нь хорошо, Мора, потому что был одним из тех раненых, которых она спасла.
— Я бы хотела с ней встретиться.
— Надеюсь, мы оба встретимся с ней, в свое время. Теперь она мертва. Но спустя много лет после того, как то сражение закончилось, когда мы были здесь, на Синей, и я помогал ей и ее мужу построить их новый дом, она рассказала мне свой секрет. Простой секрет, но если ты сделаешь его своим, он может хорошо послужить тебе. Она сказала, что думает о том, что предстоит сделать. Что будет самым трудным, что будет следующим самым трудным, что последует за этим и так далее. Потом она решает, какой уровень ей по силам, насколько трудна задача, с которой она может справиться. Мора, ты понимаешь, что я говорю? Она мысленно выстраивала задачи по уровню трудности.
— Думаю, да.
— Она, например, могла решить, что труднее всего тащить бревна к тому месту, где будет стоять ее новый дом. Что валить деревья — следующее по трудности, и так далее. И что оба эти дела будут для нее слишком тяжелыми. Придавать форму бревнам и сверлить отверстия для колышков тоже было слишком трудно, но она могла отрезать маленькие ветки, очищать их ножом и делать из них колышки. Это было не слишком трудно для нее.
Мора кивнула:
— Иногда я тоже так делаю.
— Потом она поднялась на следующий уровень и просверлила отверстия.
Следующий кивок последовал не так быстро, но все же последовал.
— Бланко очень скоро вступит в войну, Мора. Твой отец так думает, а у него есть здравый смысл и хорошее понимание ситуации. Я не собираюсь говорить тебе, что тебя будут любить так, как ты этого хочешь, если ты поступишь так, как поступала Ложнодождевик, или даже так, как поступала Крапива. Может быть, и нет — и я искренне верю, что тебя будут любить, что бы ты ни сделала. Но если ты сделаешь то, что сделала Ложнодождевик, ты заслужишь эту любовь, а это не одно и то же. Гораздо легче получить все хорошее, что может предложить наша жизнь, чем заслужить его. Однако мы редко получаем от жизни много удовольствия, если не заслужили его.
— Не знаю, смогу ли, — пробормотала Мора. А потом: — Я попробую.
— Ты будешь рисковать своей жизнью. Я уверен, ты это понимаешь. И, что гораздо хуже с моей точки зрения, я подвергаю риску твою жизнь, просто разговаривая с тобой, как сейчас. Тебя могут убить. Но Мора…
— Да?
— Тебя могут убить, что бы ты ни сделала. Не все, кто рискует, умирают, и многие, кто очень старается избежать любого риска, все равно погибают. Ты дочь одного из лидеров Бланко...
— Он — дуко. Они не называют его так, но он — дуко.
— Тебе будет нелегко, если Бланко проиграет. А теперь иди в свою палестру. Я уверен, что ты уже очень опаздываешь. Мое благословение идет с тобой, чего бы оно ни стоило.
— Идти счас, — поддержал меня Орев. — Пока, дев.
— Насчет Фавы... неужели ей действительно нужно уехать?
Я кивнул:
— Ради твоей бабушки, ради нее самой и ради тебя.
Мора неохотно поднялась:
— Она — моя единственная подруга.
— Да, я знаю. И пока она с тобой, она — единственная подруга, которая у тебя может быть. Возможно, ты никогда не думала об этом в таком ключе, но Фава думала, можешь быть уверена. Другая подруга может узнать правду, как и ты. Фава проследит, чтобы никто не подобрался к тебе так близко, как она. Разве она уже не делает этого? Ты должна знать, и история, которую ты рассказала прошлым вечером, показала, что она так и делает.
Когда я смотрел, как уходит Мора, мне пришло в голову, что я смотрю вслед женщине, которая не знает, что она женщина, или еще не смирилась с этим знанием, женщине, чья женственность исчисляется не годами, а неделями или месяцами — или, возможно, днями.
Когда мы были на Зеленой и я обыскивал реку, в поисках меча и света, которые мне дали, то почти целый день топал по ее берегам, взад и вперед. Я находил и видел множество вещей, но ни одна из них меня не поразила. Я искал свой свет, я искал свой меч, и так как эти другие предметы не были ни тем, ни другим, я обращал на них мало внимания. Они отомстили мне сейчас — я проснулся мокрым от пота. Я вытерся полотенцем, которое дала мне мать Инклито, зажег свечу и открыл дверь. Я бы хотел поговорить с кем-либо, но Орев улетел на разведку, а все остальные, кажется, спят. Если кто-то из них не спит, возможно, они зайдут поговорить. В этом доме нет никого, даже поварихи, с кем мне бы не хотелось поговорить. По-моему, лучше всего подойдет мрачная горничная. Ее зовут Торда, но на нее, вероятно, нечего надеяться.
А пока я собираюсь написать о том, что я видел и что мне снилось, то есть повторить одно и то же дважды. Написав об этом, я упорядочу факты и подчиню их своему рассудку. По крайней мере, я на это надеюсь.
Прежде всего в глаза бросались трупы. Они проплывали мимо по медленной воде все время, пока я искал, в основном поодиночке, но иногда по двое и по трое. Я уже писал о первом, который я видел в воде, когда Сосед был еще со мной. Нет смысла записывать те же самые факты об остальных. Я расчистил засор достаточно, чтобы уровень реки заметно поднялся, и проделанный мной проход позволил напору в канализации уносить мертвых мужчин (и женщин, и детей) так, как всякий малый ток воды смывает песчинки. Некоторые из них плыли лицом вверх. Большинство — лицом вниз, и я был этому рад.
