Лола болтала о пустяках, оживленно, но ненавязчиво, время от времени делая паузы, тем самым предоставляя Марго самой выбрать момент для начала содержательной фазы беседы. Та же осознала внезапно, до чего ей обрыдли хорошие манеры хозяйки дома, и из непонятного упрямства никак не могла воспользоваться этими тактичными приглашениями приступить наконец к делу. Коньяк ей вдруг опротивел.
— Знаешь, налей-ка водки и мне, — неожиданно для себя она обратилась к Паулс на «ты».
— Что верно, то верно, — охотно поддержала ее Лола, — я и то удивляюсь, чего ты с этим коньяком маешься.
— Только закусывай как следует, потому что сейчас я испорчу тебе аппетит. Не хочется, но придется.
Отставив подальше пустую рюмку, Марго принялась раскладывать на столе фотографии — портреты самоубийц и нанесенные ими себе увечья крупным планом. При этом Марго поймала себя на том, что прикидывает, как подать материал помягче. Получалось, она вроде как заразилась от Паулс этой самой вонючей тактичностью, которая для следователя означает профессиональную непригодность. Ее задача — не изображать из себя приятного собеседника, а наоборот, привести допрашиваемого в состояние шока и паники, и тогда его можно основательно выпотрошить.
— Вот твой космонавт. Узнаешь? И вот что он сделал со своими венами. А теперь погляди, как то же самое делают грамотные люди. — Марго показала иллюстрацию из учебника судебной медицины — руки самоубийцы с аккуратными надрезами бритвой в тазу с водой. — Зачем же он так? Не нищий ведь, мог для такого дела и пистолет купить.
Реакция Лолы была по-своему естественной: она налила себе стопку водки и молча выпила, что в переводе на обычный язык по-видимому означало «Какой ужас».
— Вот еще один. И вот его руки. Вот еще… и еще… видишь, целая пачка.
Марго на ходу меняла продуманный заранее план действий. Она предполагала предъявлять информацию о самоубийствах порциями в течение двух-трех недель, сопоставляя комментарии Паулс по каждому эпизоду и находя в них противоречия, довести ее до стресса и истерики и вытянуть из нее до капли все, что ей известно. Но сейчас она поняла, что с Лолой такая тактика бессмысленна, поскольку та прямого отношения ко всем этим преступлениям явно не имеет. Нужно было не вынудить ее в чем-то сознаться, а заставить подумать, почему именно вокруг нее группируются эти дикие дела. Марго решила выложить на стол все сразу и сделала это в буквальном смысле слова, рассыпав перед Лолой ворох фотоснимков с фамилиями и датами.
Та, против ожиданий, не испугалась и не разозлилась, а только слегка побледнела и спросила с искренним недоумением:
— Но зачем ты мне показываешь всю эту пакость? Я же тебе объясняла, что к… поступку Громова никакого отношения не имею, и ты… и никто не сможет доказать обратное.
— Дело не в Громове. А в том, что раньше мы с такими самоубийствами не сталкивались. И вдруг за год — несколько десятков, целая пачка, сама видишь. Эпидемия, что ли? И личных причин у большинства нет, во всяком случае, не обнаружено. Кто или что их толкает на это — ни малейшей зацепки. Но четверо из них почему-то знакомы с тобой.
— Четверо?!
— Да, вот они. — Марго из кучи снимков вытянула четыре и придвинула их к Лоле.
— Это Громов… этого помню… и этого тоже… а вот его не знаю. — Лола протянула Марго фотографию футбольного тренера.
— Заслуженный мастер спорта по футболу. Покончил с собой почти год назад. У него на рекламном проспекте был записан твой телефон.
— Все равно не помню… Но от меня ты чего добиваешься?
— Чтобы ты объяснила, почему именно с твоими знакомыми повторяются эти, скажем так, неприятности.
— Не могу объяснить. Это бред и абсурд.
— И у тебя нет никаких догадок? Даже смутных? Даже таких, что самой кажутся нелепыми?
— Ни малейших!
Марго показалось, что последнюю реплику Лола выпалила как-то слишком быстро и слишком напористо.
— Хорошо, я тебе верю… Или предположим, что верю. Но ты все-таки поразмысли, вдруг что придет в голову. И еще — не хочу каркать, но боюсь, такие эпизоды будут повторяться. Я имею в виду самоубийства твоих знакомых мужчин. Так что повнимательнее присматривайся к тем, с кем имеешь дело, может что и подметишь, закономерность какую-нибудь, что ли…
— Ты сама-то всерьез принимаешь то, что сейчас говоришь? — пробормотала Лола унылым голосом.
— Может, принимаю, а может, и не совсем. Но попытаться все равно надо. И имей в виду, если все это будет продолжаться, тебе снова и снова придется отвечать на подобные вопросы, и дай Бог, чтобы только мне, — ты уж к этому приготовься заранее.
Уходя, Марго на этот раз первая протянула руку, чтобы обозначить неизменность доверительных отношений, и опять почувствовала в прикосновении Лолы что-то настороженное, проверяющее, — ну прямо, как температуру меряет.
На следующий день Марго пришла к прокурору с повинной: дело, мол, развалилось, не успев начаться, версия Марго оказалась основанной на случайных совпадениях, и в результате — домыслом. Она осторожно дала понять, что только прозорливость и осмотрительность прокурора спасли прокуратуру и ее, Марго, лично, от большого конфуза, и потому ворчание по поводу потерянного времени и средств было чисто формальным. Наблюдение за Паулс и прослушивание немедленно прекратить, все телефонные записи и видеопленки уничтожить.
— Но самоубийц совсем не забрасывай, материал-то подкапливай, мало ли что, — на прощанье напутствовал ее прокурор голосом, лишенным энтузиазма.
Марго полностью погрузилась в однообразную рутинную работу, и временами ей казалось, что с прекращением дела Паулс она потеряла что-то очень важное. Самоубийства шли своим чередом — три за последующие две недели — и Марго их расследовала добросовестно, но без интереса, ибо оба покойника при жизни контактов с Паулс не имели.
Настало жаркое лето, пора отпусков, и приятель Марго, отправив жену и детей на дачу, жил теперь фактически у нее. Проведя день на работе, где почти не обращали друг на друга внимания, вечера они просиживали за бутылкой у телевизора, и если не слишком напивались, перед сном занимались любовью. Все это стало казаться Марго убогим и скучным, хотя раньше вполне устраивало. Она пыталась как-то приукрасить застолье и модернизировать постельные удовольствия, сделать свою частную жизнь хоть капельку интереснее, но ее сожитель, человек уже в возрасте, привыкший принимать однообразие как естественную норму бытия, ее стараний не одобрял и не поддерживал, и она на них вскоре махнула рукой.
Поэтому в начале июля, когда список самоубийц пополнил собой охранник страховой компании Паулс, Марго даже обрадовалась. Но на звонок Лоле никак не могла решиться, понимая, что не преследует этим никакой служебной цели, а просто ищет повода с нею встретиться. Пока она колебалась, Лола позвонила сама. Дело было в пятницу, в конце рабочего дня.
— Ты была права. Уже знаешь, наверно? — Паулс говорила вяло и будто нехотя. — Надо бы побеседовать, найдешь время?
— Хоть сейчас, — с готовностью откликнулась Марго. Ее приятель, будучи человеком положительным, выходные дни проводил на даче с семьей, так что Марго ничем не жертвовала.
— Я за тобой заеду. В шесть, пойдет? На том же месте.
Марго явилась без опоздания, и последовал уже знакомый ей акт осязательного освидетельствования посредством рукопожатия.
Лола машину вела молча, и Марго чувствовала, как она напряжена. Ведь надо же — девчонке явно не по себе, а выглядит все равно, как картинка из модного журнала. Порода такая…
— Послушай… — начала было разговор Лола и сделала паузу, нахально проскакивая перекресток уже на красный свет светофора. — Поехали к нам на фазенду, в смысле, на дачу. У тебя с утра дела в городе есть?.. Там у нас хорошо, пусто, папаша в Германии. Маленько оттянемся, отдохнем, чего здесь в духоте париться?
Первой реакцией Марго было — жестко отказаться. Но, собственно, почему? Лола теперь не подследственная, и скорее всего, ею не будет. Они общаются, как частные лица. И похоже, ей хочется что-то Марго рассказать. Если сломать ей кайф, может опять замкнуться. И вообще, действительно, отчего немного не оттянуться? Марго кивнула.
— Солнечное, — лаконично пояснила Лола и умолкла, полностью сосредоточившись, по крайней мере с виду, на управлении машиной, которую вела с бесцеремонным превышением скорости.
Зато на фазенде, как бы компенсируя молчание во время пути, она гостеприимно щебетала, успешно совмещая болтовню с приготовлением закусок, в коем дозволила и Марго принять чисто символическое участие.
За ужином было выпито много, отчего Лола сначала оживилась и как будто созрела для открытого разговора, но затем сделалась молчаливой и угрюмой. Вечер выдался жаркий, и Марго охотно приняла предложение искупаться в Финском заливе.
Омовение в прохладной воде на обеих подействовало благотворно. Вернувшись на дачу, Лола провела Марго в гостиную, включила электрический камин, подкатила к нему кресла и поставила на журнальный столик коньяк и кофеварку, явно создавая условия для задушевного общения.
Верная своей тактике Марго спокойно выжидала, и ее терпеливость была, наконец, вознаграждена.
— Хочу тебе кое-что рассказать, — деловито разлив по рюмкам коньяк, Лола с ногами забралась в кресло. — Только не надейся услышать, как говорится, чистосердечное признание. Кровавых злодеяний за мной, увы, не числится.
— Это, милочка, я давно поняла, — усмехнулась Марго, — иначе бы здесь с тобой настойки не распивала.
— И то, о чем пойдет речь, тебе покажется в лучшем случае странным, поэтому учти заранее, у меня с психикой все в порядке: ни мнительностью, ни избытком воображения никогда не страдала. Голова у меня работает, как компьютер, даже в пьяном виде я способна анализировать свои ощущения.
Марго почтила эту преамбулу молчанием и глотком коньяка.
— Речь пойдет о моем сводном брате.
— Который умер чуть ли не два года назад?
— Да. Но я с твоего позволения начну издалека. Иначе ничего объяснить не смогу, наберись терпения.