— один из путешественников, собравшихся в ПАДЖАРОКУ.
Уичот — городок на берегу реки на западном континенте СИНЕЙ.
Утка — кузнец из НОВОГО ВАЙРОНА.
Фелксиопа — главная богиня ВИТКА ДЛИННОГО СОЛНЦА, богиня учебы, мистики и магии.
ХАН — густонаселенный город к югу от ГАОНА.
ХАРИ МАУ — горожанин, который привез РАДЖАНА в ГАОН.
Хвост — южный конец острова ЯЩЕРИЦЫ.
Тетя Хмель — одна из сестер КРАПИВЫ.
Хряк — наемник на ВИТКЕ ДЛИННОГО СОЛНЦА.
Хуп — один из писцов РАДЖАНА.
Чанди — конкубина.
ЧЕЛОВЕК ХАНА — правитель ХАНА.
Чота — прозвище, данное ВЕЧЕРНЕ ее подругами-конкубинами.
Чура — длинный и прямой однолезвийный нож, излюбленное оружие РАДЖАНА.
Патера ШЕЛК — кальде ВАЙРОНА в то время, когда колонисты садились на их посадочные аппараты; его также называют кальде ШЕЛК.
Шкура — один из сыновей-близнецов РОГА.
Патера Щука — предшественник патеры ШЕЛКА.
Юксин — путешественник, который ограбил и бросил СУХОЖИЛИЕ.
ЯЩЕРИЦА — остров к северу от НОВОГО ВАЙРОНА, место фабрики РОГА.
К Каждому Городу:
Как и вы, мы оставили друзей, семью и свет Длинного солнца ради этого нового витка, который мы разделяем с вами. Мы бы приветствовали наших братьев дома, если бы могли.
Мы давно желаем это сделать. А разве вы не хотите этого?
Он-держать-огонь, житель нашего города, работал много лет в том месте, где наш посадочный аппарат высовывает голову над деревьями. Серый человек говорит с Он-держать-огонь и нами; он говорит, что аппарат может взлететь опять.
Вскоре он поднимется на огне и полетит как орел.
Мы могли бы прижать его к нашим животам. Это не путь охотников, и есть много постелей из шкур. Пошлите мужчину, который полетит с нами. Пошлите женщину, если у вас такой обычай.
Только один из каждого города этого нового витка, один или одна.
Этот один, которого вы пошлете, вернется в наш старый дом среди звезд.
Пошлите поскорей. Пошлите только одного. Мы не будем ждать.
Передайте наше слово другим.
Люди ПАДЖАРОКУ[2].
Глава перваяКНИГА РОГА
Он ничего не стоит, этот старый пенал, который я привез из Вайрона. Совсем ничего. Ты можешь бродить по рынку весь день и все равно не найдешь ни одной живой души, которая дала бы за него свежее яйцо. И, тем не менее, он содержит...
Хватит.
Да, хватит. Меня тошнит от фантазий.
Сейчас в нем только два пера, потому что я держу в руке третье. В нем и было два, когда я нашел его в пепле нашей лавки. Третье, которым я сейчас пишу, не так давно уронил Орев. Я подобрал его, положил в пенал и забыл как об Ореве, так и о его пере.
Еще в нем лежит нож для заточки перьев и маленькая бутылочка с черными чернилами (больше чем наполовину полная), в которую я макаю мое. Посмотри, насколько темнее стали мои записи.
Мне нужны факты — я страстно жажду фактов. К Зеленой все фантазии!
Меня зовут Рог.
Такими же пеналами пользовались ученики в Вайроне, в городе, в котором я родился, и, несомненно, во многих других — футляр из черной кожи, наклеенной на плотный картон, медная петля со стальной пружинкой и маленький медный зажим, чтобы он не открывался. Мы продавали их в нашей лавке и просили шесть картбитов; но мой отец брал и четыре, если покупатель начинал торговаться, как всегда делали покупатели.
Три, если они покупали что-то еще, например стопку писчей бумаги.
Кожа пенала сильно истерлась. Позже, когда будет время, я расскажу больше. А сейчас Раджья Мантри[3] хочет прочитать мне нотацию.
Перечитывая написанное вчера, я вижу, что начал без плана и без малейшего представления о том, что я пытаюсь сделать или почему я пытаюсь это сделать. Вот так я начинал все в жизни. Возможно, я должен начинать до того, как ясно представлю себе задачу. В конце концов, самое главное — начать, а вот потом самое главное — закончить. По большей части я заканчиваю хуже, чем начинаю.
Все находится в пенале. Нужно вынуть чернила и вылить их на бумагу в правильной форме. Вот и все.
Если бы я не подобрал этот старый пенал там, где когда-то стояла лавка отца, я бы, возможно, все еще искал Шелка.
Призрака, который ускользнул от меня на трех витках.
В конце концов, Шелк может быть и на Синей. Я послал письма в Хан и некоторые другие города, вот и посмотрим. Я обнаружил, что удобно иметь в своем полном распоряжении посыльных.
Так что я продолжаю искать, хотя я — единственный человек в Гаоне[4], который не в состоянии сказать, где его можно найти. Поиск не обязательно подразумевает движение. Думать так — или, скорее, предполагать это, не думая — может быть моей первой и самой худшей ошибкой.
