аешься. Ты ошибаешься насчет них обоих.
— Меня он тоже не считает за человека, — пробормотал Сухожилие.
— Нет, считает! — В холодном свете звезд я видел, как она повернулась к нему лицом. — У тебя все в точности наоборот. Неудивительно, что ты его сын.
Пока Сухожилие сражался с ее словами, она добавила:
— Есть и другое, что он не любит, и это вещность. Ты стараешься быть меньше человеком и больше вещью, потому что думаешь, что это то, чего он хочет, но на самом деле все наоборот. — Ее голос смягчился. — Рог?
— Да. Что?
— Расскажи мне. Расскажи нам обоим. Что нужно сделать, чтобы стать для тебя человеком?
Я пожал плечами, хотя она, возможно, и не заметила этого:
— Я не уверен; похоже, я никогда не думал об этом достаточно. Майтера Мрамор — это человек, даже если она машина. Младенец — это человек, даже если он не может говорить.
Я ждал, что Саргасс ответит, но она промолчала.
— Некоторое время назад ты сказала, что она говорила с тобой. Морская богиня говорила с тобой. Так что она была человеком, независимо от того, насколько большой она была или как она выглядела, и я должен согласиться. Потом ты сказала, что Бэбби — человек. Но Бэбби не может говорить. Я не знаю, что тебе сказать.
— Бэбби — имя хуза? — спросил Сухожилие.
— Да. Его отдала мне Мукор. Я не верю, что ты когда-нибудь видел Мукор, но ты, должно быть, слышал, как мы с твоей матерью много раз упоминали о ней.
— Она может быть в любом месте. Смотреть из зеркал и все такое.
— Совершенно верно.
— Она похожа на меня, — сказала Саргасс. — Она очень похожа на меня, Рог?
— Нет.
— Она может такое делать? — спросил Сухожилие.
Я не был уверен, что он обращается именно ко мне, но все же спросил:
— Я не эксперт в том, что может сделать Саргасс. Если она говорит, что может, значит, может.
— Я не могу, — сказала мне Саргасс, — но Мукор все равно напоминает меня.
— Согласен, в одном отношении. Вы обе были мне очень хорошими друзьями.
— Я слышал о Мукор с тех пор, как был мальком, — снова почти шепотом сказал Сухожилие, — только думал, что это просто сказка. Понимаешь? Далеко отсюда, она настоящая. Когда я был в городе, — он имел в виду Новый Вайрон, — кто-то сказал, что ты ходил к ведьме. Это была она, не так ли? Ты пошел, чтобы увидеть ее, как ты ходишь, чтобы увидеть Тамаринд.
— Да.
— Бэбби может говорить, — настойчиво сказала Саргасс. — Он все время разговаривает со мной и с тобой, просто ты почти не обращаешь внимания.
Бэбби встал и встряхнулся, потом снова лег, повернувшись своей широкой, покрытой щетиной спиной к моим ногам и положив голову мне на колени.
— Ты действительно можешь говорить, Бэбби? — сказал я и почувствовал, как его голова дернулась в ответ.
— Ты думаешь, что Крайт — монстр, вроде инхуми. Он мне тоже не нравится, он нехороший, но он человек.
— Крайт — это тот мальчик, который похож на меня? — спросил Сухожилие у Саргасс.
— Да, наш сын.
Мне следовало бы попытаться это исправить, но я не сделал этого. Шипение и шепот воды и ветра снова сомкнулись вокруг нас, пока я сидел молча и напряженно, ожидая, когда на Сухожилие нападет один из его приступов ярости. Затылок у меня покалывало, а левая сторона лица съежилась под взглядом его невидимых глаз.
— Отец?
— Да. Что?
— О Мукор. Она слушает нас сейчас, да?
— Не могу сказать. Я полагаю, что это возможно, но я сомневаюсь.
— В вашей книге...
Уверенный, что он никогда ее не читал, я промолчал, и в конце концов он начал объяснять Саргасс, о чем мы говорим:
— В книге время от времени патера Шелк спрашивал себя, нет ли поблизости Мукор, и звал ее. Он произносил ее имя, и, если она там была, она как-то отвечала. Попроси его сделать это сейчас.
Я гладил Бэбби по голове; рука Саргасс нашла там мою, и ее легчайшее прикосновение взволновало меня:
— А ты не позовешь ее, Рог? Ты хочешь этого?
— Нет, — ответил я. — Если Сухожилие хочет вызвать Мукор, пусть сам ее позовет.
Сухожилие промолчал.
— Бэбби — человек, — упрямо повторила Саргасс. — Знаешь ли ты это или нет, но он человек. Как и я.
— В этом я никогда не сомневался.
— Когда ты уйдешь и оставишь нас, Бэбби отправится в лес в поисках еды. — Ее пальцы оставили мои, когда она указала. — Теперь он говорит и подбирает вещи, чтобы на них посмотреть. Ты говоришь «задние лапы», и он встает на них. Он встает, когда ты ему говоришь грести.
Я молча кивнул. Во время гребли его помощь была бесценной.
— И он все равно иногда делает это, когда думает, что мы не обращаем внимания, так что он может использовать свои руки. Когда он войдет в лес, то туда войдет настоящий человек. Но довольно скоро он перестанет быть настоящим человеком.
— Если вы с Сухожилием подождете меня в Уичоте, — прошептал я, — как я и предлагал, он может остаться там с вами. Это бы решило все проблемы.
