Сегодня вечером, когда мы рассказывали истории за обеденным столом, я обнаружил, к своему крайнему изумлению и ее ужасу, что могу войти в историю Фавы, увидеть все, что она описала и даже больше, и изменить ход рассказа. (Я должен не забыть описать все это здесь.) Если в рассказах есть больше, чем я когда-либо считал, то не может ли быть больше и в снах? Я не скажу, что здесь в развалинах есть сокровища, потому что они мне приснились. Во всех этих предположениях кроется безумие. Но разве они не могут быть там, как мой меч был спрятан в стене? (Или как серебряная чаша, которая, должно быть, была спрятана где-то в разрушенном доме Соседей около Гаона.) И разве я не могу найти их благодаря своему сну?
На какое-то время у меня появилась компания, о которой я мечтал. Горничная, полностью одетая, со взъерошенными волосами и неописуемым выражением лица женщины, удовлетворенной любовью, появилась в дверях, чтобы спросить, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Не отвечая на ее вопрос, я спросил, почему она не спит в такой поздний час.
Она сказала, что ей нужно встать очень рано, чтобы помочь кухарке испечь хлеб; тогда мы сможем позавтракать свежеиспеченным хлебом, на чем мать моего хозяина настаивает всякий раз, когда в доме гости.
Я заметил, что в таком случае она не может много спать, и спросил, где она спит. Вопрос попал в цель. Она покраснела, ее щеки (даже более полные, чем у Моры) вспыхнули так ярко, что я не мог не заметить этого даже при свете свечи, и сказала, что она спит на кухне:
— Сейчас я иду прямо туда.
Я воздержался от вопроса, откуда.
— Так что я могу запросто принести вам что-нибудь, мастер Инканто, если вам что-нибудь надо, сэр.
Я сказал ей, что нет, и она убежала. Другая горничная стройнее и привлекательнее.
Я снова попытался заснуть, но это совершенно бесполезно. Кошмарная река ждет в моем сознании, готовая наброситься на меня, как только мои глаза закроются — ее мертвые люди выкрикивают мертвые приветствия, ее мертвые дети взывают ко мне о помощи. Я не имею в виду, что она мне снова приснилась — я не спал. Но она наполняла мои мысли самым неприятным образом.
Когда я снова сел, не прошло и полминуты, как вошла горничная с подносом. На этот раз мне удалось поговорить с ней немного дольше, хотя она казалась еще более испуганной, чем прежде. Ее зовут Онорифика, она четвертый ребенок из семи, и ее отец владеет маленькой, бедной фермой неподалеку. Он купил у Инклито трех телок (Онорифика говорит, что очень хороших) и платит за них трехлетним трудом своей дочери.
— Все не так плохо, как вы думаете, сэр. Я получаю много еды, одежду и иногда подарки. — Она показала мне серебряное кольцо и браслет, который считает золотым. На самом деле это латунь, насколько я могу судить, и, вероятно, он был сделан в Гаоне, где можно увидеть тысячу таких же в любой рыночный день.
— А вздремну я после завтрака, сэр. Мы с кухаркой обе это сделаем.
Я спросил ее об остальных. Десина, кухарка, является постоянной прислугой — ей платят продуктами питания, которые она обменивает на любые другие вещи, которые ей могут понадобиться. Кучеру и другим рабочим платят точно так же, и все они раз в месяц ездят на повозке в Бланко, чтобы выторговать все, что им нужно.
Торда, другая горничная, дальняя родственница Инклито.
— Кузина? — предложил я.
— Ей понравится, что вы так думаете, сэр. Сын брата мадам был женат на ее матери. Я думаю, что так оно и есть. Только его убили на войне, а она вышла замуж за кого-то другого, и после этого она, — Онорифика имела в виду Торду, — родилась. Какая-то история вроде этой, сэр. Во всяком случае, она пришла сюда в лохмотьях, так говорит кухарка, ожидая, что с ней будут обращаться как с Морой. Только они всегда ссорились. Вот как это было, когда я пришла, и мне нужно идти.
На подносе, который она мне принесла, стояли чашка с блюдцем, маленький чайник с очень хорошим чаем, сахар — белее, чем я привык в Гаоне, — пол-лимона и вишневые пирожки для четверых или пятерых. Я выпью чай, но пирожки намерен оставить Ореву. Свежий хлеб на завтрак предполагает основательную еду.
Я гляжу на то, что написал час назад, и вижу свои размышления о мотивах Соседа, который нанял меня, чтобы очистить его канализацию. Давай попробуем другой вопрос, значительно более глубокий и трудный.
Почему (спросил я) он не сделал этого сам? Я собираюсь предложить две теории; одна из них или обе могут быть неправильными. Во-первых, Соседям трудно перемещать некоторые виды объектов. Так мне кажется после того, как я имел с ними дело. Я не думаю, что они здесь в том же смысле, как мы, даже когда они стоят рядом с нами. Это только предположение, но я верю, что они могут передвигать природные объекты, такие как палки и камни, и вещи, которые они сами сделали, когда Синяя и Зеленая были их домами, лучше, чем другие. Вот примеры: серебряная чаша, которую мне подарили (и я очень сожалею, что оставил ее); дверь, которую Сосед открыл для меня, когда на Зеленой я был в заточении; меч и свет, которые он дал мне. Мы, люди, родом из Витка длинного солнца, а не из Синей или Зеленой, и поэтому переплетенные трупы многих сотен из нас представляли бы для Соседа большие трудности, если я не ошибаюсь.
