тебе, а тебя там не будет, чтобы защитить их. Я должен сказать более ясно? Я скажу, если будет нужно.
Я опять покачал головой:
— Я поклянусь всем, чем ты хочешь, чтобы я поклялся, включая Паса, Внешнего и твоего бога, если ты мне позволишь.
— Ты получишь мою дружбу и помощь. Мне придется пройти через это снова?
— Нет, — ответил я.
— Тогда поклянись, что примешь и то и другое. Ты не должен ни убивать, ни ранить меня, ни прогонять, ни предавать кому-либо еще по какой бы то ни было причине. Ты должен сделать все возможное, чтобы я был на посадочном аппарате, когда он взлетит. Что мы оба там будем.
Я поклялся, спотыкаясь время от времени о то или другое слово; он меня поправлял.
Когда я закончил, он отвернулся:
— Мне очень жаль, Рог. Правда, жаль. Это было близко. Ты очень старался. Если смогу, вернусь завтра. — И прежде, чем я успел сказать хоть слово, он уже начал карабкаться по стене ямы.
Я сломался. Наверное, в душе я трус. Может быть, все мужчины такие, но я-то точно такой. Я молил. Я просил. Я плакал, громко кричал и снова плакал.
И он обернулся. Крайт-инхуму обернулся на краю ямы и посмотрел сверху вниз на меня, испытывающего страдания. Возможно, он улыбался, ухмылялся или рычал. Я не знаю.
— Рог? — сказал он.
— Да! — Я поднял руки, умоляя его. Слезы текли по моему лицу, как в детстве.
— Рог, твоя клятва меня не убедила. Не думаю, что меня бы убедила любая клятва, которую ты мог бы дать. Не сегодня и, вероятно, никогда. Я не могу доверять тебе, и я не знаю ничего, что могло бы... — он замолчал, возможно, только чтобы посмотреть, как я плачу.
— Подожди! — Меня душили рыдания. — Подожди. Ты разрешишь кое-что сказать тебе?
Он кивнул:
— Одну-две минуты, если ты не будешь нести чушь.
— Выслушай меня — это все, о чем я прошу. Мой дом находится на Ящерице. Ты же видел его. Ты сказал, что пролетел над ним и увидел на берегу Крапиву.
— Продолжай.
— Я построил его, и мы жили там много лет. Я знаю, как устроен наш дом. Разве это не очевидно? Ты должен мне поверить.
Он снова кивнул:
— Пока что да.
— На окнах и в дымоходе есть решетки. На обеих дверях есть хорошие замки, а также засовы. Тяжелые деревянные засовы, которые ты поднимаешь и опускаешь. Когда сопряжение близко...
— Как сейчас. Продолжай.
— Когда сопряжение близко, мы всегда запираем двери. Моя жена запирает их в тенеспуск, даже если я все еще работаю на фабрике. Я должен постучать, и меня впустят.
— Ты предлагаешь мне постучать и подражать твоему голосу. Я мог бы это сделать.
— Нет, — сказал я и покачал головой. — Дай мне закончить, пожалуйста. Это... это что-то получше.
Своим собственным голосом, который, возможно, принадлежал Сухожилию, он сказал:
— Давай послушаем.
— Когда сопряжение заканчивается, она забывает. Тогда она никогда не запирает двери на засов. Я говорил ей об этом, но это не помогло. Если я не запираю их, они не заперты.
Я сунул руку в карман, достал ключ и протянул ему:
— Ты хочешь пойти в Виток. Но если ты не пойдешь — если мы не пойдем, — ты останешься здесь. И у тебя будет ключ.
Он заколебался. Возможно, его нерешительность была притворной, я не знаю.
— Если мы доберемся до Витка, ты и я, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что вернешь его.
— Ты поверишь моему обещанию? — Его лицо было бесстрастным, как у змеи.
— Да. Да, я должен.
— Тогда доверься этому. Я вытащу тебя сразу же, как только ты бросишь мне этот ключ.
Я так и сделал. Я был слишком слаб, чтобы выбросить его из ямы с первой попытки; он звякнул о каменный бортик на ширину ладони ниже верха и упал обратно. Я попытался подбежать и поймать его в воздухе, но сам чуть не упал.
— Я жду, Рог. — Он стоял на коленях у края, держа руки наготове.
Я бросил еще раз и увидел, как чешуйчатые руки сомкнулись вокруг ключа.
Не говоря ни слова, он встал, положил ключ в карман, повернулся и, запинаясь, пошел прочь.
Бывают моменты, когда время ничего не значит. Это был один из них. Мое сердце стучало как молот, и я попытался вытереть лицо пальцами.
Когда он вернулся, это была почти теофания. Мне так хотелось увидеть его, что, когда я это сделал, я ужасно испугался, что мне это померещилось.
— Возьми мой карабин, — сказал он. — Он может нам понадобиться.
Я сделал, как мне было сказано, перекинув его через спину.
— Я недостаточно тяжел, чтобы поднять тебя. Ты бы меня перетянул. — Он бросил вниз моток веревки. — Я привязал другой конец к одному из этих кустов. Если ты сможешь забраться наверх, то выйдешь. Если не сможешь... — Он пожал плечами.
Я использовал каждую зацепку и пытался вспомнить, как Шелк взобрался на стену Крови — и на дом Крови, — но ничего не помогало. В конце концов Крайт помог мне, его рука схватила мою, а когтистые лапы уперлись в край небольшого углубления, которое он для них сделал. Его рука была маленькой, гладкой, холодной, сильной и неприятно мягкой.
Затем наступило мгновение, когда я встал на краю ямы, которую слишком хорошо знал, глядя вниз на ее камни, кости, опавшие листья и сломанные ветви лозы.
— А как насчет веревки? — спросил он. — Может, возьмем ее с собой?
Я покачал головой.
— Она может нам понадобиться. Я взял ее с твоей лодки.
Так что баркас был в безопасности. Просто зная это, я почувствовал себя немного сильнее.
— Оставь ее, — сказал я ему. — Кто-нибудь еще может упасть.
Вместе мы проделали долгий путь до баркаса.
— Ты умеешь летать, — сказал я однажды, когда мы остановились передохнуть. — Почему бы тебе не полететь туда? Я приду, как только смогу.
— Ты боишься, что я тебе не доверяю.
Я все отрицал.
— Ты прав. С моей стороны было бы глупо сомневаться в тебе теперь, когда ты выбрался из этой дыры и у тебя есть мой карабин и твой нож. Ты можешь легко убить меня и забрать ключ из моего кармана.
Я кивнул, хотя думал, что это не будет и вполовину так просто, как он предполагал.
— Я собираюсь стать одним из вас, и, фактически, уже стал. Я сделал это, когда одолжил твою одежду. Так что теперь я должен вести себя как один из вас и идти, хотя идти мне тяжело. — Он горько улыбнулся. — По-твоему, я похож на настоящего мальчика?