Сперва ей приснились крылья. Запах пришел позже, позже на несколько ночей, — острый, пряный запах, совершенно незнакомый ей ранее, поглотивший ее дух, — да, он пришел позже, а сперва были крылья. Огромные черные крылья, они накрыли ее и понесли куда-то далеко; восторг, страх, страсть — сразу же, в тот же миг, словно и не было всех этих лет. Она летела. Она проснулась — дело шло к рассвету, а летом рассвет так спешит. Рядом спал он, округло вздымалось его светлое плечо, привычно пахло двухсотдолларовым запахом настоящих мужчин, и слабо белели ухоженные ногти, лежащие на голубом шелке подушки, — модно.
Вечером он пил коньяк со старинным другом. В коридор тянуло сигарным табаком, из кабинета доносились яростные взрывы гитар. В молодости они играли. Они играли харду, он с ума сходил от последних навороченных новинок — ах, малыш, я предпочитаю Европу, арт-н-хард, прогрессив, это так круто… она фыркала, совершенно не желая понимать, зачем тратить деньги на эти дурацкие «компакты» и настолько дорогую аппаратуру. Деньги были его — она молчала. Из кабинета ревели гитары, она приняла сибазон и легла спать.
И сразу же ее накрыли крылья. Они несли ее над бескрайней красно-черной равниной. Она пыталась поднять голову — и не могла, чужая тугая плоть облекала ее сверху, не давая понять, кто же несет ее кажущееся таким тщедушным тело. Она смотрела вниз. Там камни перемежались с волнами песка: песок был черным, а камни — алыми.
И вот они опустились. Под ней была красная шершавая голь огромного монолита. Она решилась открыть глаза — да, камень был красным… тогда она подняла голову. Запах, этот магический аромат, кислый и сладкий одновременно, давно уже сводил ее с ума: теперь он стал еще сильнее — это был запах мужчины, почти забытый ею за годы супружества. Она подняла голову.
Над ней, ясно вырисовываясь на фоне далекого коричневого заката, возвышался темный силуэт огромного, рельефно развитого мужчины. У него были крылья! Они росли от его плеч — сейчас, наполовину сложенные, крылья казались неким подобием плащ-палатки, повисшей за спиной мускулистого офицера. Он смотрел на нее, в закатном полумраке поблескивали его янтарно-желтые, как у персидского кота, удлиненные глаза.
— Ты испугалась? — негромко спросил он.
Она не нашла ответа. Камень не был холодным, нет, ее холодило присутствие этого невообразимого существа, и еще — невероятная ощутимость сна. Она ощущала полет, она жила в запахе, в этом, таком сладком для нее, запахе настоящего, огромного, готового подмять ее самца… в эти мгновения она почувствовала, как теплеет низ ее живота… она сдвинула ноги.
— Нет, — ответила она, гадая, когда сон уступит место привычным дневным коллизиям. Запах сигарного табака, так мучавший ее на протяжении всего вечера, почему-то исчез.
Она подняла голову, она заглянула в желтые глаза крылатого существа.
— Нет-нет, — проговорил он, читая ее желания. — Всему свое время.
И опять запахло сигарами, а в уши ворвался надоедливый вой электрогитар и грохот барабанов. Он пришел к ней этой ночью; он был почему-то зол на нее, он был яростен до грубости — настолько, что даже сумел доставить ей некоторое удовольствие.
А следующей ночью крылья подняли ее — опять. На сей раз они летели недолго. Опустив ее на землю, желтоглазый вдруг исчез. Она огляделась, не веря тому, что видит, — вокруг щерился древними желтыми камнями узкий двор старинного замка, глухо мощенный крупными черными булыжниками; кругом не было ни души. Она посмотрела на тяжелые, потемневшие от времени двери главной башни и содрогнулась от холода. Словно ощутив ее, с неба упала крылатая черная тень.
— Идем, — просто сказал он, и она пошла вслед за ним.
Двери открылись будто по волшебству — лишь боковым зрением она успела разглядеть две низкорослые фигуры, склонившиеся по углам. Стрельнув глазами, она прошла вслед за ним в огромную залу, где жарко пылал камин, а на огромном — под рост хозяина — столе тонула в соусе утка, зеленели овощами салаты, стопкой высились на глиняном блюде горячие лепешки.
Ели они молча. Бросив в угол кости, он хлопнул в ладоши — и тотчас из темного угла выросла миниатюрная, скрюченная фигура, просеменила к столу, в свете масляной лампы возник большущий кувшин, — и серебряный кубок, стоявший перед ней, отозвался довольным бульканьем вина.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — произнес он, поднимая свой кубок — огромный, с золотой насечкой, — ты достойна счастья…
— Ах, — едва слышно вздохнула она.
Вино было довольно противным. За годы, прожитые рядом с утонченно-элегантным мужем, она привыкла пить столь же элегантные грузинские и молдавские вина, нисколько, впрочем, не задумываясь о тех особенностях «букета», о которых так любили толковать его друзья.
В три глотка она выпила кубок. Правая рука машинально пошла вдоль стола в поисках шоколада, но его здесь, увы, не было. Крылатый недоумевающе поглядел на нее:
— Тебе не нравится мое вино?
— Отлично… — прошипела она. — Отличное вино.
Кто-то осторожно тронул ее за плечо. Она открыла глаза.
