Как и та вера, которую я пытался передать своим сыновьям, не была тем, во что я сам не верил. Конечно, я плохой человек. Сухожилие всегда так считал, и Сухожилие был прав. Я не Шелк, но разве я настолько плох? Я оставил Крапиву, но ей не грозила участь быть изнасилованной и убитой.
Наконец, Вечерня и все жители Хана. Скажите, что она считается только женой, что она значит для меня не больше, чем Чанди? Значит ли она меньше? У нее есть мать и отец, братья и сестры, два дяди и три тети — она любит их всех. Они находятся во власти тирана, и, если Гаон проиграет или сдастся, они останутся в его власти.
Если мы победим, то не будет никаких трудностей с получением игломета или чего-то еще.
Я, кажется, писал здесь об этом городе на реке. Кажется, это было так давно.
Куда я положил глаз майтеры? В глубь верхнего ящика, чтобы быть уверенным. Может, мне теперь положить его в седельную сумку? Как она будет счастлива!
И моя одежда. Мне нужна моя одежда и кукуруза. Где они?
Нашел — в задней части шкафа. Я положил глаз Оливин в карман. На Зеленой я узнал тайну — инхуми хотят, чтобы ее никто не знал. Я обещал не раскрывать ее, но кто же это прочтет, кроме меня? Хотя я поклялся, я не клялся не рассказывать, что клялся. Я могу не только спасти их, но и угрожать им — я сделаю и то, и другое.
Мы должны выиграть эту войну.
И тогда я уеду домой.
Глава тринадцатаяБРАТЬЯ
Написав слова «И тогда я уеду домой», я выбросил последнее перо Орева. Сейчас я пишу серым гусиным пером, как и другие люди. До наступления великого дня — дня, когда я смогу покинуть это место, — так много нужно написать, и я даже не знаю, с чего начать.
Этот маленький мальчик, внук садовника, сказал, что я — Решатель. Одна из задач, которые я должен решить (одна из самых маленьких и наименее важных), — сколько я должен записать, прежде чем уйти. Поскольку я всецело намерен унести этот отчет с собой, ты можешь сказать: не имеет большого значения, что я решу; но я наслаждаюсь определенной законченностью в таких вещах, чувством завершенности. Ясно, что я не могу записать все, но я надеюсь довести это до точки, в которой посадочный аппарат оставил Синюю. На посадочном аппарате было много дней, которые я предпочел бы забыть. Конечно, лучший способ — закончить до того, как доберусь до них; и после этого я больше не буду писать.
Но, прежде чем начать, я должен написать о том, что мы втроем сделали прошлой ночью. Это, по крайней мере, не займет много времени. Все шло, как и планировалось — Вечерня принесла записку и так далее. Главный садовник вышел нам навстречу, ведя за собой тощую и послушную старую корову. Мы пошлепали по лужам через теплый дождь. Поднять камень оказалось гораздо труднее, чем я предполагал, поскольку я видел, как четверо рабочих без особого труда справлялись с этими камнями. Не думаю, что мы с садовником справились бы без помощи Вечерни. И даже с ней мы едва справились. Он копал. Он копает всю свою жизнь и знает свое дело.
Я наполовину ожидал найти там труп, что-нибудь вроде высохшей звездузы, кого-то вроде Крайта. Но мы нашли инхуму, и она больше походила на мумифицированные останки ребенка. Возможно, она пыталась заставить меня думать, что она человек, как это обычно бывает, даже когда я поднял ее из могилы. Если так, то вышло у нее ужасно.
Мы с Вечерней попытались поговорить с ней. (Я хотел, чтобы Вечерня осталась на страже, но дождь лил так сильно, что я едва мог разглядеть корову. Она не cмогла бы видеть, как кто-то приближается, пока он не влетел бы в нее.) Это было безнадежно; инхума была слишком слаба, чтобы произнести хоть слово. Я посадил ее на спину коровы и прижал ее рот к шее несчастного животного. После этого я вымыл руки дюжину раз.
Она кормилась, как нам показалось, очень долго, промокшая и дымящаяся, как и мы трое. Она стала немного крупнее и, возможно, немного светлее, хотя это было нелегко определить при свете потрескивающего фонаря Мехмана; но это было все.
Затем…
Я сомневаюсь, что смогу зримо перенести на бумагу то, что произошло — мне бы хотелось, чтобы ты увидела это так, как видели мы. Два события произошли одновременно, но я не могу писать о них одновременно: одно должно быть первым, а другое — вторым. Крапива, ты когда-нибудь прочтешь это? Что ты обо мне подумаешь?
Дождь прекратился мгновенно, как это здесь часто бывает. В какое-то мгновение дождь лил. В следующее — падали только те капли, которые стекали с крыш лавок вокруг рыночной площади. В это мгновение инхума соскользнула со старой коровы и исчезла, когда ее ноги коснулись камня. На ее месте стояла женщина чуть выше Вечерни, изможденная женщина с горящими глазами, чей безволосый череп каким-то образом создавал впечатление гладких рыжеватых волос. Я надел ей на шею цепь, щелкнул замком и на мгновение ощутил под пальцами нечто совершенно иное.
— Ты, наверное, удивляешься, почему мы тебя освободили, — сказал я.
— Нет. — Она посмотрела вниз, в могилу, в которой была заточена. — Разве вы не хотите закопать ее до того, как кто-нибудь увидит?
