Мои руки дрожали. Все, что я мог сделать, — сохранить свой голос ровным, и, возможно, это было не так, или не всегда. Я играл роль героя. То есть я действовал так, словно действительно был бесстрашным. Они мне поверили. Какими же дураками мы были, все мы, проигрывая битву за битвой!
Но вы, боги Короткого солнца, каково это! Каково это — видеть, как испуганные люди останавливаются, перезаряжают оружие и снова сражаются!
Их было слишком много для нас. Достаточно было послушать стрельбу — три-четыре выстрела на каждый наш.
Чура[28]. Это слово они используют здесь для обозначения такого рода кинжала. Я пытался подумать об этом. Чура[29]. Это похоже на имя одной из моих жен, и, без сомнения, это может быть имя женщины — стройной и прямой, с коричневыми щеками и золотыми браслетами в ушах и носу. Чура преданно оставалась рядом со мной, когда мы атаковали и когда мы отступали; и если она не пролила ни капли крови, то это была моя вина, а не ее. Да здравствует принцесса Чура!
Я выменял в Паджароку большие разделочные ножи. Может быть, мне следовало дать каждому имя, но я этого не сделал. Если Чура — принцесса, то они были прачкой и служанкой для любой работы; но бывают времена, когда крепкая девушка, готовая взяться за любое дело, лучше принцессы с коралловым навершием.
Странное выражение — «умелая рука». Кто-нибудь путешествовал с женщиной, у которой была только одна рука? Да, и это был я. Спал ли он с ней, занимался ли с ней любовью, очень нежно, как я в нашем уютном уголке под маленьким фордеком? Хотя ни один из них так и не смог забыть, что однажды он ее изнасиловал?
Я очень старался наказать себя за это и за некоторые другие поступки. Хватит. Пусть меня накажет Внешний; мы обманываем себя, когда думаем, что можем сами отмерить себе справедливость. Я хотел покончить со своей виной. Что в этом справедливого? Я должен чувствовать себя виноватым. Я это заслужил.
Я должен был бы чувствовать себя гораздо более виноватым из-за того, что у меня были другие женщины, когда я был (как и сейчас) женат на бедной Крапиве. Когда я прочитал в этом отчете о моих мыслях, летающих вокруг ее кровати, меня затошнило.
Затошнило!
Всю нашу жизнь я был фальшивым любовником и фальшивым другом. Я бы умолял ее простить меня, если бы мог. Если бы я только мог. Она мне больше не снится.
Достаточно ли этой желчи? Нет, но потом будет еще больше, если потребуется. В зависимости от настроения. Давайте перейдем к реке.
Вот как я назвал бы эту свою недопеченную книгу, если бы только вовремя додумался до этого: Река. Это название подходит и для великой реки на Тенеспуске — той самой реке, на берегу которой мы нашли Паджароку, — и нашей собственной, гораздо меньшей Нади. (Еще одна жена, соблазнительница в развевающейся юбке, с горящими глазами и торопливыми ногами, чувственная и бурная, внезапно томная и лениво волнующая; женщина, подобная золоту вечером, полная крови и крокодилов.)
В любом случае, это была моя вина. Без сомнения, это всегда так.
Я поручил нескольким людям усмирить Малые катаракты Нади. Во-первых, потому что я знал, что мы станем богаче, если сможем больше торговать с городами, расположенными ближе к морю, а во-вторых, потому что у нас были люди, которые нуждались в работе и не могли найти ее, за исключением времени урожая. Чтобы собрать деньги на эту работу, я заставил каждого иностранного купца, приходившего на наш рынок, платить налог — столько-то за каждого человека и столько-то за каждое животное.
Я также отрубил головы двум людям, которые собирали для меня налог и оставляли часть денег себе. Тогда я был горд этим и говорил себе о «железном правосудии». Да, железное правосудие, и я убил двух человек, которые были мальчиками в Витке, когда я сам был там мальчиком. Я не имею в виду, что убил их своими руками; я этого не делал, но они умерли по моему приказу и жили бы без него. Как еще это можно назвать? Стальное правосудие от большого изогнутого лезвия меча моего палача. Как он себя чувствует, этот громадный человек с суровым лицом, убивающий людей, которые не причинили ему никакого вреда? Отрубая им руки? Надеюсь, не хуже, чем я. Лучше. Я бы не хотел, чтобы невинный человек чувствовал то же, что и я.
Меня долго не было дома. Будут ли мои жены ожидать, что я буду спать с ними сегодня вечером? Что я им скажу?
Работа шла гораздо быстрее, чем я предполагал. Наши люди копали и взрывали камни порохом из арсенала, и вскоре появилась вторая Нади, более медленная, длинная и узкая, петляющая вокруг порогов и достаточно глубокая только для небольших лодок; но Нади сама быстро позаботилась об этом, разрезая красную глину и унося ее с собой. Она все еще быстра в обеих своих раздвоенных ипостасях, но не настолько быстра в своей новой ипостаси, чтобы волы не смогли протащить лодки вокруг порогов. Человек Хана попросил нас прорубить еще один такой канал вокруг Катаракт вверх по реке, чтобы лодки, которые доберутся до Гаона, могли добраться и до Хана. Наши купцы были против этого, как и следовало ожидать.
