Орев хотел что-нибудь поесть, что дало мне прекрасную возможность побродить по этому дворцу и убедиться, что все спят, за исключением часового перед моей дверью. Кажется, он удивился моей черной сутане, но показал это лишь слегка расширившимися глазами. Если бы не моя рана, я бы вылез из окна, когда буду уходить, хотя трудно представить, что мой собственный часовой попытается меня остановить.
Если уж Вечерня смогла влезть в окно, то я, конечно, могу вылезть, хотя и чувствую себя слабым. Я оставлю дверь запертой, и они подумают, что я сплю допоздна. Очень вероятно, что до полудня никто не осмелится постучать, а к тому времени я буду уже далеко. Когда этот отчет оборвется на полуслове, ты должна понять, что Вечерня вернулась с новостями о лодке, которую я послал ее купить.
Нет, мне придется немного подождать, чтобы дать ей время лечь в постель и уснуть.
— Плох вещь! — говорит Орев. — Вещь лет! — Значит, здесь есть инхуми, как и в Паджароку. Я не верю, что они нападут на Вечерню, которую они все знают. Но что за мысль! Если бы только мы защищали друг друга, они все стали бы идиотами или еще хуже. Как бы то ни было, они всегда получают достаточно, чтобы продолжать жить.
Я высунул голову в окно и попытался разглядеть их, хотя был бы в ужасе, если бы увидел. Азот находится за поясом, рядом с принцессой Чурой. (Интересно, как ей нравится такая компания?) Игломета нет, но и этого должно быть более чем достаточно. Я также намерен взять свой меч. Я не могу азотом рубить дрова на лодке — он потопит ее с первой попытки. Когда я не использую свой меч, я могу хранить его в лодке, при условии, что Вечерня найдет ее для меня. Как бы мне хотелось сейчас иметь меч с черным лезвием, который дал мне Сосед!
Я хотел бы сам выбрать лодку. Вечерня выберет слишком большую, почти наверняка. Сухожилие пересек западное море в лодке, которая едва могла нести Крапиву, меня и несколько тюков бумаги.
Если Вечерня вообще не купит ее, завтра вечером я пошлю кого-нибудь другого. Джали? Старый Мехман наверняка был бы лучше. Инхуми не понимают таких вещей, даже когда используют их.
Мои инхуми сделали для нас много хорошего. Отвязать баржи, чтобы сломать мост выше по течению, было мастерским ходом. Человек не видел никакого риска, отправляя гравий для своей новой дороги по воде; но его труперы, которые уже были очень голодны, стали еще голоднее.
Инхуми распускают слухи и посылают ложные сообщения. За это мы откопали двоих из них. Это было вполне справедливо.
Они хитры, но, как и все хитрые люди, слишком верят в хитрость. Так было и в Паджароку, когда они позволили мне осмотреть их посадочный аппарат, не подозревая, что я единственный из тысяч людей, кто узнает в нем корабль Гагарки.
И здесь так бывает, иногда. Пока что трое убитых, говорит Джали, но она не может знать всех тех, чьи жизни были потеряны.
В Паджароку я получил первое предупреждение от Саргасс. Я проснулся и увидел, что она прижимается ко мне и дрожит. Я спросил ее, шепотом, что случилось. «Они охотятся всю ночь». Ее зубы стучали так, что она едва могла говорить. Плохой сон, подумал я, и много раз инхуми казались мне не более чем дурным сном, так что я почти ожидал, что Крайт исчезнет на рассвете. Я попытался сказать Саргасс, что она провела слишком много лет под водой и что существа, которых она боялась там, не смогут добраться до нее здесь.
Потом я сел, выполз из-под фордека и огляделся, надеясь, что она присоединится ко мне и тоже посмотрит. На одной из других лодок я увидел человека; мне показалось, что я узнал в нем одного из тех, кто накануне показывал мне, Сухожилию, Крайту и Саргасс посадочный аппарат, и окликнул бы его, если бы не боялся разбудить людей, спящих в своих лодках так же, как мы с Саргасс спали в нашей. Он наклонился, и я услышал возню, которая быстро затихла; я предположил, что это был не более чем шум, который он издал, снимая сапоги, и сказал Саргасс, что бояться нечего.
Следующий день был теплым и солнечным, я уже упоминал о нем, и к тому же базарным. Мы с ней пошли еще раз взглянуть на невидимый город и купили еду и еще кое-что. Вернувшись на баркас, мы увидели двадцать или тридцать мужчин и, по-видимому, всех женщин и детей города, плавающих в реке. Уложив наши покупки, мы присоединились к ним. Отсутствующая рука Саргасс и ее желтые волосы привлекли к себе много внимания, и дети (все они были хорошими пловцами) были поражены, обнаружив, что она, имея только одну руку, может плавать гораздо быстрее, чем самый быстрый из них.
Один ясноглазый мальчик лет восьми-девяти спросил, не я ли ее отец. Я ответил: «да», — и он очень твердо сообщил мне, что иностранкам не разрешается раздеваться. — «Здесь леди да». — С помощью пантомимы он превратился в молодую женщину, семенящую с руками на покачивающихся бедрах, затем натянул через голову несуществующее платье. — «Ты леди, нет, нет!» — Он сложил руки на груди и нахмурился.
