– И каково же это равновесие? – спросил Имаги Верт, будто этот вопрос представлял некий банальный интерес, но не более того.
– Мой отец согрешил против богов, – ответил принц дрогнувшим голосом. – Он использовал твои силы, чтобы обмануть смерть. Чтобы жить вечно. Все зло мира проистекает из этого греха. Почему империя охвачена войной? Потому что никто не может властвовать над ней, пока жив прежний император.
– Неужели? – Имаги Верт поднял бледные безволосые брови. – Вот как.
– Мои братья пали от руки друг друга. Чудеса империи пылают. Мировой порядок рассыпался, словно кости по равнине. Из-за него. – Принц вскинул меч. – Потому что один трусливый старик слишком боялся умереть, как ему следовало. И потому что его ручной волшебник решил уничтожить мир. Будешь это отрицать?
– А тебе бы хотелось? – Улыбка Имаги могла означать что угодно. – Как пожелаешь. Дай подумать. Да. Да, хорошо. Давай начнем с войны. Ты сказал, ее причина в том, что законный наследник не может сесть на престол при живом императоре. Но прежде были узурпаторы. Если законный король не может занять престол, это мог бы сделать незаконный – но не сделал. Мировая история полна королей, которые отреклись из-за усталости, или любви, или религиозного фанатизма. Представь, что война началась не потому, что король Раан был жадным или злым человеком, а потому, что он был несчастлив.
– Несчастлив, – повторил принц. Это был не вопрос и не согласие. Его взгляд стал отстраненным, ему казалось, будто он подслушивает этот разговор из соседней комнаты.
– Его жизнь никогда не принадлежала ему. Обязанность и необходимость заключили его в самую роскошную тюрьму из всех, что придумали люди, а чужая зависть сделала его одиноким, словно отшельника. Даже окруженный своими почитателями, твой отец прожил жизнь в одиночестве. Другие мечтают о власти и троне. О том, чтобы иметь больше денег, и секса, и уважения. Совсем как ты. Говоришь, ты пришел сюда, чтобы… что? Спасти мир от своего отца? Отомстив человеку, который тебя бросил? И такое сочетание мотивов не заставило тебя задуматься?
Принц отступил назад. Ему показалось, будто пол сместился под ногами, но пламя свечей не дрогнуло, а сокровища на постаментах не покачнулись.
Имаги неторопливо, внушительно пожал плечами:
– Ладно, ладно. Давай представим, что ты получил то, чего, как говоришь, хочешь. Убил неумирающего короля и занял его трон. Чего ты пожелаешь дальше? Когда к тебе придут одиночество и меланхолия, а ты уже будешь иметь все, о чем мечтал, и больше стремиться будет не к чему, чем ты пожелаешь утешиться?
– Мне не потребуется утешение.
– Ты заблуждаешься, – сказал Имаги, и эти слова будто ударили принца в грудь. – Твой отец мечтал о жизни, которую не прожил. Просто жизни со свободами, неведомыми тебе и прочим. Может, жизни пекаря, который ранним утром месит тесто, вдыхает запахи дрожжей и соли, потеет у печи. Или рыбака, который чинит сети с братьями и сестрами, сыновьями и дочерями. Пивовара, или садовника, или распорядителя красильни. Все эти жизни казались ему прекрасными и экзотичными, как его жизнь – простому человеку. И он желал того, в чем ему было отказано. Сильно желал.
– Он не замечал проблем, с которыми сталкивались его дети. Молчаливые страдания лишили его силы быть хорошим отцом. Не дали подготовить сыновей к тюрьме. Быть может, он считал это проявлением доброты? В некоем глубинном смысле он надеялся, что, отгородившись от тебя и твоих братьев, сможет защитить вас от своей ноши. Любовь жестока, а мужчины глупы. Но разве этого недостаточно, чтобы объяснить, почему столь многие из вас – в том числе и ты сам – отчаянно убивают друг друга ради того, чего не хотел ваш отец?
– Меч, – сказал принц. – Душа моего отца.
Бледный человек покачал головой, то ли с печалью, то ли с отвращением.
– Ты все понял неправильно. В этом клинке нет души. Он искусно сделан, но это ничего не значит. Забери его, если думаешь, что он тебе поможет. Расплавь, если хочешь. Мне все равно.
Аус посмотрел на меч. Узоры бежали по клинку, точно письмена на языке, который он почти понимал. Он тяжело дышал, словно после гонки. Или попытки сбежать. Он пытался понять, что за эмоции схлестнулись в его душе: унижение, злость, отчаяние, скорбь. Рукоять стала еще холоднее, будто он держал осколок льда. Он стиснул ее крепче, давая холоду впитаться в плоть. Впитаться в мысли. Дать отпор ревущим армиям в его сердце.
Он крикнул прежде, чем осознал, что собирается это сделать. С силой размахнулся – движение началось в ногах, в бедре, и завершилось единым плавным выпадом, словно меч был продолжением его руки. Глаза Имаги расширились, и острие меча рассекло ему челюсть. Звук был такой, будто топор расколол дерево. Из раны не потекла кровь, только тонкая струйка прозрачной жидкости.
