— Пока есть хоть один человек, способный назвать предателя предателем. — Она вспомнила слова, которые на прошлом дежурстве говорила семнадцатилетнему мальчишке.
— Откуда он возьмется? — спросил мальчишка.
— Ты только верь — и он обязательно откуда-то возьмется! Знаешь, как верил король Карл?
— Какой король Карл?
— Не знаешь? Ты только не клади трубку, а я расскажу тебе, как один человек из всего войска не побоялся выступить против предательства. Это возможно! Ты понимаешь? Это возможно! Когда ты сам не можешь защитить себя, ты думай об этом человеке — он услышит и придет на помощь!
— Король Карл и вы, благородные бароны! — внятно и зычно произнес Пинабель, соранский кастелян. — Я хочу защитить своего родича, графа Гвенелона! А если вы, невзирая ни на что, все же приговорите его к позорной казни за измену — то я его защитник! Я — и эти три десятка наших родичей!
— Достойное начало! — прервал его Оджьер Датский. — Кто это научил тебя начинать речь с угроз? Говори по существу. Что ты имеешь сказать в пользу графа Гвенелона?
— И еще никто не предлагал Божьего суда, о чем же ты беспокоишься? — добавил Немон Баварский.
— Спокойствие, бароны! — Карл протянул руку. — Говори, Пинабель.
— Я скажу вот что — граф честно признался в своем проступке, как подобает благородному барону, и все согласились — он имел право отомстить графу Роланду. Даже если бы Роланд был не племянником, а родным сыном нашего короля — он был бы равен всем нам, бароны! Родич мой Гвенелон не раз бывал оскорблен Роландом и не чаял дождаться справедливого решения от тебя, король Карл! Я это говорю открыто!
Пинабель, опытный в красноречии, замолк, давая слушателям время перемолвиться. Он обвел взглядом ряды баронов и увидел на лицах одобрение. В сторону овернцев он даже не поглядел — они были на его стороне.
Карл опустил голову. Буйный нрав Роланда доставил ему немало хлопот — кто же знал, что племянник ухитрится навредить сам себе и после смерти?
Пинабель разумно строил защиту, но пока это была лишь защита, и, рассыпавшись в похвалах графу Гвенелону, до сих пор не замеченному в дурных делах, доблестному и осторожному полководцу, Пинабель перешел в нападение.
— Мой родич готов служить королю честно, доблестно, как и прежде, как подобает доброму вассалу, и терять за своего сеньора и кровь, и волосы, и кожу! Наше войско ослаблено после испанского похода, и, если ты, король Карл, велишь казнить графа Гвенелона, много ли останется у тебя мужей, способных вести полки? Прости его, король Карл, как велит нам наша вера! Прости ему его грех — и Господь на небесах возрадуется! Как бы войско не скорбело по Роланду — твоего племянника уже не воскресить. А граф Гвенелон еще не раз честно тебе послужит!
Он широким жестом указал на статного графа, что стоял рядом с ним, в мнимой покорности опустив голову.
— Достойно, нечего сказать! — возразил Немон Баварский. — Стало быть, вассал, который за спиной своего сеньора вступает в сговор с врагами, должен быть оправдан лишь потому, что убитых не воскресить?
— Месть хороша, когда она совершается открыто, — добавил Датчанин. — А граф замыслил предательство еще в бытность свою послом в Сарагосе. Не сам же он посылал гонца к горцам, что напали на арьергард! Горцев подкупили сарацины, а граф, зная, что предстоит нападение, даже не подумал, сколько погибнет ни в чем не повинных людей! Твоих людей, король Карл!
Бароны зашумели. Пинабель поднял руку, показав, что желает отвечать.
— А мог ли он совершить свою месть открыто, бароны? Разве вы допустили бы поединок между графами? Не раз и не два мы их мирили, потому что такова была воля короля Карла! И не из-за угла же убили Роланда — он погиб на поле боя, нападая и защищаясь, как подобает воину! Нет смерти более достойной — такую смерть, в окружении мертвых врагов, я бы и сам себе пожелал! Вспомните, каким мы нашли его — он лежал лицом к врагу!
Вспомните, какую клятву дал он в Ахене, отправляясь в поход! Вспомните, бароны! Роланд сказал, что если он погибнет когда-нибудь в краю чужом, далеком — впереди всех найдут его останки! И он сдержал клятву! Разве не счастье для всякого благородного барона, что Господь услышал его клятву и дал возможность ее честно сдержать? Прости графа Гвенелона, Карл! Доблестный Роланд, который сейчас блаженствует в раю, уже по-христиански простил графа! Прости и ты, король!
Красноречив был соранский кастелян! Он воззвал к авторитету сеньора всех вассалов, к тому, кому был обязан повиновением и сам король Карл, — к Господу нашему. Он приберег этот веский довод к самому концу речи. Более добавлять было нечего — разве что воздеть к небу обе руки, что он и совершил.
Сперва тихонько, потом все громче совещались бароны.
— Прости его, Карл! — первыми закричали овернцы. — Оставь этот суд! Прости графа!
К ним присоединились бароны из Пуату. Затем подали голос норманны.
— Прости его — он будет служить тебе, как прежде! Прости!
