Нет. Он не вернется с ложью. Халли несколько раз глубоко вдохнул, разбежался и прыгнул с края ногами вперед, поджав подбородок.
Его ноги коснулись воды, и она нахлынула со всех сторон, ледяная, выбивающая дух из тела. Он погружался все глубже, потом вода стала неподвижной, он открыл глаза и увидел темные камни, должно быть, упавшие со скалы.
Он повернулся – и заметил среди них более глубокую темноту, ничего отчетливого, место, которого не достигал свет, – возможно, пещеру. Место, где можно попасть в ловушку без воздуха и утонуть даже в стоячей воде. Но он поплыл туда, продрогший и отчаявшийся, высматривая в камнях золотой проблеск, рукоять Хрунтинга, какой ее описывал дед: узел из золота, благородного металла, который не ржавеет и не чернеет.
Его подхватило течение. Ему не хватало воздуха, в груди горело, сердце колотилось в ушах, но если он поддастся желанию вдохнуть, ему конец. Он цеплялся за камни, пытаясь бороться с течением, но тщетно. Вода подхватила его, развернула, поволокла за собой.
Давление воды ослабло. Почему-то он быстро поднимался. Он сдерживал дыхание, пока не достиг поверхности и не вынырнул, задыхаясь, молотя конечностями, чтобы не утонуть в кромешной темноте.
Его ноги нащупали дно, мелководье, где он мог встать на четвереньки, замерзший, мокрый и слепой.
– Узри же! – произнес голос.
Он вскинул голову – и с голосом пришло тепло, а с теплом – слабые отблески, словно огни на корабельной оснастке священными ночами. Синее пламя росло, оно охватило груду костей, черепов и ребер овец и прочего скота, объедки долгого пира. Рядом, среди костей, лежало пять, нет, шесть мечей, и шлемы, и доспехи, и сломанные щиты. Посередине, вонзенный в глазницу коровьего черепа, стоял меч без ножен, сиявший от острия до золотого узла рукояти, которая уравновешивала оружие.
Халли проковылял к мечу, положил ладонь на рукоять, вытащил его – и цвета вспыхнули вокруг, словно меч был факелом, ярким, как солнце. Дед никогда об этом не рассказывал. Но меч узнал его, Хрунтинг узнал. И запылал. Он озарил всю пещеру – и в ней, на каменистом берегу, поодаль от мусорной кучи, жилище троллихи, столы и скамьи, аккуратные полки с ровными рядами простых, незамысловатых горшков, как у любой доброй хозяйки.
По-прежнему тяжело дыша, он повернулся и увидел постель, а на постели – кого-то спящего, как он сперва подумал. Кого-то с волосами, заплетенными в темную косу. Белая рубаха. И торчащий из спины кинжал. Труп женщины, погибшей давным-давно, судя по истлевшей ткани и, как он понял, когда подошел ближе, усохшей плоти.
Кто это? – удивился он. Что за женщина могла здесь очутиться, помимо самой троллихи, и могла ли троллиха быть такой изящной?
И что за великая битва здесь разыгралась, если кинжал вонзился в спину женщины в постели?
Скальды говорили иначе.
Он поднял Хрунтинг, подобно факелу, но цвета слились и вновь стали синими. А женщина зашевелилась, повернула голову.
Он в ужасе отпрянул. Однако ее лицо оказалось миловидным, не молодым и не старым, средних лет. Ее прозрачная фигура начала садиться, оставив безжизненное тело лежать на постели. Женщина посмотрела на него – и все будто затихло. Вода перестала плескать о камни. А пещеру охватил призрачный огонь.
– Женщина, – хрипло прошептал он, – женщина, что здесь произошло?
– Они убили моего сына, – ответил призрак. – А я убила их.
Эта хрупкая женщина, чертами и сложением напоминавшая старый народ, что жил в глубине лесов, убила мужчин Хеорота? Унесла голову и поставила над своей дверью?
В ней крылось нечто большее. Он почти ждал, что призрак вырастет и нависнет над ним, обнажив клыки, протянув безжалостные руки…
Но она лишь смотрела на него глазами черными, как ночь, и он ощутил холод, ледяной холод.
– В нашем святом месте вы устроили свои пиры. Наши леса вырубили для своих печей. Наши луга отдали своим огромным медлительным животным. Истребили наших оленей и зайцев. Охотились на нас для развлечения. Почему нам не забрать ваш скот? Почему не забрать вашу пищу?
– Госпожа, – сказал он, понимая, что спасение – в учтивости, – я ничего этого не делал. Я уйду и больше вас не потревожу.
Ее глаза закатились так, что стали видны белки, она запрокинула голову и испустила пронзительный вопль. Потом уставилась на него своими черными глазами, в которых пылал темный огонь.
– Не потревожишь? Не потревожишь? Я предупреждала сына. Но он был молод, он был глуп, он был зол. Он вышел с голыми руками против ваших мечей. Он сражался. Он забрал пищу. А вы ранили его, и он умер. Я похоронила его. Я похоронила его своими собственными руками. А когда похоронила, отправилась в ту берлогу воров и взяла виру, которая мне причиталась. Я оставила ее в качестве предупреждения. Я покончила с вами до тех пор, пока вы снова меня не оскорбите.
– Вы спали. Вы спали, а он пришел сюда и убил вас. Он взял меч моего деда, который ему одолжили для битвы против чудовища, так говорят легенды, но он сказал, что этот меч его подвел. – Халли стоял перед разгневанным призраком, вокруг бушевала сила, и он знал, что умрет, если ошибется с выбором слов. – Этот меч зачарован. Его гейс в том, что он никогда не подводит героя в битве. Хрунтинг не подвел его. Это он нарушил условия. Он ударил сзади, пока вы спали. Это была не битва. И хуже того, он рассказал совсем другую историю.
– Правда, – произнес голос из глубин пещеры.
Халли вздрогнул, но не отвел глаз от женщины, опасаясь, что призрак воспользуется его слабостью. Это был ее сын? Это был сам Грендель?
– Госпожа, – сказал Халли, – с вами поступили несправедливо. Я в это верю. Позвольте мне уйти, и я расскажу другим, что здесь произошло. Я клянусь.
– Один знает, – ответила троллиха. – Один из живущих знает. Остальные мертвы. Убийца умрет. Воры покинули холм. Луга и леса исцелятся. А мой дом вновь принадлежит мне. Можешь отдать дозорного его богам.
Внезапно она будто стала выше и опасней, расплетшиеся волосы развевались на ветру, которого Халли не чувствовал. Он посмотрел на нее и не сдвинулся с места.
– Как мне вас называть? – спросил он. – Как мне вас называть, госпожа, когда я буду говорить со скальдами?
– У меня нет имени, – ответила она голосом, подобным морю. – Теперь я есть все сущее. Возвращайся!
Он был глубоко под водой, в темноте, и поднимался, поднимался к свету, грудь болела от сдерживаемого дыхания, рука мешала…
Хрунтинг пронзил поверхность и засиял в лучах солнца. Отталкиваясь ногами, Халли поплыл к скалам. Выбрался из воды, насквозь мокрый, и лежал на согретых солнцем камнях, пока не отдышался, пока кровь не прилила к сжимавшей меч руке и Халли не осмелился взглянуть на него.
Золотой узел и серебристое стальное лезвие не потускнели.
Халли смотрел на клинок, призраки и тьма метались в его голове, видения… если бы не вещественное доказательство в его ладони, меч с золотым узлом и гейсом… никогда не подводить героя в битве.
Мог ли он сражаться таким оружием? Халли в этом сомневался. И все же оно было в его руке, настоящее и незапятнанное. Должно быть, меч выглядел точно так же тем утром в Хеороте, когда дед одолжил его Беовульфу. Рукоять сверкала, узел словно задавал вопрос.
Почему такой орнамент? И дед – судья, брегон, не воин, – как должны были смотреть на него герои, на человека невеликого, не прославленного в битвах? Жаль, что такой могучий меч лежит в этих руках, должно быть, говорили они. Действительно сокровище, путь к славе для любого героя, которому он достанется. Более того, защита любому королевству, в котором найдется подобный герой, – верное спасение Скьёльдунгов и поражение любому врагу, что отважится им противостоять. Позор, что он принадлежит такому белоручке. Никто не боялся Унферта. Жители Лайре дразнили его в лицо за мягкость, человека, который побеждал словами и действовал решительно, скупца, который служил раздававшему золото лорду, Хродгару Щедрому, Хродгару Кольцедарителю.
Халли моргнул, крепко зажмурился, открыл глаза, чтобы убедиться, что Хрунтинг по-прежнему в его руке.
Как мог такой человек владеть подобным мечом? Дед не был героем. И никогда к этому не стремился. Он стремился быть судьей, советчиком. Вот только Хродгар предпочел советы Эскера, который всегда с ним соглашался.
Почему дед отдал меч чужаку? Дед всегда был глубокомысленным и осмотрительным, он не привык идти на попятную.
Орнамент в виде узла говорил о характере меча.
Халли не мог его развязать. С этим ничего не поделаешь. Насквозь мокрый, Халли поднялся на колени и подумал о более приземленных вещах, вроде сухого, теплого плаща на выступе и кусочке черствого хлеба.
Он поднял глаза на осыпь, которая при свете дня позволяла взобраться на уступ и исполнить данное обещание.
Он сложил маленькую гробницу из небольших камней, которые смог без опаски взять с осыпи. Он оставил Эскеру половину своего хлеба. Долго думал, но все же добавил к погребальным дарам разделочный нож. Другого у них не было, но он получил жизнь, а Эскер желал ему удачи. Для защиты у него есть дедов меч, а может, и дедов призрак – насчет последнего он не имел ни малейшего понятия.
– Позаботься об отце, если сможешь, – попросил он деда. – Со мной все в порядке. Отец нуждается в тебе. Принеси ему удачу с оленем. Я приду, как только смогу.
Он уложил на место последние камни, сделав для Эскера что мог и поделившись с ним чем мог, доел хлеб и начал карабкаться по склону. Подъем был рискованным – он осторожно выбирал, куда поставить ноги, и проверял каждый валун, порой размером с него самого. Он не обманул призрак Эскера и поступил по-доброму с троллихой. Если кто-то из них может послать ему удачу, он с благодарностью примет ее. Хорошо бы дед задержался, пока он не доберется до вершины.
Наконец он с облегчением залез на осыпающийся край леса и поспешно отполз подальше от обрыва, где каждый шаг обрушивал вниз гальку и небольшие камешки. Скорее всего, какой-нибудь весенней оттепелью, когда лед цепляется пальцами за валуны и трещины в камнях, скала обрушится, и лес рухнет в озеро.