— С морем, поющим в конце реки? Я никогда не рассказывала тебе, каково мне было, когда ты умер.
Я услышал, как Сухожилие глубоко втянул воздух.
— Я думала, он умер, — сказала она ему. — Я была абсолютно уверена в этом, настолько уверена, что не осмелилась даже приблизиться к его телу. Я долго-долго смотрела на него, а он лежал так неподвижно и ни разу не пошевелился. Когда стемнело, я спустилась на берег, сняла одежду, бросила ее в воду и стала разговаривать с маленькими волнами. И они пришли на берег, все выше и выше, омывая мои ноги и ступни. Мои колени. Вскоре они уже смеялись над моей головой, и я не могла утонуть.
Сухожилие поперхнулся и закашлялся.
— Тебе нравится это мясо?
— Оно хорошее, — вежливо заверил он ее, — но нужно много жевать.
— Просто откуси его и проглоти. Это самый лучший способ.
После этого мы почти не разговаривали, а если и разговаривали, то я забыл, о чем шла речь.
Когда мы прошли еще немного вверх по реке и встали на якорь посреди реки на ночь, Сухожилие тихо позвал: «Мукор? Мукор?» До этого момента я никогда не понимал, насколько его голос похож на голос Крайта (возможно, мне следовало бы написать, что в определенном настроении он очень близок к Крайту).
Саргасс коснулась моего колена и прошептала:
— Его голос звучит так же, как твой.
Глава четырнадцатаяПАДЖАРОКУ!
Я давно не видел неаккуратной пачки листов своей рукописи, и сегодня вечером я хотел бы наверстать все упущенное, прежде чем упаковать ее. Через неделю дожди должны закончиться, но они могут закончиться еще раньше; я спрашивал фермеров в суде, и все говорят, что они помнят годы, когда сезон дождей заканчивался на неделю раньше. Не исключено, что это произойдет сегодня ночью, хотя в этот момент дождь бьет в мои ставни с такой силой, что в воздухе висит неприятный туман и крошечные капельки просачиваются сквозь них, падают с подоконника и мочат ковер. Мне пришлось передвинуть свой письменный стол, чтобы спастись от них.
Я должен быть краток. На все это действительно осталось очень мало времени.
Когда дожди закончатся, Хари Мау обрушится на врага — общее наступление всех наших войск после флангового удара наемников. Если он победит, мы выиграем войну, которая на этом действительно закончится. Хари Мау будет героем, а я достаточно насмотрелся на виток, чтобы понимать, что все в Гаоне будут требовать сделать его правителем. Надо отдать ему должное, я не думаю, что он убьет меня. Я хорошо его знаю, и в его характере нет ничего подлого, неблагодарного и уж тем более кровожадного. Но меня убьют его друзья, и его друзьями будут все.
(Я помню, что произошло в Вайроне, когда мы победили.)
Его друзья будут ожидать, что он простит их, и я думаю, что они не будут разочарованы. Если мы победим, я умру.
Если мы проиграем, я тоже умру, и, по всей вероятности, под пыткой. В Хане люди часто так умирают. Почему Человек должен проявить ко мне больше милосердия, чем к своим согражданам? Таким образом, я обречен независимо от того, добьется ли Хари Мау успеха или потерпит неудачу. И это еще не все.
Наши инхуми делают так, как я прошу, поскольку я продолжаю освобождать других, уже восемнадцать. Когда война закончится, они мне не понадобятся, и у них не будет причин желать, чтобы я жил. Когда я умру, их драгоценная тайна будет в безопасности. (Крайт, который любил меня и так отчаянно хотел, чтобы я любил его, даже представить себе не мог, что обрекает меня на смерть.) Я снова и снова обещал показать им оставшиеся погребения, которые теперь скрыты ларьками и тому подобным. Когда я это сделаю, я буду все равно что мертв.
Я послал Вечерню купить для меня лодку, сказав ей, что ею будет пользоваться шпион, личность которого я не могу раскрыть. Когда она вернется и дворец уснет, я уйду. Боюсь, я все еще слишком болен, чтобы скакать, но я смогу управлять маленькой лодкой или надеюсь, что смогу.
Мне придется это сделать. Как странно будет снова оказаться одному на лодке. Как будто Зеленой и всего Витка никогда и не было. Опять на борту лодки, и плыть вниз по Нади к морю!
У меня нет времени как следует перечитать предыдущие страницы, но я, кажется, пообещал себе (и тебе, дорогая Крапива, если Внешний когда-нибудь исполнит мою молитву), что не закончу этот рассказ до того, как Сухожилие, Крайт и я поднялись на борт посадочного аппарата. Что я не закончу его, пока мы не улетим из Паджароку. Однако у меня может не хватить времени, если я продолжу описывать наш путь вверх по реке.
Нет, конечно, не буду. Вечерня может вернуться в любую минуту. Она скажет мне, где пришвартована лодка, и я дам ей час, чтобы заснуть. Час, самое большее, и я покину Гаон навсегда.
Итак, сначала посадочный аппарат, затем я буду описывать свой путь в обратном порядке, насколько хватит времени.
Крайт, Сухожилие и я получили на нем места. Так же как и Саргасс, но мы с Сухожилием позаботились о том, чтобы ее не было на борту. К тому времени мы знали, что к чему, и спрятали на себе оружие: он — свой охотничий нож, а я — два больших ножа с широкими лезвиями, которые я обменял на две серебряные булавки там же, в Паджароку.