Ко мне потекли ручьи расплавленного металла, и пришлось бежать в другой павильон. Глимрауг засмеялся, звук исходил из глубины его горла. Горячие оранжевые потоки все еще лились из его пасти и оседали на подбородке, охлаждаясь и становясь серебристо-черными, образуя новые чешуи. Майка яростно взвыли. Они сумели пригасить пламя, и какую бы боль при этом ни испытали, ничем ее не выдали. Челюсти Глимрауга смыкались дважды, но оба раза Майка избежали ударов. Вор снова вскочил на дымящуюся спину дракона, но теперь Майка искусно оттолкнулись, отпрыгнули и вцепились в переднюю кромку левого крыла. Прежде чем дракон смог их отбросить, Майка вытащили один из своих клинков и обеими руками вонзили его в похожую на паутину перепонку крыла. И то, что не удалось с глазом, получилось здесь. Перепонка распоролась, как шелк; Майка скользнули вниз, на землю и побежали подальше от перепонки, оставляя над собой рваную дыру.
Глимрауг мгновенно прижал поврежденное крыло к боку, как кошка отдергивает лапу, коснувшись горячей плиты. Потом, приподнявшись, двинулся вперед, угрожая вору из Аджи хвостом и когтями, хлеща его, как хлыстом. Едва не опоздав, я сообразил, что следующий удар уничтожит мое убежище. Я побежал, потом покатился по земле, когда хвост Глимрауга разрушил павильон и волна драгоценностей отбросила меня дальше, чем входило в мои намерения. