«Таким образом, повторяем, жизнь – ничто, если она не вполне наша в индивидуальном смысле этого слова».
Мы должны искать принципов в самих себе. Внешний мир может дать нам только знание, Но «отчасти это грех нашего времени, что мы полагаемся на знание больше, чем на самопроизвольную силу нашего духа». В этом отношении Ибсен солидарен с автором «Imitations»[184], который, перешагнув через тексты пророков, открывает свой слух для глагола с высоты. Может быть, достаточно одного молчания, чтобы этот глагол дошел до нас. Чтобы беседовать с бесконечностью, довольно желания, молчания и души. Душа является единственным принципом равенства между людьми. Это то благо, всем свойственное, мистическое и верное, которое составляет огромное наше богатство, некоторое поле, возделывание которого вознаграждает нас плодами, полными значения.
Но как только самопроизвольная стихия дала себя почувствовать, необходимо это поле покинуть, чтобы на деле проявить определенную энергию. Спрашивается, каким принципом надо при этом руководствоваться? Принципом долга в том значении этого слова, какое придавал ему Эмерсон: «Я обязан делать только то, чего сам хочу, а не то, чего хотят другие». Каков бы ни был совет, каким бы авторитетом он ни отличался, мы не станем подчиняться ему. Мы выслушаем его с удовольствием, но не забудем, что верховными судьями в данном случае являемся мы сами.
Мы пришли к свободе совести, к личной морали. Этот принцип следует сочетать с религиозным чувством, «чувством абсолютной зависимости». Это не особенно трудно. Внутреннее откровение разрешает нашу драму, и, в конце концов, человек оказывается свободным в Боге.
Итак, Шарбонель – мистический спиритуалист. Он дает не определенную доктрину, а известный метод, вводя литературу в область вопросов, обыкновенно ей чуждых. Эмерсон, которого слишком часто читают сквозь призму Метерлинка, по-видимому, руководил им на путях его интеллектуальных исканий. Апофеозом их явилась прекрасная молитва Неведомому Богу, гимн любви мистической, метафизически чистой. Таким образом, рядом с церковным сооружением из догм, Шарбонель воздвигает часовню без сводов, откуда видно небо, чистое от облаков кадильного дыма. Он расширил горизонт, который современное духовенство сузило до пределов панорамы и, подобно мистикам греческого происхождения, ввел в свою религию современную философию.
Шарбонель особенно пострадал от грубости церковного материализма, от соприкосновения с суевериями, прикрытыми благочестием и доставляющими прибыль. Все это он отбросил и углубился в самого себя, в сферу настроений, единственно достойных тонкой натуры. Но он был чужд всякого эгоизма, даже интеллектуального, и собрав достаточно хороших семян, ушел из одиночества сеять их по воле ветра. Во имя правды морали Шарбонель совершил апостольский подвиг, какого не мог совершить во имя правды религии. Его нельзя назвать человеком отрицаний. Он лоялен. Если он молчит о том, чего не должен отрицать, зато своим словом он утверждает только то, во что действительно верит.
Его независимое поведение никогда не имело примирительного характера. Временами он глядел в глубокие бездны и умел понимать непрочность фраз, перебрасываемых как мосты, с одного берега на другой. В его писаниях нет и следа тех гибельных иллюзий, которые даже наиболее мудрых людей заставляют примирять непримиримое, сводить голову змеи с ее хвостом. Когда ему стало казаться, что он должен сделать выбор между своим положением и своими идеями, он отдал предпочтение идеям. Мысль о том, что этим он может повредить своим принципам, его не смутила. Спрашивается, станет ли когда-нибудь этот дерзновенный священник умеренным философом? Или освобождение породит в нем целый ряд новых дерзновений? Увидим. Некогда, до перелома в его жизни, я писал следующее:
«Хочу судить форму, а не характер его влияния. Нужны ли нам новые моральные идеи, не знаю. Но вижу, что Шарбонель находит отклик во многих, что он спас немало мятущихся душ. Лицо его, суровое на вид, полно нежности для всех, чья жизнь разбита, чья судьба, подобно парусам, безумно бьющимся о мачту, качается среди волн разочарований. Он выпрямляет реи, ставит паруса, делает последний поворот руля, решающий судьбу всего путешествия. Он – тот опытный кормчий, который хорошо знает карту подводных рифов и направление ветра».
Я говорил еще и следующее. Слова мои не были пророчеством. Но теперь они звучат как надежда:
«Куда идет корабль, для нас безразлично, лишь бы не потерпеть крушения в пути».
Альфред Вайет
Заслуги творцов различных религиозных движений пользуются всеобщим признанием. Много говорилось об их вере в идеальное, об их мечтательном энтузиазме, об их настойчивой надежде на славное возмездие за благочестивую жизнь, об их тяготении ко всему бесконечному, об их культе высокого искусства, милосердия, любви к новым формам общественной деятельности, об их гениальном умении побеждать лень, страх и скупость человека.