Как и я. Мы с Хари Мау совершили поездку с землемерами, чтобы посмотреть возможные маршруты, и все оказалось гораздо хуже — крутые склоны и очень много скал. Все мы согласились, что это займет много времени и, возможно, никогда не будет пригодно для лодок любого размера, которые придется тащить по длинному петляющему подъему с крутыми поворотами. Я сказал Человеку Хана, что ему придется платить нашим рабочим, и что работа займет годы. Он предложил послать своих людей, но мы отказались.
Как вы видите, я изобразил старый рисунок. Значит ли это, что я продолжу эту глупость? Без сомнения. Крапива никогда не прочтет его, я знаю. И мои сыновья тоже. Или, я должен сказать, те сыновья, которых я оставил на острове Ящерицы. [Крапива прочитала его. А также Копыто и я. — Шкура.]
Никто из моих сыновей, за исключением, пожалуй, Сухожилия. Это было очень странно — я должен не забыть, что надо написать об этом больше — приехать в Паджароку, зная, что Сухожилие уже там. Не мог ли он последовать за мной из Зеленой в Виток, а из Витка — обратно сюда? Конечно, нет. Тем не менее происходили и более странные события. Я почти надеюсь, что он это сделал.
Бахар[30] пришел сказать мне, что нас снова отбросили назад, почти до города. Я сделал перерыв, но не настолько серьезный, чтобы я снова нарисовал знак трех витков. По крайней мере, я так думаю.
Он худой и нервный человек, этот Бахар. Откуда у него такое имя, которое должно означать, что он толстый? Расчесывая пальцами косматую бороду, он закатывал глаза, давая мне понять, что все потеряно, город падет в течение одного-двух дней, нас, мужчин, зарежут, как коз, наших детей поработят, наших женщин уведут с собой. Я затрещал, как сверчок, и, кажется, немного его приободрил. Бедный Бахар! Каково это — быть хорошим человеком, но всегда ожидать несчастья, а также нашествия воров и убийц?
У меня есть жена из Хана, если другие еще не убили ее. Мы зовем ее Чота[31]. Имя («маленький») ей подходит.
Слишком жестоко, может быть.
От одного разговора с Бахаром я проголодался. Он всегда выглядит таким худым и голодным. Я не помню, когда в последний раз был голоден.
Чанди промедлила, когда я позвонил в колокольчик. Чтобы наказать ее, я сказал, что хочу, чтобы кто-то другой принес мне еду. Если бы я задумался, то понял бы — она боится, что я попрошу ее убить меня. Моти рассказала ей, как я и предполагал; они рассказывают друг другу все. Во всяком случае, ко мне пришло вдохновение. Время от времени, у всех бывают хорошие идеи, даже у меня. Большинство наших идей пришло в голову Крапиве, за исключением бумаги.
(И все же, бумага была замечательной идеей.)
Она писала более четким почерком, чем я, но ненавидела продумывать все в предложениях и абзацах; составленная ею, наша книга стала бы не чем иным, как сухим перечнем фактов.
Как этот отчет. Я слышу, как она это говорит.
Так что Чота принесла мне вино, рыбу и фрукты, свежие и маринованные овощи, плов и тонкую лепешку, которую все здесь едят за каждой трапезой, такую же круглую, плоскую и желтоватую, как ее лицо. Она осталась прислуживать, и вскоре я понял, что она голоднее меня. Они не давали ей есть или держали ее слишком расстроенной, чтобы она могла есть.
Я усадил ее рядом с собой, зачерпнул для нее плов — маленькие шарики вареного теста, смешанного с рублеными орехами и изюмом, — и заставил съесть его. Вскоре она уже говорила о доме и умоляла меня разрешить ей жить со мной. Она назвала мне свое настоящее имя, которое я уже забыл. Оно означает музыку, которую играют в тенеспуск.
Я поговорил с ней о войне и сказал, что надеюсь, что Хан примет ее обратно, если Гаон падет. Она настаивает на том, что ее сестры-жены непременно убьют ее, как только узнают, что я мертв, а если не убьют, то ее собственные люди отрежут ей груди.
Что с нами происходит? Как мы можем так поступать друг с другом?
Сейчас она спит. Бедное, бедное дитя! Надеюсь, боги пошлют ей мирные сны.
Бахар хотел, чтобы я принес жертву Сфингс. Может быть, я так и сделаю. А еще это могло бы воодушевить наших людей.
Писать обо всем — утомительная работа. Буду краток и потом посплю рядом с Чотой.
Она умоляла меня взять ее с собой, что я и сделал. Она никогда не ездила верхом на слоне. Наши труперы были вне себя от радости, увидев меня, или, во всяком случае, они были достаточно вежливы, чтобы притвориться, что это так. Они, наверно, думали, что я мертв и что никто им этого не скажет. Я оставил Чоту в длинном шатре на спине слона, одолжил лошадь и поехал вдоль нашей линии, улыбаясь и благословляя их. Бедные, бедные души! Большинство из них никогда не держали в руках ничего более опасного, чем вилы. Они храбры, но мало кто из них знает, что их ожидает. Их офицеры читали о Шелке, так же как Хари Мау и Бахар, и именно поэтому я здесь. Эти бедные труперы слышали только сказки — по большей части фантастические. И все же они приветствовали одноглазого человека с белыми волосами.