Так что я продолжаю искать, верный своей клятве. Я спрашиваю путешественников и пишу новые письма; исключаю одни факты и добавляю другие; сочетая лесть и угрозы, я надеюсь заставить эти города помогать мне; не сомневаюсь, мой писец думает, что сейчас я опять пишу такое письмо, которое он, бедолага, должен будет скопировать на тонко выскобленную овечью шкуру, снабдив красивыми завитушками.
Здесь нужна фабрика бумаги, и делать бумагу — единственное, что я умею делать.
Хотел бы я, чтобы Орев был здесь.
Теперь, когда я знаю, что собираюсь делать, я могу начать. Но не с самого начала. Начать сначала займет слишком много времени и бумаги, не говоря уже о чернилах. Я собираюсь начать — когда, наконец, решусь — за день-два до того, как вышел на баркасе в море.
Значит, завтра, когда у меня будет время решить, как лучше рассказать запутанную историю о моих долгих и напрасных поисках патеры Шелка — моего идеала, — который был авгуром нашего мантейона на Солнечной улице Нашего Священного города Вайрона, находившегося в животе Витка.
Когда я был молод.
Главный вал раскололся — это я помню. Я вытаскивал его из опор, когда вбежал один из близнецов, кажется Шкура.
— Подходит лодка! Подходит большая лодка!
Я сказал ему, что они, вероятно, хотят купить несколько кип, и что его мать может продать их им, как и я.
— Сухожилие тоже здесь.
Только для того, чтобы избавиться от Шкуры, я сказал ему передать новость его маме. Когда он умчался, я вынул из потайного места игломет и сунул его за пояс под засаленную тунику.
Сухожилие ходил вперед и назад по берегу, под его сапогами щелкали красивые ракушки — сиреневые, розовые и чистейше-белые. Он неприветливо посмотрел на меня, когда я сказал ему принести с баркаса хорошую подзорную трубу. Он бы бросил мне вызов, если бы ему хватило мужества. Полминуты мы стояли, глядя в глаза друг другу; потом он повернулся и ушел. Я решил, что он уедет — отправится в своей плетеной лодочке на континент и останется там на неделю или месяц; откровенно говоря, я хотел этого больше, чем подзорную трубу.
Подходившая лодка действительно оказалась большой. Я насчитал по меньшей мере дюжину парусов. Она несла пару кливеров, три прямых паруса на каждой из своих больших мачт, и стаксели. До этого я никогда не видел лодки настолько большой, чтобы поставить стаксели, так что я уверен в своих словах.
Сухожилие вернулся с подзорной трубой. Я спросил, не хочет ли он посмотреть первым; он только презрительно ухмыльнулся. В те дни всегда было ошибкой пытаться вести себя с ним вежливо, так что я выругал себя. Приставив подзорную трубу к глазу, я спросил себя, что Сухожилие делает в ту секунду, когда я больше его не вижу.
Это был хороший инструмент, сделанный, по словам продавца, в Дорпе[5], где живут хорошие моряки и шлифуют хорошие линзы. (Мы, жители Нового Вайрона, тоже хорошие моряки — во всяком случае мы так думаем, — но мы вообще не шлифуем линзы.) Через нее я мог видеть лица на планшире, и все они глядели в сторону Залива Хвоста, куда, очевидно, направлялись. Корпус был белым вверху и черным внизу — я помню и это. Здесь, на Синей, море всегда серебряное, там, где не настолько темно-синее, что, кажется, может выкрасить ткань; не как на озере Лимна, где волны почти всегда были зелеными.
Я, конечно, давно привык к серебряно-синему морю Синей. Возможно, сейчас я подумал об этом только потому, что здесь, в Гаоне, мы очень далеки от него; но, пока я сижу и пишу за этим красиво инкрустированным столом, который мне дали жители Гаона, мне кажется, что тогда я смотрел через стекло на что-то новое, словно большая черно-белая лодка привезла в себе какую-то магию, которая опять сделала Синюю новой для меня. Возможно, так оно и было, ведь лодки — это магические живые существа, которые обычные люди вроде меня могут делать из дерева и железа.
— Возможно, пираты, — прорычал Сухожилие.
Я оторвал глаз от подзорной трубы и увидел, что он вынул свой длинный охотничий нож с металлической рукояткой и проверяет большим пальцем его кромку. Сухожилие никогда не умел правильно заточить нож (в те дни Крапива делала это за него), хотя и утверждал, что может; но за мгновение до того, как вернуться к изучению лодки, я спросил себя, не собирается ли он заколоть меня и присоединиться к ним, если это действительно пираты. Потом я опять посмотрел в подзорную трубу и на этот раз среди лиц на планшире разглядел женское; а одно из мужских принадлежало старому патере Прилипала. Следует ясно указать, что он и Кабачок были единственными, кого я знал хорошо.
Их было пятеро, не считая моряков Кречета, которые работали на лодке. Возможно, я должен перечислить всех пятерых и описать их, потому что Крапива может захотеть показать эту рукопись другим. Я знаю, ты бы сделала все намного лучше, дорогая, и красочно нарисовала бы их, как ты делала, когда мы писали «