Тьедри смотрел на старшего. Тот недовольно хмурился и молчал. Молчал и Немон Баварский. Оджьер Датчанин плюнул и пошел прочь. Всем своим видом он показывал — ну что же, правое дело проиграно, так пусть хоть я не буду свидетелем неправого суда.
— Горе мне… — тихо произнес Карл.
Непостижимым образом Тьедри услышал эти слова. И тут же шум, поднятый баронами, словно ветром отнесло в сторону.
Из-за дальней дубравы, над лугом, где паслись приведенные из Испании сарацинские кони, над желтым полем поплыл голос Олифанта.
Тьедри мотнул головой. Он не мог сослаться на этот зов — его бы приняли за безумца. И тут же он вдруг понял, каким доводом можно одолеть Пинабеля. И быстро вышел вперед, и встал перед удивленным королем, и поднял руку, показывая, что будет говорить.
— И ты за предателя, сынок? — спросил король.
По возрасту он никак не годился в отцы Тьедри, Карлу шел тридцать седьмой год, Тьедри — двадцать третий. Но король называл так многих молодых воинов, которые ему нравились. Это позволяло ему казаться старше и, возможно, мудрее.
— Я хочу сказать, прежде всего, что я верный твой слуга, — отвечал Тьедри. — Я тоже имею право по рождению быть среди судей. И я не позволю сбить себя с толку хитро сплетенными словами. Не позволяй и ты, король Карл!
— Что ты имеешь в виду, Тьедри? — Карл словно воспрял.
— Я хочу сказать — какие бы счеты ни были между Гвенело-ном и Роландом, Роланд был на службе Франции, когда получил приказ возглавить арьергард! Служба Франции должна была стать ему защитой от всего! А когда он, справившись с поручением, вернул бы тебе перчатку, которую ты дал ему, оставляя его в Ронсевале, то настало бы время и для личных счетов!
Ответа Тьедри не услышал — в ушах стоял мощный рев, Олифант зазвучал в полную силу, как будто сам его хозяин стоял за спиной у Тьедри и трубил, и трубил!..
— Граф Гвенелон — изменник и предатель! — перекрикивая рог Роланда, закричал Тьедри. — Если он останется жив, то много раз предаст тебя, король! Он доблестный воин, но пусть умрет предательство, раз и навсегда, вчерашнее и завтрашнее, пусть умрет навеки!
Джефрейт Анжуйский кинулся к брату, но Карл, встав, удержал Анжуйца за плечо.
— Божий суд! — воскликнул он радостно. — Спасибо тебе, Тьедри! Ты стряхнул ту пелену, которую напустил сейчас соранский кастелян!
Пинабель огромными шагами пересек открытое место и, схватив за плечо, развернул к себе Тьедри. Злость на его лице была такой силы, что комкала, пронизывала судорогой правильные, красивые черты.
— Король, вели баронам прекратить этот шум! Пусть так! Пусть Божий суд! Я готов драться с этим бароном!
Он сорвал с руки лосиную перчатку и протянул Карлу.
— Я согласен! Мне нужны твои заложники, — сурово произнес король. — И ты мне дай свою перчатку, Тьедри. Твой вызов принят. Господь не допустит, чтобы победило завтрашнее предательство!
— Можно к тебе?
— Заходи, Наташа.
Каменев пригласил ее, не отрывая взгляда от бумаг. Это были очень важные бумаги на английском языке, и от того, насколько точно удастся их сейчас перевести, зависело многое — финансовая судьба «службы доверия» от них зависела, коли на то пошло. Каменев очень хотел получить этот грант — все равно же исследования велись и на чистом энтузиазме, все равно же он давал своей молодежи возможность собирать материалы для статей и даже помогал публиковаться. А вот если бы получить американский грант — можно делать все то же самое и чуточку больше, зато статьи будут опубликованы в престижных зарубежных журналах. И ставку за дежурство можно повысить…
Немолодая женщина в старом костюме из плотного синего трикотажа вошла и тихо села напротив Каменева, дожидаясь, пока он справится с бумагами.
— Ты говори, говори… — попросил он.
— Я насчет девочки, Алисы…
— Ну и что Алиса?..
— Я подключалась к линии, когда она работала.
— Ну и что?
— Саша, ты ее принимал, ты с ней целый вечер тогда говорил. Она тебе не рассказывала про свой бзик?
— Про что?
— Про свой закидон!
Странно звучали эти слова, когда произносила их женщина, всем своим видом олицетворявшая вечное спокойствие, вечную благопристойность и вечный нейтралитет.
— Ты насчет «Песни о Роланде»? — догадался Каменев и наконец поднял глаза.
— Она пристегивает этого Роланда… то есть не Роланда…
— Я знаю. Она и мне рассказывала эту историю про Тьедри д’Анжу.
— Я не сомневалась!
— А чем ты, собственно, недовольна?
Наташа уставилась на шефа с немалым удивлением.
— Есть же отработанные методики, Саша. Есть же приемы, способы, индивидуальный подход! К четвертому курсу о них обычно знают. А она — всем и каждому одно и то же! Как будто все, кто к нам звонит, — обязательно жертвы неслыханного предательства!
— Допустим. А какие у нее результаты?
Наташа задумалась.
— Трудно сказать…