Мы так и сделали, и еще до того, как работа была завершена, Вечерня и я чуть не выпрыгнули из кожи, когда Мехман уронил лопату. Я намеревался поговорить с инхумой там, но предполагал, что дождь будет продолжаться; было бы безумием делать это, когда дождь прекратился. После недолгого обсуждения мы решили пойти в коттедж Мехмана, расположенный в дальнем конце моего сада.
Корова все усложняла; она была слишком слаба, чтобы стоять. Мехман оставил бы ее там, где она была, но я и слышать об этом не хотел, желая, чтобы не осталось ничего, что привлекло бы внимание к этому месту. Наша пленница предложила вернуть немного крови, которую она взяла, но, как бы меня ни обманывала ее внешность, ее глаза сказали мне, что она задумала, и я не позволил ей этого.
В конце концов мы перенесли корову в мой сад, закрыли калитку и оставили ее лежать. Сегодня утром Мехман должен отвести ее в конюшню и сказать конюху, что я решил взять ее к себе и ухаживать за ней. Это то, что иногда делают здесь благочестивые люди.
Он и Вечерня ждали снаружи, пока я объяснял инхуме то, что узнал от Крайта на Зеленой. Закончив, я постучал в окно, и они снова вошли.
— Ты сделаешь все, что мы тебе скажем, если я тебя отпущу? — спросил я инхуму. — Или мне следует выполнить свою угрозу?
Она ничего не ответила, закрыв лицо руками — голая, безволосая, похожая на рептилию тварь в женском обличье, лишенная на мгновение всей своей гордости. Мехман и Вечерня поставили свои стулья на полшага позади меня и сидели молча, наблюдая за ней.
— Предупреждаю тебя, что, если ты этого не сделаешь, я распространю свои знания повсюду. Мне поверят, потому что я здесь правитель.
Лицо, которое она подняла, снова было женским, красивым и порочным:
— Чего ты хочешь от меня? — Ее глаза были зелеными, а если и не зелеными, то казались такими.
— Ты быстро соображаешь. — Я тоже сел, вытащил меч и положил его на колени.
— Раньше. Терпимо. — Ее костлявые плечи поднимались и опускались, гораздо более узкие, чем у Саргасс, и более худые, чем когда-либо у нее были. Почти скелет.
Мехман встал, вспомнив о своих обязанностях хозяина:
— Ты окажешь мне честь, выпив чаю, Раджан?
Видя, что это доставит ему удовольствие, я кивнул и попросил принести мне миску теплой воды, мыло и чистое полотенце.
— Чай для рани? — Он поклонился Вечерне; когда я только что приехал, мне и в голову не приходило, что моим женам будет присвоен титул правителя Тривигаунта.
Вечерня кивнула и улыбнулась, Мехман снова поклонился и поспешил прочь.
— Я бы спросил тебя, как долго ты пробыла в земле под этим камнем, если бы думал, что ты знаешь, — сказал я нашей пленнице, — но я не понимаю, как ты могла бы это знать.
Она покачала головой:
— Годы, я думаю.
— Как и я. Твоему слову можно верить?
— Добровольно данному тебе? Да.
— Тогда дай мне слово, что ты сделаешь все так, как я тебе прикажу.
Она тряхнула головой еще энергичнее, так что цепь звякнула и задребезжала:
— Моя клятва ничего не будет стоить, пока я буду носить эту штуку. Убери ее, и моя клятва свяжет меня.
Я достал ключ, но Вечерня поймала меня за руку.
— Ты удивился, поняв, что я не хочу знать, почему ты... ты... — начала инхума.
Возможно, ее эмоции были притворными, хотя я в этом сомневаюсь.
— Я не была свободна. Ты запер эту штуку у меня на шее. Забери.
Жестом приказав Вечерне оставаться на месте, я это сделал.
— Я буду повиноваться тебе во всем, Раджан, — заявила инхума. Она потерла шею, словно цепь натерла ее, и я смог увидеть почти незаметные чешуйки там, где должны были быть поры. Я взглянул на окно и увидел, что оно уже не черное, а серое.
— Ты даешь мне в этом слово? — сказал я.
— Да. — Даже зная, что ее пустые нефритовые глаза и впалые щеки были более чем наполовину иллюзией, я пожалел лицо, которое увидел. — Даю тебе слово, если только ты не прикажешь мне вернуться в то место живой смерти.
— Не прикажу. И когда ты выполнишь задание, которое я тебе дам, отпущу на волю.
Вечерня издала легкий звук неудовольствия.
— Мне это тоже не нравится, — сказал я, — но что еще я могу сделать? Убить ее после того, как она сразится за нас?
Инхума, не вставая, поклонилась мне, что могло быть — или не быть — издевкой.
Я подумал, что лучше подождать возвращения Мехмана, и сказал:
— Мне только что пришло в голову, что вы, инхуми, похожи на вид ящериц, которых я заметил в своем саду. Такая ящерица может менять цвет и, если она не двигается, из-за размера и формы ее легко принять за кусок коричневой коры, зеленый лист или даже телесного цвета лепесток розы. Хотя я признаю, что вы, инхуми, гораздо более совершенная форма жизни, мне кажется, что принцип примерно тот же.
Я ожидал, что она скажет, что мы трое — просто большие обезьяны без хвостов (так сказал бы Крайт), что было бы по меньшей мере справедливо, но она только кивнула: