Урок подходил к концу. Напоследок умная стерва сказала детям то, что всегда говорила напоследок. Она сказала:
— Можете не напрягать свои извилины, бесполезно напрягать то, чего нет. Вы все — фанерные болваны. Со временем многих покоробит, вы рассохнетесь, расслоитесь, превратитесь в мусор. Сотворили вас для того, чтобы вы беспрекословно подчинялись тем, кто вас сотворил, и все вы пребудете послушными никчемными идиотами только потому, что именно для этого вас и сотворили. Ну-с, кому что непонятно?
Дети безмолвно внимали словам учительницы. Вообще она умела держать аудиторию, и уроки проходили в идеальной, гробовой тишине. Умная стерва любила свой класс, и класс, по всем признакам, обожал свою классную даму.
Она была необыкновенно умна и ничего не скрывала от учеников, валила правду-матку прямо на их фанерные головы. Некоторые из этих голов не выдерживали, другие держались дольше — об этом учительница тоже любила поговорить, и говорила с удовольствием, сверкая темными зрачками и потирая руки. Среди урока она подходила к щуплой девочке с косичками, гладила ее по голове: жемчужина моя, у тебя на лбу появилась трещинка, уж не считаешь ли ты, что эта траншея украшает твой фанерный лоб? Девочка понимала, что виновата, а трещина с каждым днем становилась все выразительней. Скоро у тебя голова расколется, прелесть моя, трак — на две половинки, на том и кончится твое безоблачное детство, неужели твои родители ничего не видят? — не дожидаясь ответа, умная стерва красочно повествовала учащимся о том, что иные родители — хуже фанерных, и самые страшные трещины язвят сперва сознание человека, а те, что проявляются на поверхности, — это уже следствие причины. Любой родитель был бы только рад избавиться от вас, вы для них — обуза непотребная, вот и делайте выводы. Любите своих папочек и мамочек, подыгрывайте им, гордитесь ими — пока они вас не отволокли на помойку!..
Прозвенел звонок. Умная стерва собственноручно отворила дверь, сказала презрительно:
— Живо разбирайте своих вундердаунов. Они у меня уже в печенках сидят.
Родители заходили в классную комнату, лавировали среди парт, узнавали своих отпрысков, забирали их домой. Уносили, кому как было сподручнее, — кто нес под мышкой, кто грубо волок, а сквалыга — тот приходил с заплечными ремнями на голом теле и уносил свою деточку на спине.
— Как он (она) сегодня? — спрашивали учительницу.
— Да ничего хорошего, — отвечала умная стерва.
— Вы с ним (с нею) построже! — следовала просьбица.
— Мы с вами находимся не в исправительной колонии. Это школа. Строгости здесь регламентированы. И больше не просите от меня того, чего я дать никак не могу.
— Очень жаль, что строгости регламентированы.
— Уж это как вам угодно.
Классная комната пустела. Вскоре за партой оставался единственный ученик, рябой неряшливый паршивец, которого забирали поочередно то хитрая бестия, то мрачный обольститель. И всегда запаздывали. Когда являлся обольститель, учительница не бранилась, не стервенела, а испытывала сладостную истому и насилу сдерживала себя, чтобы не кинуться такому мрачному, но такому обольстительному мужчине на шею и там, на шее у него, повиснуть навечно, а на все остальное — плевать с пожарной колокольни. А это, как бы там ни было, — самое высокое строение в городе!
Но пришла она, не он. Хитрая бестия, хитрее не бывает.
— Сегодня у вас такая миленькая прическа! — улыбнулась она, заплывая в класс.
— Вы тоже сохранились на удивление! — не осталась в долгу стервоза, которую не зря называли умной, ибо она при любых обстоятельствах была себе на уме и могла бы дать фору всякому, кто отважился бы умничать, целясь в ее сторону.
Бестия подплыла к ней, и они расцеловались совсем по-родственному. Была у хитрой бестии такая отвратительная привычка — лобызаться с кем попало. И губы у нее были влажными и холодными, как у жабы болотной.
Не скрывая отвращения, умная стерва сплюнула.
— Мальчик уже осоловел, дожидаясь вас.
— Да ничего ему не сделается, — отмахнулась бестия, покачивая бедрами.
— Вы его совсем запустили. На кого он похож? Пятна на щеках, одежда смазанная.
— Он попал под дождь.
— Придумайте что-нибудь более правдоподобное.
— Чем же вас дождь не устраивает?
— Решили уверить меня в том, что имеете доступ в северные районы города?.. Впрочем, даже это не причина. К внешнему виду учащихся предъявляются определенные требования. Скоро его перестанут пускать на порог школы… Сами таскаетесь черт знает где — и ребенка туда же.
— Я же сказала: он был под дождем, промок и все такое.
И не ваше собачье дело, где мы выгуливаем ребенка после жутких занятий в вашей гадской школе.
— Хороша родительская забота! Вы, милочка, помолчали бы про нашу гадскую школу, а то как бы не случилось так, что ваш оболтус вовсе без образования останется.
— Ишь, образованная выискалась! Будто меня кто-то спрашивал — хочу я детей или нет! Своих заведи, поглядим на академиков без сучка и задоринки!
— Интересно, где были твои мозги, когда ты этим занималась?
— Ты хоть представляешь, о чем говоришь? С какой стороны у мужика хобот свисает — представляешь?
— Бестия!
— Сама ты стерва! Глаз на моего положила… или нам, шибко образованным, сразу самого востребователя подавай? Уж он тебя приголубит-обласкает, кошка драная! Педагог — согнула рог… Что?
— Что «что»? Мамаша — подгорела каша…
И обе, притомясь, утихли на время.
— А ведь наверняка востребователь наш — уродец. Как думаешь? — спросила хитрая бестия потухшим голосом.
— Шастал такой слушок. — Умная стерва покопалась в сумочке, достала сигареты. — На самом деле этого никто не знает. А если и знают — не выдадут. Конкуренция кому нужна? Каждый норовит подстеречь и подставиться попригляднее, а там хоть трава не расти.
— Она и не растет.
— Бывай, подруга.
— И тебе не рассыпаться.
В школьном дворе томился ожиданием мрачный обольститель. Завидев учительницу, он приосанился, сверкнул левым глазом — правый отчего-то побаливал, чесался. Умная стерва чуть замедлила шаг: какой же он все-таки мрачный! И такой обольстительный…
— Вечер добрый, — бархатистым баритоном пророкотал он, изготовясь тут же подхватить учительницу, сбитую с ног волной обольщения.
— Что уставился, говнюк? — отвечала она, попыхивая сигареткой.
И миновала обольстителя довольно-таки ровной поступью. «Стерва!» — подумал он, провожая ее взглядом мрачнее обычного. Но умна же, дьяволица! В шахматы с ней, что ли, сыгрануть?
Хитрая бестия вышла на порожек школы, имея при себе бумажный рулон внушительных размеров. Стало ясно, что отпрыск и сегодня заночует в классе, что-то вроде дополнительных занятий, продленка. Бестия сунула рулон обольстителю, который принял поклажу беспрекословно, обеими руками прижав к груди. По улочке они перемещались быстро, мрачный обольститель едва поспевал за супругой.
— Что в обменке? — на ходу поинтересовалась она.
— А что там может быть? — беззаботно хмыкнул обольститель. — Четыре стенки, потолок, кто — приволок, кто — уволок…
Она резко остановилась и посмотрела на него так, как может посмотреть только хитрая бестия, если ее разбередить как следует.
— Фольклор Забытых кварталов — это хорошо. Но это не совсем то, за чем я тебя в обменку посылала. И давай без этих твоих мрачностей и блестяшек на глазу. Итак?
Со слов обольстителя, обменка сегодня была, что называется, ни вашим ни нашим. Прожигательница жизни пала ниже некуда, за нее предлагали от силы 0,7 щеголих, пустышка с претензиями неожиданно уравнялась с женщиной без эмоций, тайные грешки спускали по дюжине за божий одуванчик, ограниченных натур не выставили ни одной, зато ложного чувства собственного превосходства было как сена после покоса — куда мы катимся? Чего нам завтра ждать?
— Ну, ты ходок! — Хитрая бестия покачала головой, улыбнулась бесхитростно, с горечью. — Ты там без роздыху баб консультировал? Не переутомился ли, не переусердствовал?
Обольститель обиделся, полыхнул левым глазом и густо помрачнел.
— Про мужские лоты дома поговорим… И позволь узнать наконец: что это мы с тобой из школы умыкнули?
— Одолжили, котик, одолжили. Разверни — увидишь.
Он развернул рулон, пригляделся к красочной таблице, мотнул головой, как теленок, отгоняющий назойливых мух.
— Пока домой доберемся, — сказала стерва, — припомни, будь добр, почем сегодня уходили «химики по жизни»?
— Химик по жизни? Таковских ни одного не приметил.
— Неужели? Раньше их было, что селедок в бочке. Значит, не сезон. В дефиците, значит. А если так…
— Уж не собираешься ли ты… Но позволь, я даже слышать не желаю!
Возмущался он довольно вяло, семенил за хитрой бестией, точно шавка на поводке, и говорил все больше оттого, что не мог, не приспособлен был сопутствовать даме бессловесным букой. И говорил он про исключительные особенности своего амплуа, про фикции рыночных котировок, про всеобщий депрессняк и разброд, про то, что из мрачных обольстителей ему прямая дорога в дамские угодники либо в редкие брильянты, в гордые ревнивцы на худой конец, но — химия по жизни… что у них общего? Не успеешь в обществе предстать, а всем уже известно: химик по жизни, точка, вынос тела… И к чему тут какие-то таблицы, если химией по жизни занимаются без всяких пособий и справочников? Хитрая бестия внимала благодушно: умница, все-то ты знаешь, погоди чуток, мы в тебе такие таланты высвободим — обменка городская обзавидуется. Мрачный обольститель да к тому же — химик но жизни… сказочная многослойность натуры!
…Иной востребователь заплутает среди кварта нов, наведается мимоходом в обезлюдевшее к ночи заведение и вдруг обнаружит в гулком классе одинокого горемыку: потрескавшийся пацаненок за исполосованной перочинными ножичками партой думает о чем-то своем, притаенном столь глубоко, что и экскаватором не докопаешься.
Постоит востребователь над ним (здорово живешь, академик сопливый!) да тихо так, на цыпочках, уберется из помещения на свежий воздух, весьма довольный собою.