Ничего не произошло, за исключением того, что я сидел здесь, размышлял и пытался вспомнить то, что слышал давным-давно, когда патера Щука читал Хресмологические Писания. Что-то о людях, которых Пас поселил на нашем Витке длинного солнца, которые размножались до тех пор, пока не стали многочисленными, как песчинки. У патеры Прилипала есть копия Писаний. Он, вероятно, знает эту цитату наизусть; не было бы даже необходимости просить его посмотреть ее. Но как это печально — пытаться жить по книге, написанной для другого времени и для другого витка! Боги, которым он молится и приносит жертвы, находятся далеко.
И все же он один из немногих хороших людей в Новом Вайроне. Один из немногих оставшихся хороших людей, надо сказать. Кто же хуже — мы, потерявшие веру в его книгу, или тот, кто хранит ее, верный без похвалы и без награды? Мы, вне всяких сомнений. Лучше быть добрым без причины, чем быть злым по сотне хороших причин.
Мог ли Великий Пас действительно иметь в виду все, что произошло, когда он вдохновил одного из писателей-хресмологов написать эти несколько слов о песчинках? Мог ли он предвидеть перекрытую канализацию на Зеленой, трупы, вырвавшиеся на свободу, и волну, которая чуть не утопила меня? В моем сне плавающие трупы жестикулировали и говорили со мной, говоря все то, что они говорили при жизни, убеждая меня купить гвозди или ботинки, дешевую одежду и пироги с мясом, благословляя меня именами различных богов и желая мне доброго утра и хорошего дня; мне стало ясно, что мертвые не могут знать, что они мертвы, а если они это знают, они не могут быть мертвыми. Таким образом, все эти мертвые мужчины и женщины вели себя в смерти так же, как и при жизни. Казалось несомненным, что я тоже мертв — и только потому, что я тоже был мертв и не знал этого, я мог слышать мертвецов и видеть, как они двигаются и говорят.
Позволь мне на пару строк отвлечься от моего сна. Я много размышлял о действиях Соседа, который освободил меня, дал мне меч (и, без сомнения, свет) и поставил мне задачу. Зачем ему понадобилось открывать канализацию под Городом инхуми? И почему он хотел, чтобы это сделал я, а не кто-то другой? Почему он не сделал этого сам?
И, самое главное, почему он не позволил мне взять с собой Сухожилие?
Последнее, я уверен, самое легкое. Я пришел к своему заключению задолго до наступления темноты и никогда его не менял. Он хотел, чтобы я вернулся в Город инхуми и освободил всех, кто был со мной. Если бы Сухожилие тоже был свободен, мы, скорее всего, не вернулись бы за остальными, а если бы и вернулись, то разделили бы их благодарность между собой. А так я мог освободить их и стать их предводителем.
У меня не было ни малейшего желания быть им, и еще меньше я хотел рисковать своей жизнью во второй раз в Городе инхуми. Я решил, очень твердо и, как мне казалось, бесповоротно, что не вернусь — не позволю так манипулировать собой. Сухожилие ненавидел меня уже много лет; что ж, пусть он освободится или умрет. Что же касается остальных, которые были нашими спутниками на посадочном модуле Он-держать-огонь, то мне не было дела ни до кого из них, кроме Крайта, который был в безопасности. Я решил, что с наступлением ночи брошу поиски и буду спускаться вниз по реке, пока усталость не одолеет меня, с тем, чтобы оказаться как можно дальше от Города.
Небо, которое на Зеленой почти всегда темное, стало еще темнее, сонная тишина реки и джунглей осквернялась снова и снова. Я слышал всплески и фырканье, когда животные, только что пробудившиеся от дневного сна, приходили напиться, а из-за реки (которая была отнюдь не широкой) раздавался треск костей, словно какой-то зверь кормился выброшенным на берег трупом. Мысленным взором я увидел слепца, скорчившегося на берегу и зажавшего челюстями руку.
И я отправился вниз по реке, как и собирался сделать.
Однако в моем сегодняшнем сне этот момент так и не наступил. Я нашел драгоценные камни — или, по крайней мере, гладкие камни, которые казались драгоценными, — в углублении в песке, там, где канал резко поворачивает. Положив несколько штук в карман, я проигнорировал остальные, надеясь найти свой свет. В моем сне они действительно были драгоценными камнями, величиной с куриные яйца, и сверкали сотнями граней. Напротив, там, где усилившееся течение смыло землю с берега, я заметил среди корней квадратные камни и черепки керамики. В моем сне они стали странными машинами и сверкающим оружием, объектами немыслимой силы и тайны. Мертвые дети, которых понуждала Сцилла, дразнили меня и умоляли: «Картбит, сэр? Только один картбит».
Или, по крайней мере, теперь я верю, что эти странные машины и оружие существовали только в моем сегодняшнем сне, такие же вымышленные, как Сцилла и говорящие мертвецы. Возможно, однако, что они действительно там были, что я видел их и проигнорировал, отказываясь признать их тем, чем они были; но моя память сохранила их и теперь напоминает, мучая меня за пренебрежение. Что бы мы нашли, если бы стали рыть в поисках сокровищ вблизи зданий, таких, как этот беспорядочно построенный дом Инклито?