Она сказала, что очень устала, и спросила, не буду ли я ужасно возражать, если она будет спать на женской половине, предложив прислать ко мне Чанди или Моти, если я пожелаю. Просто замечательно! Я сказал, что уже наполовину сплю и ждал только ее. Когда Орев громко каркнул: «Шелк идти!» — я объяснил, что он хочет, чтобы я лег спать.
Еще строку-другую, но только немного.
Они забрали наше оружие, пообещав вернуть его нам, как только мы доберемся до Витка. Я отдал карабин, который дал мне Кабачок, не зная о том, что инхуми вооружают своих рабов, чтобы подчинить себе людей-поселенцев на Зеленой, и полагая, что видел карабин в последний раз. По иронии судьбы все, что мы сдали, было помещено в один из грузовых отсеков — именно так, как и было обещано.
Я должен был предвидеть, что некоторые из нас поверят инхуми и встанут на их сторону. Они были гордыми и глупыми людьми, слишком гордыми и слишком глупыми, чтобы поверить, что их так сильно обманули. Многие, я полагаю, верили, что посадочный аппарат не сможет взлететь, и надеялись разграбить его карты, когда он потерпит неудачу. Когда он взлетел с ускорением, которое, казалось, сохранится еще долго после того, как мы все умрем, и вдавил нас в грубые деревянные люльки, они были готовы поверить всему, что Он-держать-огонь сказал им. Монитор тоже сказал, что мы направляемся в Виток.
Инхуми не пускали нас в кокпит, как это помещение называлось на дирижабле Тривигаунта. Я не знаю, как оно должно называться на посадочном аппарате.
Нет, знаю. Шелк говорил, что Мамелта называла его носом, и мы с тобой, Крапива, так же называли его, когда писали. На посадочном аппарате мы просто говорили «перед» или «спереди».
Кроме Крайта, среди нас было трое инхуми. Они называли себя первыми тремя путешественниками, достигшими Паджароку, и говорили, что Он-держать-огонь поставил их во главе нас. Одного из них, кажется, я видел на другой лодке. Я потребовал объяснить, почему они не пускают нас на нос по одному. Я должен был убить его (он и был тем, с которым я препирался), но я колебался, пока не стало слишком поздно. Он выглядел как мужчина, и я все еще не был уверен, что прав. Крайт сделал вид, что поддерживает меня, и это заставило меня усомниться в своих выводах. Теперь я упрекаю себя, как и должен.
Все это заняло больше времени, чем я указал, — день, по крайней мере.
За исключением Сухожилия, остальные считали меня сумасшедшим, по меньшей мере большинство из них. Они предложили связать мне руки, но те, кто верил Сухожилию и мне, не позволили.
Но я уже перешагнул наш отлет с Синей, а это было последнее, о чем я намеревался написать. Прежде чем я покину Гаон, я должен объяснить, что Сухожилие перерезал фалы, когда Саргасс была на берегу, собирая ягоды, и возвратился в Паджароку в своей лодке из полого бревна, прибыв в самый последний момент, чтобы быть принятым на посадочный аппарат — он стал последним пассажиром, поднявшимся на борт. Мое сердце подпрыгнуло от радости, когда я увидел его и услышал, как за ним захлопнулся шлюз. Мне и сейчас стыдно за это — я думал, что он идет на смерть и что мы все идем, — но как я был рад, я был так рад его видеть!
Я уверен, что Саргасс сделала тот ремонт, который был в ее силах, и что они с Бэбби попытались подняться на баркасе вверх по реке. Должно быть, они прибыли слишком поздно, если прибыли вообще. Теперь она вернулась в море, и я меньше всего буду винить ее за это.
Этого достаточно. Инхуми ударил меня, раздирая когтями щеку. После этого все всё поняли, и Сухожилие заколол его. Я забыл, как умирал патера Квезаль, хотя мог бы поклясться, что помню все. Какое-то время после предсмертной агонии он все еще казался человеком.
Иллюзия умирает последней. Я должен немедленно свернуть этот лист бумаги и положить его в сумку. До свидания, Крапива. До свидания всем вам.
Глава пятнадцатаяПОСЛЕДНИЕ ЛИСТЫ
После того, что я написал вчера вечером, какое право я имею снова браться за перо? Честно говоря, никакого, но это будет самое большее две-три страницы. Я буду писать, пока мы плывем по тихой воде, но не дольше. Вечерня хочет поставить маленький парус и править, это даст ей возможность учиться. (Я делаю вид, что не наблюдаю за ней.)
Да, она со мной, совершенно обманув меня; она пряталась в нашей маленькой хижине-рубке, пока мы не оказались далеко от Гаона.
— Хорош дев! — восклицает Орев.
— Умная девочка, — говорю я ему.
Она знала, что я планировал, когда посылал ее купить лодку. Я спросил, откуда она это знала, и она ответила, что если бы я действительно намеревался купить ее для шпиона, то попросил бы самого шпиона сделать это. На это у меня не нашлось ответа. Она права.
Она купила ее после долгих поисков владельца и долгих торгов, а затем снабдила самыми разными вещами, которые, по ее мнению, могли нам понадобиться: одеялами и даже подушками, вином, кучей простой еды и посудой. У нас нет ящика с песком, чтобы развести огонь, но пока мы остаемся на Нади, мы можем где-нибудь высадиться.