Во-вторых, он хотел, чтобы я увидел (а также понюхал и потрогал) эти тела. Он мог бы освободить меня многими способами, а также сделать меня предводителем моих товарищей по несчастью. Но я не могу придумать другого способа, хотя бы наполовину столь же эффективного. Ужас перед инхуми, который я испытывал, отплывая от Ящерицы, притупился, когда я жил с Крайтом на баркасе. Если Сосед хотел вновь пробудить его и усилить, насколько это было возможно, он выбрал наиболее эффективный способ.
Однако я считаю, что его истинной целью было дать мне реалистичное понимание того, с чем мы столкнулись.
Прежде чем двигаться дальше, я должен вернуться к тому времени, когда Мора оставила меня. Я ничего об этом не писал.
Когда я получил эти письма, мне пришло в голову, что если я поеду сюда с Морой и Фавой, то будет полезно узнать, когда кончается их палестра. Я спросил дорогу, подошел к ней и нашел кучера, который уже ждал их. Я написал Инклито записку, в которой поблагодарил за приглашение и сказал, что не могу приехать сегодня, но надеюсь приехать завтра, и попросил передать кучеру, чтобы он разрешил мне ехать с Морой и ее подругой.
Владелец канцелярской лавки пригласил меня разделить с ним ужин; это была простая еда из хлеба и супа, и я удивил и порадовал его и его жену, съев немного того и другого и развлекая их рассказами о моем путешествии в Вайрон с Хряком и Гончей. Перед ужином (как я должен был сказать в самом начале) они просили меня призвать богов. Я благословил нашу трапезу от имени Внешнего, сделав знак сложения так же торжественно, как делал в детстве, и несколько минут после этого говорил о нем. Мне кажется, что здесь, на Синей, ощущается настоящий голод по богам; но без их непосредственного присутствия он не находит себе выхода.
Вернулась Онорифика, вспотевшая от выпекания хлеба, но с более аккуратной прической. Когда она в прошлый раз принесла мой поднос, то выглядела испуганной, ее глаза метались по комнате; тогда я подумал, что она боится Орева, и заверил ее, что он улетел. На этот раз она казалась более решительной; я усадил ее и предложил ей один из ее собственных пирожков.
— Если бы повариха была на моем месте, она бы умерла, сэр. — Она осторожно села, взяла пирожок обеими руками и принялась грызть его, как жирная белка.
Я промолчал.
— Она боится вас, сэр. Клянется, что не выйдет из кухни, пока вы здесь.
Конечно, я сказал, что у нее нет на это причин, хотя и спросил себя, насколько это было правдой; казалось едва ли возможным, что повариха была тем шпионом, который, как считал Инклито, скрывается в доме.
— В городе вас тоже боятся, сэр. Ужасно боятся — вот что я слышала.
Я спросил, была ли она там, и, когда она ответила, что нет, поинтересовался, как она узнала.
— Кучер говорит, сэр. — Она сделала паузу, обеспокоенная (как мне кажется) тем, что может втянуть своего информатора в неприятности. — Он должен возвращаться сразу после того, как высаживает Мору и Фаву утром, сэр. Он так и делает.
— Но днем у него есть время, чтобы... — слово «посплетничать» явно не годилось, — поговорить там с людьми, предполагая, что он приезжает немного раньше.
— Совершенно верно, сэр.
— Онорифика, пока я ехал сюда, Мора и Фава сказали мне, что учителя весь день расспрашивали их обо мне.
Она прожевала и проглотила:
— Думаю, что да, сэр.
— Они также сказали, что назвали меня добропорядочным человеком, и сказали всем, что я совершенно безвреден. Последнее совершенно верно, и мне хотелось бы думать, что и первое тоже, хотя я знаю себя.
— И это все, что они сказали, сэр?
Я отрицательно покачал головой:
— Они говорили довольно много, особенно Фава. Но это все, о чем они рассказали своим учителям.
— Мора не стала бы лгать вам, сэр.
— Я очень рад это слышать. — Я бы еще больше обрадовался, если бы в это поверил.
— Но эта Фава! Не доверяйте ей, сэр.
Я пообещал, что не буду.
— Она, похоже, прикидывается невинной овечкой. Но хозяин ей не доверяет, вот что я вам скажу. Я слышала, как он иногда болтает, а когда она входит в комнату, тут же замолкает. И после этого он говорит не больше, чем пал... — Тут Онорифика заметила посох, который Кугино вырезал для меня. Заметно изменившимся тоном, она спросила: — Ваша палка говорит, сэр?
Я улыбнулся и сказал, что в последнее время этого не было.
— Но на ней есть маленькое личико, верно, сэр?
— Неужели? Покажи мне его.
— Я бы предпочла не касаться его, сэр, если это... вы хотите, чтобы я принесла его, сэр? — Ее глаза умоляли меня отказаться, поэтому я встал и взял его сам.
Она указала, остановив дрожащий палец в добром кубите от дерева: