— Это одно из ее имен, — сказал Сосед слева от меня. Раньше он ничего не говорил.
— Теперь мы здесь, — сказал я, — мы, человеческие мужчины, женщины и дети, пришедшие из Витка.
Все они кивнули.
— И мы забираем ваш виток или пытаемся это сделать. Я не виню вас за то, что вы сердитесь на нас за это, но наши боги прогоняют нас и нам некуда больше идти. Кроме меня, я имею в виду. Я пытаюсь вернуться в Виток, но не для того чтобы остаться там. Чтобы вернуть патеру Шелка. Хотите, я скажу вам, кто такой патера Шелк?
Сосед, который разбудил меня, сказал:
— Нет. Кто-то, кто тебе дорог.
Я кивнул.
— Большую часть того, что сказал ты, могли бы сказать мы. Этот виток был нашим. Мы, остатки расы, которая отказалась от него, никому не отдала и не позаботилась о том, чтобы сохранить его для себя. Мы нашли способ уйти и уехали, в поисках нового и лучшего дома.
Он отвернулся от меня, подняв лицо к западным звездам.
— Некоторые из вас называют место, где мы находимся, Виток Соседей. Не имеет значения, как мы его называем или как когда-то называли. Этот виток теперь ваш. Он называется Синяя. Он принадлежит вашей расе.
Я пробормотал слова благодарности. Я мог бы записать все, что я сказал, но нет никакого способа описать, как неуклюже и запинаясь я это сделал.
— Мы привели тебя сюда как представителя вашей расы, — сказал он мне, когда я закончил. — Сегодня ночью ты должен говорить за вас всех. У нас к тебе вопрос. Мы не можем заставить тебя ответить на него, а если бы и могли, то не стали бы. Ты очень обяжешь нас, если ответишь. Ты говоришь, что вы благодарны нам.
— За виток? За Синюю? Это божественный дар, как тот, когда Пас отдал нам Виток. За сто лет мы не смогли бы отплатить вам. Или тысячу. Никогда.
— Ты можешь. Ты можешь отплатить нам сегодня вечером, просто ответив. Ответишь?
— Постараюсь, — сказал я. — Я сделаю это, если смогу. Что за вопрос?
Он оглянулся на остальных. Все, кто сидел прямо, кивнули, по-моему, хотя я не могу быть уверен.
— Позволь мне еще раз напомнить тебе, — сказал Сосед, который привел меня к их костру, — что ты будешь говорить от имени всего вашего народа. Каждого мужчины твоей крови. Каждой женщины и каждого ребенка.
— Я понимаю.
— Я выбрал тебя, и сделал это потому, что надеялся склонить суждение твоей расы в нашу пользу, выбрав кого-то, кто будет благосклонен к нам. — Легким жестом он указал на кольцо, которое Саргасс подарила мне перед тем, как мы покинули баркас. — Если ты хочешь, чтобы я выбрал человека ненавидящего нас, тебе ничто не помешает.
— Конечно, нет, — ответил я.
— Спасибо тебе. Вот наш вопрос. Как я уже говорил, почти все мы отказались от этого витка. Сегодня ночью мы отдаем его вам, называющим себя людьми, как я уже говорил тебе. Вы, люди, новые владельцы, будете ли вы возражать против того, чтобы время от времени мы посещали его, как мы делаем сегодня ночью?
— Ни в коем случае, — ответил я. Поняв, что слова, которые я употребил, могут быть поняты в смысле, противоположном тому, который я имел в виду, я добавил: — У нас нет никаких возражений.
— Мы родом из этого витка. Ты говорил о ста годах и о тысяче. Здесь есть скалы и реки, деревья и острова, которые были знамениты среди нас на протяжении многих тысяч лет. Это одно из таких мест. Я снова спрашиваю тебя, можем ли мы посещать его и остальные?
Стараясь говорить официально, я ответил:
— Приходите, когда захотите, и оставайтесь столько, сколько захотите. Наш виток — ваш виток.
— Я спрашиваю в третий раз и больше спрашивать не буду. Ты должен ответить за весь свой человеческий род. Гости часто бывают неловкими, неловкими и неудобными. Ваши пути — не наши, а наши — не ваши. Они часто должны казаться вам чужими, варварскими и иррациональными. Можно нам приходить?
Я заколебался, внезапно испугавшись:
— Вы будете приходить, как инхуми, чтобы причинить нам вред?
Среди тех, кто сидел вокруг огня, поднялась суматоха. Я не был уверен, было ли это от изумления или отвращения.
— Нет, — сказал Сосед, который привел меня, — мы придем не для того, чтобы причинить вам вред, и мы поможем вам против инхуми, когда это будет в нашей власти. — Остальные кивнули.
Я сглотнул, хотя горло скрипело так же, как и колени:
— Добро пожаловать. Я знаю, что уже сказал это, но я не знаю, как еще — все, что я могу сделать, это повторить это. Вы можете посещать этот виток, который вы нам дали, когда захотите, и возвращаться в свой собственный виток, когда захотите, свободно. Я говорю это от имени каждого человеческого мужчины и каждой человеческой женщины, и даже каждого нашего ребенка, как представитель человечества.
Они расслабились. Я знаю, как странно тебе будет это читать, дорогая Крапива, но они это сделали. Я ничего не увидел и не услышал, но почувствовал, как напряжение спало. Сейчас они казались немного меньше, и, возможно, так оно и было. Я все еще не мог ясно разглядеть их лица, но они уже не были так глубоко затенены, как раньше; казалось, что они носили вуали, которые я не мог видеть, и они откинули их.
Сосед, который привел меня, встал, и я тоже встал.
— Ты говорил о спутнице, — сказал он почти небрежно. — Саргасс, так ты назвал ее. Ты не назвал нам твоего имени, ты, который был всеми существами твоего вида.
— Меня зовут Рог. — Я протянул ему руку.
Он взял ее, и на этот раз я почувствовал его руку и вспомнил ее. Она была твердой и, казалось, покрыта короткими жесткими волосками. Больше я ничего не скажу.
— Меня тоже зовут Рог, — сказал он мне. Я чувствовал, что мне делают огромный комплимент, и не знал, что ответить.
Он указал рукой. Он был высок, как я уже говорил, но все его руки были слишком длинными даже для такого высокого человека, как он.
— Ты собираешься вернуться к своей спутнице? К огню, где она и другие спят? — Маленький костер Она-собирать-ягода показался совсем близко, когда он указал на него.
— Я охотился, — сказал я ему, — и оставил свой карабин висеть на дереве. Сначала я должен его достать.
— Вот он.
Посмотрев туда, куда он указывал, я мельком увидел карабин сквозь ветки деревьев и увидел красное отражение огней в полированной и смазанной стали. Он казался слишком близко, чтобы быть моим, но я все равно пошел за ним, снял его со сломанной ветки, на которой он висел, и закинул за правое плечо, как обычно делал. Когда я обернулся, чтобы помахать Соседу и остальным, их там не было.
Крапива, я знаю, ты подумаешь, что это был сон, не так уж сильно отличающийся от сна о тебе, который я видел, когда был в яме, сон, в котором ты принесла мне ковш с водой. Но это было не так. Признаюсь, временами это казалось сном, но у меня было очень много снов, как и у всех, и это не был один из них.
Я заблудился, когда больше не мог видеть огонь Соседей. Я знал, что для того, чтобы вернуться в лагерь Он-загонять-овца, мне нужно всего лишь идти в горку. Это должно было быть легко, но я снова и снова ловил себя на том, что иду по ровной земле или вниз по пологому склону к морю, когда был уверен, что иду в правильном направлении.
После двух или трех часов этого безумного блуждания я понял, что должен был бы устать, но я не чувствовал даже легкой усталости. Я испытывал жажду и зверский голод, такой голод, что мои зубы казались острыми, как ножи, но я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах.
Как раз в этот момент я услышал щелчок ветки, треск и шорох большого животного в кустах. Я едва успел достать карабин и снять его с предохранителя, как Бэбби шмыгнул носом, и я ощутил знакомое, доходящее до пояса прикосновение его мягкой морды. Я чуть не застрелил его — во второй раз, — и это мне показалось очень забавным, как в одной из тех историй, которые рассказывают люди, продающие нам древесину, когда возникает и повторяется какая-нибудь нелепая ситуация. Все еще смеясь, я опустился на одно колено, потрепал Бэбби по ушам и сказал, что очень рад его видеть.
Когда я поднял голову, над нами нависло что-то огромное и темное, казавшееся больше грозовой тучи. Я помню (никогда не забуду), как увидел длинные изогнутые рога среди скопления звезд, почувствовал, что они действительно утыкаются прямо в небо, и что, когда зверь двигается, они гасят звезды — словно выкалывают глаза. В следующее мгновение рога исчезли, словно он опустил голову для нападения. Я выстрелил через спину Бэбби и сделал это быстрее, чем мог себе представить, открыв и закрыв затвор с единственным звуком, похожим на хлопанье двери, и выстрелил снова, не приложив приклад к плечу должным образом; отдача буквально сбила меня с ног, и я распластался среди песка и корней. Я помню сердитый скрежет клыков Бэбби, и как я снова поднял карабин и нажал на спусковой крючок, не зная, направлен ли он на зверя, на Бэбби или на мою собственную ногу, и удивился, почему он не выстрелил, слишком ошеломленный, чтобы понять, что я не перезарядил его.
Все это длилось всего секунду или две, я полагаю. Я поднялся на ноги и перезарядил карабин, а затем, ничего не видя и не слыша, кроме Бэбби, поставил его на предохранитель. Ты обвинишь меня в преувеличении, дорогая Крапива, я знаю. Но я действительно споткнулся об один из необъятных рогов, прежде чем понял, что там лежит огромный зверь. Я снова чуть не упал и, может быть, упал бы, если бы не ухватился за плечо упавшего зверя.
Мне пришлось исследовать его руками, потому что он был черным и лежал в кромешной тьме под тесно стоящими деревьями, ни одно из которых не было выше пяти кубитов в высоту, и все они, несмотря на холод, все еще были покрыты листвой. Я не знаю, как они называются, но их листья — твердые, толстые, заостренные и темно-зеленые, — не намного длиннее второго сустава моего указательного пальца.
Он был огромен, этот зверь, и я все еще пытался понять, насколько он огромен, когда Он-загонять-овца и его сын выскочили из кустарника, завывая от восторга, как пара гончих.