— Хорош лодк, — объявляет Орев каждые несколько минут. Это маленькая и узкая (почти слишком узкая) лодка, быстро отвечающая на повороты руля и предназначенная для быстрого путешествия, а не для перевозки груза; но нам не нужно тащить пятьдесят или сто толстых кип бумаги. Бэбби, Саргасс, Крайт, Сухожилие и я потопили бы ее; но нас всего трое, а Орев занимает очень мало места.
Что сделает Крапива с Вечерней — или со мной за то, что я привел ее домой, — я не могу себе представить; и все же я очень рад, что она здесь. Я несколько раз повторил ей (слишком часто, говорит она), что я не правитель Нового Вайрона. Она сказала, что всегда хотела быть женой фермера. Я объяснил, что я не фермер, что я пытался заниматься сельским хозяйством и потерпел неудачу, что мы с женой построили фабрику, где делаем бумагу. И она сказала мне, что это еще лучше.
Что еще я могу сделать или сказать?
Все это напоминает мне о том, что Саргасс сказала Сухожилию — что она была моей походной женой. Это потрясло его, как ничто другое; поэтому я был рад, что она сказала это, хотя и боялся, что он повторит это Крапиве. Внешний, ты великий и таинственный бог, стоящий за всеми богами, даруй, чтобы он когда-нибудь это сделал. Это будет означать, что он вернулся домой.
Боги здесь просто дальше от нас? Или прав Сухожилие, который считает, что здесь правят Исчезнувшие боги — боги Исчезнувших людей?
Или здесь, на Синей, вообще нет никаких богов, как многие из нас начинают предполагать? Сухожилие, возможно, просто пытался смутить меня; он делал это почти так же часто, как Крайт, и гораздо более умело. Но в этом случае он, возможно, был прав. Шелк однажды сказал, что Внешний так далеко от нас потому, что он всегда и за нами, и вдали от нас.
Или, по крайней мере, Шелк сказал что-то в этом роде; я не помню, чтобы он действительно говорил это, хотя он мог бы сказать.
В Гаоне больше всего на свете любят скачки, и я наблюдал, как они скачут, когда от меня ожидали, что я должен смотреть. Бороненная скаковая дорожка, по которой они скачут, имеет форму яйца, чтобы мы, высокопоставленные зрители, лучше всего видели старт и финиш. Для короткой гонки они скачут вокруг яйца один раз, но для более длинной гонки это может быть два, три, четыре или даже пять раз. Представьте себе тогда вечную гонку, в которой мы бежим по такой трассе, наблюдаемые богами. Бог, которого мы видим перед собой, — вовсе не ближайший к нам бог. Ближайший — тот, которого мы только что оставили позади.
И осознаем мы это или нет, но именно к нему мы бежим.
Возможно, Шелк имел в виду что-то в этом роде.
Я посмотрел на небо. Не думаю, что когда-либо я видел более ясный и яркий синий цвет с тех пор, как приехал в Гаон. По милости Внешнего, в течение дня Зеленая и звезды (и Виток) покрыты этой прекрасной лазурной неосязаемостью, так что мы не можем видеть то, что находится за ней.
Чтобы мы могли заниматься своими повседневными делами и не бояться.
Там, где Пас использовал камень, Внешний использует небо и позволяет нам смотреть наружу в ясные ночи; и в этом разница между ними.
У нас есть лески, крючки, длинные тростниковые удилища, грузила, поплавки и даже рыболовный сачок. Похоже, что предыдущий владелец использовал эту лодку главным образом для рыбалки. Я наживил свой крючок кусочком купленного Вечерней мяса; вот и посмотрим.
— Пусть сверкающая Сцилла и все боги улыбнутся тебе, дочь моя, — сказал я Вечерне мгновение назад. Сейчас сцилладень, и я снова стал авгуром Вайрона, по крайней мере внешне, сбросив головную повязку и укоротив волосы с помощью Чуры. Я никогда не ходил в схолу, но в детстве слышал о ней так много, что иногда мне кажется, будто давным-давно ходил туда в течение года или трех.
Мой отец хотел, чтобы я помогал ему в лавке и сохранил ее, когда он умрет. Я намеревался сделать на этом витке все, что угодно, кроме этого — и все же нечто очень похожее произошло, как он и хотел. Ему благоволил какой-то бог.
Я заставлял Сухожилие помогать мне на фабрике, как мой отец заставлял меня помогать ему, и Сухожилие сопротивлялся и негодовал на меня точно так же, как я на отца. Придет время, Сухожилие, когда к тебе вернется все это — шестеренки, валы, молотки и лопасти, взбивающие суспензию в большом резервуаре, — и ты будешь очень рад, что когда-то узнал о них.
Мой отец остался сражаться за генерала Мята. Я никогда бы не поверил, что у него есть хоть капля мужества — изо дня в день он ходил в свою маленькую лавку на Солнечной улице, всегда надеясь заработать достаточно денег, чтобы прокормить семью и продолжать обучение своего обидчивого старшего сына в палестре.
Его неблагодарного, недальновидного старшего сына. То, что делал мой отец, не требовало никакого мужества. Так я полагал.
И все же он отправился на войну, более лысый, чем я когда-либо, но улыбающийся, со своим новым карабином и жестким холщо