В сером свете дождливого утра темным пятном вырисовывалось лицо мужа. В сознание влился запах — одеколона, зубной пасты, кожи — от чехла мобильного телефона, который лежал у него в кармане, — запах спокойной, уверенной в себе ненависти. Ее ненависти.
— Малыш, — тихо произнес он, — я поехал. Не забудь, пожалуйста, что мы договорились везти твою маму к стоматологу… договорились на двенадцать, а уже десять. Вставай…
Мягкие теплые губы коснулись ее лба, и она едва не застонала.
— Гадина, — сказала она ему вслед — шепотом, — как же я тебя…
Она была рада, что вечером он, не говоря ни слова, ушел в кабинет — ив спальню проник сладковатый запах трубочного табака.
И на этот раз крылья несли ее недолго. Едва раскрыв глаза, она увидела себя в просторной зале: по правую руку от нее на высоком стуле сидел он, желтоглазый, а дальше, вдоль стола, — такие же крылатые, облаченные в странные, чешуйчатые металлические доспехи.
— Время не ждет нас, — гулко произнес один из них, и желтоглазый тотчас же поднялся.
— Да, — сказал он. — Битва решит… честь мы оставим на совесть предков. Я должен найти выход! И я найду его!
— Ты привлек женщину срединного мира? — иронически спросил кто-то.
— Она верит мне.
— Что ж… пусть так. Пусть ее кровь послужит нам… хотя бы в качестве утешения.
Желтоглазый вспыхнул.
— Нет! Ее душа принадлежит мне!
— О чем ты… говоришь? — с усилием переспросила она.
— Что? — удивился он, будто не слышав ее вопроса. — Я… ах, нет…
Взмах крыльев — и под ней снова помчалась черная равнина, усеянная красными пятнами каменных массивов.
— Надежда, — услышала она над собой. — Надежда, страсть… надежда на познание страсти — разве не этого ты ждала в течение многих холодных лет?
— Да, — прошептала она. — Да, да, да! Все впустую… я живу в холоде. Нет… нет смысла… да, да, да!!!
— Ты нужна мне!
Она снова ощутила его запах. Она снова ощутила тугую, бьющую над ней плоть — волю мышц, покоряющих небо, обжигающее тепло огромного, давящего на нее мужчины, свист ветра:
— Я приду к тебе! Я приду тогда, когда ты станешь моим спасением! Ты готова?
— Да!.. Да!..
Она сидела на балконе, удивляясь тому, что на безоблачном — еще час назад — небе не видно звезд. На город опустились тучи? Странно: это выглядело совершенно иначе, так, будто чье-то гигантское крыло накрыло светящийся вечерними огнями мегаполис. Небо было черным — ни туч, ни звезд. Из кухни доносились звуки музыки и пьяные мужские голоса. Звон рюмок, очередное обсуждение — сперва политика, потом бизнес, затем, по мере наливания коньяком, они, безусловно, начнут рассуждать об отношениях Леннона и Оно, а чуть позже, помянув покойника Заппу, станут восторгаться творениями Гауди. Она не была в Испании. Она вообще нигде не была, ее не удивляли пирамиды, минареты и эта, как ее там, все уши уже прожужжали, «саграда фамилия»… ехать еще к черту на рога, чтобы полюбоваться каким-то идиотским собором! Она смотрела его на видео, и он не произвел на нее ни малейшего впечатления.
Опять взрыв хохота, шаги, чей-то ехидный голос: «Господин старшина первой статьи, как рядовой необученный — докладываю: такси у подъезда, а нам пора это вот… валить». Ах, ну да, он же служил в морской пехоте, на Дальнем… как он этим гордится! Раз он вытащил ее на охоту. Лес, камуфляж, друзья — всем слегка за тридцать, у большинства ученые степени: социология, экономика… некоторые прошли через Кавказ. Они выперлись на какое-то глухое лесное озерцо, расчехлили удочки. Карась — огромный, жирный, — он осторожно снимает его с крючка, машет над головой и бросает далеко в воду. Хохот. Вертикальный «Зауэр» сороковых годов — целое состояние — валяется на песке. Сервиз, вынутый из рюкзака и расколоченный в воздухе. «Дура, зачем ты взяла эти резиновые перчатки? Зайца обдирать? Какого зайца? Идиотка! Разве солдат станет стрелять в живое?»
Руки. Руки на руле. Рука, спокойно лежащая на кулисе. Обручальное кольцо, на мизинце — узкий перстень с рубином. Рука, управляющая чейнджером с компактами. Правая нога. «Спешить? Куда, в морг? Успеем».
Светящаяся стрелка спидометра, намертво прилипшая к цифре 60. Левая рука держит сигару, потом она плавно' переползает на руль. Она держит его на двенадцати часах. «Не делай так, малыш. Мне можно — а тебе пока не стоит». Острые скулы. Высокий, подтянутый — всегда. Водит машину, стреляет из пулемета, может сделать укол — совсем не больно. Плачет, когда больно мне — было… она всхлипнула. В этот момент хлопнула дверь и по коридору едва слышно зашуршали шаги мужа.
— Комары поедят, — услышала она за спиной его голос — хриплый от выпитого. — Давай, вылазь с балкона.
Он был полуголый — джинсы и тапочки. Мягко щелкнул выключатель ночника.
— Я купил себе статью, — из-за спины вдруг появился большой пистолет, — Ленька провалил… он копаный, чистый. Смотри, лапа какая — «кольт», армейский, 11,43, слона за борт вынесет.