Это напомнило мне сначала майтеру Мрамор, которая сняла всю свою одежду и надела ее на Мукор, а потом Синель, которая шокировала патеру Наковальня тем, что ходила голой по туннелям после того, как обгорела на солнце в то время, когда ее одержала Сцилла. Я сказал мальчику, что некоторые из наших женщин тоже ходили голыми, и немного рассказал о них обеих. Он хотел знать, где живут майтера Мрамор и Мукор, и я постарался объяснить, что их скала находится по другую сторону моря, которого он никогда не видел.
— Большой леди тоже?
— Синель? Нет, она и Гагарка отправились на Зеленую. Или, по крайней мере, мы так думаем, потому что никто в Новом Вайроне — это мой родной город — не слышал о них. Ты понимаешь, что я имею в виду под Зеленой? Это тот большой свет в небе ночью, и это другой...
Он сбежал.
Именно в это мгновение меня осенило. Как я уже говорил, я узнал посадочный аппарат. Он принадлежал Экипажу и в некоторых отношениях отличался от тех, что предназначались для перевозки Груза: он был несколько меньше и гораздо лучше приспособлен для перевозки больших неживых грузов, чем тот, на котором мы прибыли. Когда мы были в Главном компьютере, я дважды посещал его вместе с Шелком и Гагаркой, и ошибки быть не могло. Я узнал его, не понимая, что означает его присутствие здесь.
Но когда мальчик убежал, я понял. После этого я все понял.
Мы вернулись на рынок, который был меньше и хуже организован, чем в Уичоте, а также значительно дешевле. Кожевник делал ножны для одного из описанных мною ножей; я предложил ему серебряную булавку за нож и его ножны, когда он закончил шить их, и он предложил мне взять другой, очень похожий нож, ножны которого он уже закончил. В конце концов я купил оба, как ты уже читала, намереваясь подарить один комплект нашему сыну.
К нам подошел еще один иностранец и сказал: «Сегодня вечером встречаемся в Кусте». — Я спросил, что это за Куст и где он находится, и узнал, что это огромная хижина у реки, в которой продают и пьют местное пиво. Человек из одного из северных городов привез свою жену, чтобы она могла увести его лодку домой и составила ему компанию, пока он, как и все мы, ждет, когда взлетит посадочный аппарат Гагарки. Прошлой ночью она спала на лодке своего мужа, когда он сидел и пил в Кусте, и ее укусил инхуму. Сегодня вечером мы должны решить, как его наказать.
В тот вечер я пошел в Куст, захватив с собой Сухожилие; мы задержались там только для того, чтобы взглянуть на женщину, которая действительно была бледна и слаба (а также вся в синяках), и показывала следы клыков инхуму на ее руке. Мы спросили ее, где была пришвартована ее лодка. Когда мы возвращались к себе, Сухожилие сказал:
— Я думаю, что это произошло не здесь.
Это озадачило меня; я знал, что, когда мы приближались к Паджароку, Крайт летал туда почти каждую ночь, и, конечно, предполагал, что он там кормится. Я спросил у Сухожилия, кто ему это сказал.
— Один из этих людей, когда я болтался здесь раньше. Я рассказал ему, как меня укусили, когда я был совсем маленьким, и он сказал, что инхуми никогда не делали этого здесь. Его зовут Он-приносить-кожа.
Я уже рассказал Сухожилию, как Он-загонять-овца и его сын подарили мне отрубленную голову ломбыка.
— Это не может быть правдой, — ответил я. — Когда мы с Саргасс пришли в лагерь Он-загонять-овца, оказалось, что его дочь укусили прошлой ночью. Я не помню ее имени, но она была очень слаба. Слабее, чем та женщина.
— Только здесь, в Паджароку, — нетерпеливо объяснил Сухожилие. — Здесь они никогда не кусают. Вот что он сказал.
— Только не иностранцев.
— Наверное. Ее же укусили.
К тому времени мы уже добрались до баркаса. Бэбби встретил нас радостным фырканьем, а Саргасс выбежала с ножом в руке. Уходя, я сказал ей, чтобы она оставалась на борту и немного поспала, если сможет, хотя я не верю, что она действительно спала. Она спросила, видел ли я эту женщину.
— Да, и разговаривал с ней, хотя и недолго. Она поправится, или, по крайней мере, я в это верю.
— Но ты не счастлив. Как и Сухожилие, мне кажется.
— Ты права, я обескуражен. — Как и старый патера Прилипала, я нащупал слово получше. — Унижен. Шелк однажды сказал мне, что мы должны быть особенно благодарны за опыт, который унижает нас, что унижение абсолютно необходимо, если мы не хотим быть поглощенными гордыней. Вскоре после того, как он пришел на Солнечную улицу, на него обрушился ливень прогорклых мясных обрезков. Может быть, я уже говорил тебе.
Она покачала головой.
— Конечно, это сделала Ложнодождевик, — сказал Сухожилие. — Вы с Мамой много об этом рассказывали.
— Несомненно. Ну, я могу сказать, что нахожусь на хорошем счету у богов, так как они предоставили безошибочный знак их благосклонности. Мне следовало бы быть в восторге, но сейчас я его не испытываю.
Саргасс поцеловала меня. Когда мы оторвались друг от друга, я с трудом перевел дыхание и сказал:
— Спасибо. Так гораздо лучше. (Я чувствую ее губы на своих, когда пишу. Саргасс целовала меня много раз, но в ретроспективе все ее поцелуи слились в один — в этот. Возможно, он был последний — я не уверен.)