Некоторые из этих движений угасли, дав миру весь свет, которым они обладали. Другие продолжали медленную агонию на пространстве многих веков, незаметно увлекая за собою учреждения, которые оказывались в дисгармонии с требованиями истории. Наконец, были движения, которые продолжали жить, беспрерывно изменяя свои каноны сообразно быстрым и разрушающим трансформациям вечных подобий. Но как бы различна ни была судьба всех этих движений, интересен один период в истории орденов, период их возникновения, период борьбы с проявлениями первой встречной вражды.
Много любопытного можно было бы рассказать об основателях литературных журналов. Тогда пришлось бы с удивлением констатировать, что Филипп де Нери имеет общие характерные черты с кем-нибудь из наших современников: любовь к неизвестному, бескорыстие, жертвующее во имя идеи радостями настоящего момента.
Для того, чтобы произведение импонировало, казалось необъяснимым, невозможным, удивляло красотой и отталкивало уродством изображенного зла, необходимо, чтобы оно лишено было всякого оттенка заинтересованности, чтобы первые пружины, его создавшие, продукт чего-то совершенно абсурдного, действовали по непонятной системе, чтобы весь механизм раскрывался согласно таинственным принципам, недоступным толпе поклонников. Что может быть в глазах социалиста глупее существа, отдающегося уходу за больными стариками, отказавшегося от возможных радостей с единственной целью «войти в царство небесное»? В глазах парижского хроникера нет ничего бессмысленнее самоотречения писателя, который, имея возможность зарабатывать деньги, жертвует своим положением и своей молодостью с тем, чтобы творить новое, проложить дорогу на те высоты, откуда перед глазами открывается перспектива пустоты, перспектива чистого искусства, обнаженного образа красоты.
Именно здесь, быть может, следует применить знаменитую sperne te sperni. Случается иногда, что начинания, возбуждавшие презрение, превращаются потом в источник славы и счастья. Часто общество, основанное в Париже какой-нибудь служанкой из Бретани, приходит на помощь большему количеству бедняков, чем благотворительные учреждения, созданные государством. Журнал, основанный на 15 луидоров, имеет большее влияние на движение идей, а следовательно, и на движение мира (на вращение планет), чем монументальные труды Академий и трактаты по финансовому праву. О, суета и бессилие золота, предмет почтения и поклонения всего мира, знак свободы, единственный
покров, дающий силу и красоту! К счастью, вера и добрая воля являются настоящими его эквивалентами. Существуют такие магические слова, которые равны золоту. Каждый организм с момента своего рождения стремится реализовать себя. Но организмы, имеющие общественный характер, могут функционировать только в плоскости социальных явлений. Жить значит создавать богатства. Да, именно богатства. Если привести в движение целый миллион франков или пустить в оборот какую-нибудь одну мысль, результат получится один и тот же с тою только разницею, что миллион ограничен численно, тогда как идея, помимо своей неуязвимости, приносит плоды до бесконечности.
Я не делаю никаких намеков: я только набрасываю свои концепции. Однако, я хочу говорить об одном основателе литературного журнала: эти страницы будут иметь с последующими чисто внешнюю связь.
С тех пор, как существует «Mercure de France»[185], Альфреда Вайета постоянно отождествляли с этим журналом. Он много содействовал его созданию. Впоследствии он превратился в истинного творца его. На готовом фундаменте он клал камень за камнем. За первым ударом молота он сосредоточил в своем лице самый принцип движения, жизни литературного издания. С этого момента, взвалив на себя всю тяжесть предприятия, он весь ушел в активность. Его воображение направилось в практическую сторону, на критику, дающую непосредственные и верные результаты.
Тут не было ни раздвоения, ни обновления: природный реалистический ум применился к реальным задачам, как раньше в литературе он проявлялся в анализе действительности, полном логики, полном тонких деталей. Писать роман или переживать его – между этими двумя занятиями только одна разница: мускульная, чисто внешняя. Работа мозга, какова бы ни была ее форма, тождественна в обоих случаях. Поступок и его идея эквивалентны между собою – противопоставлять их друг другу бесполезно. Перейдя на поприще активности, Вайет перестал писать. Но если бы он бросил свои текущие дела, он немедленно взялся бы за перо. Его можно сравнить с рекой, которая течет в одном или другом направлении в зависимости от того, где поставлена плотина. Разум свободен в пределах законов динамики.
Необходимо отметить, что внешняя деятельность Вайета значительно превосходит то, что составляет работу его духа. Он никогда не мог бы стать одним из тех плодовитых писателей, которые, закончив определенное произведение, беззаботно приступают, объятые исключительной любовью, к задуманному новому. Вайет обладает способностью целыми годами отдаваться одной какой-нибудь идее, одному какому-нибудь делу. Он принадлежит к числу тех, которые не спешат поставить точку, боясь всякого нового труда. Есть люди, которые пугаются всякой инициативы и любят все непрерывное. Это большое достоинство, большая сила. Терпение Флобера непостижимо для тех, кто живет среди бурного движения идей. Беспокойная натура Бальзака раздражает всякий ум, склонный к методичности.