Принц выдернул меч и, крича, ударил снова. Имаги поднял руку, чтобы заслониться, и бескровные пальцы посыпались на пол. Огромные раны открылись в бледной плоти, тело расщепилось и распалось на части под натиском принца Ауса. Если Имаги и крикнул, боевые вопли принца заглушили его слова. Принц Аус понял, что стоит, расставив ноги, над бледным трупом, и машет, машет, машет мечом, так, что запястье и плечо разболелись от усилий. Имаги лежал неподвижный и мертвый, его голова представляла собой бледную пульпу без мускулов, костей и мозга. Принц Аус вновь поднял меч, на этот раз обеими руками, глубоко вонзил его в туловище бледного человека и навалился всем телом. Вогнал меч глубже и повернул, обрушив на металл свой вес, и силу, и безумное желание, сгибая клинок. Все свои силы он вложил в это ужасное мгновение.
И меч сломался.
Принц Аус рухнул на колени. Обломок меча торчал из витой рукояти. Лабиринт узора распутался, насилие лишило его тайны. Металлический осколок лежал на полу у колена принца, мерцая в свете свечей. Неподвижное тело Имаги Верта напоминало склон холма, из которого гордой башней вырастала большая часть клинка. Задыхаясь, Аус глотнул воздуха и выпустил ледяную рукоять. Все тело болело, но физическая боль сейчас не волновала принца.
Меч был сломан, мечты сбылись, и он ждал чего-то. Чувства облегчения. Триумфа. Беззвучного вопля отцовской души, наконец расставшейся с миром. Потока мистической силы, выковавшей бессмертный сосуд. Хоть чего-то.
Сияли свечи. Стояли на постаментах сокровища. Вокруг царила тишина, которую нарушил придушенный всхлип самого принца.
Он поднялся, шатаясь, точно пьяный, задел постамент. Рукоять сломанного меча наконец выскользнула из онемевших пальцев и упала на пол. Мертвец источал сладкий, землистый запах, и принц, ощутив тошноту, отступил к латунной двери. Лампу он где-то потерял. Путь назад к миру был темным, словно гробница, но он пошел вслепую. Шаг за шагом, ладони вытянуты вперед, чтобы не врезаться в стену. Во рту был мерзкий привкус. Руки дрожали. По щекам текли бессмысленные слезы, хотя он не испытывал ни печали, ни эйфории. Ему казалось, что пещера будет тянуться вечно, что гибель Имаги Верта заперла его в могиле бессмертного. Когда он, спотыкаясь, выбрался из пещеры и увидел звездное небо, он решил, что это сон. Видения человека, лишившегося рассудка. Мертвый страж, лежавший в луже собственной крови, привел принца в чувство. Это была война. Война. На войне происходят ужасные вещи.
В ночном небе мерцали звезды. Деревья шелестели на легком ветру. Мир казался жутким, и красивым, и пустым. Принц Аус свернул на тропу, что вела в город. Позади Обманная башня, чьи корни он подрыл, менялась, и менялась, и менялась: тройная башня с паутинным кружевом мостиков между шпилями; огромный зуб, торчащий в небо, с одиноким огнем на вершине; стеклянная колонна, тянущаяся к звездам и сосущая их свет. Принц не оглянулся. В ночи и так хватало ужасов и чудес.
Он пробирался по тропе среди деревьев, к городу, в котором жил, казалось, в другой жизни. К постоялому двору, хозяин которого однажды приютил и взял на работу мальчишку по имени Симин. Мальчишку, полного лжи.
Дверь вора была заперта изнутри, но в щелях по краям мерцал свет. Принц стучал, пока не услышал, как поднимают засов. Дверь распахнулась. Моргая, вор смотрел на принца, робкий, словно мышь.
– Выглядишь ужасно.
– Нам нужно уходить, – сказал принц чужим голосом.
– Ты это сделал? Справился?
– Нужно уходить немедленно. Прежде чем сменится стража. Думаю, это произойдет на рассвете. А может, и раньше. Может, прямо сейчас.
– Но…
– Нам нужно уходить!
Мужчины побежали в конюшню, выбрали лошадей и понеслись галопом по дороге. Они свернули на восток, к первым полосам индиго и румянца, где рождалось солнце. Солнце, которое озарит армейские лагеря и сожженные города, заброшенные поля, лишившиеся хозяев, и речные шлюзы, уничтоженные из страха, что ими воспользуется враг. Руины империи, в которой бушевала война.
Что-то шевельнулось в глубинах Обманной башни.
Сперва тело едва заметно вздрогнуло, залечивая худшие раны с растительной неторопливостью. Затем, пошатываясь, поднялось. Бледные глаза, в которых не было ни страдания, ни радости, оглядели сокровищницу. Треща и поскрипывая грубым плащом, тело – не живое и не мертвое, но мертвое и живое одновременно – вышло из освещенной комнаты и скрылось во мраке. Подземная тьма принесла ему чувство смутного утешения, настолько, насколько оно вообще могло чувствовать.
Вскоре оно оказалось у входа в пещеру. Там лежало другое тело, брошенное и позабытое. Бледный человек, нижняя челюсть которого по-прежнему свисала с черепа на древесных нитях, повернулся спиной к городу и башне и скрылся среди деревьев, где не было тропы. Он шел целеустремленно и стремительно, словно по дороге, и не оставлял следов. Позади Обманная башня менялась, облик за обликом, чудо за чудом, притягательная, словно трепещущий шарф в руке уличного фокусника, призванный отвлечь внимание от другой руки.
Птицы проснулись и нестройно запели, приветствуя рассвет. Стало светлее, пустошь сменилась простеньким садом. Широкие грядки с темной плодородной почвой, чисто выполотые, чтобы ничто не мешало расти луку, свекле, моркови. Приземистая, узловатая яблоня согнулась под весом собственных плодов и тонкой сетки, не дававшей воробьям полакомиться ими. В задней части сада, возле ко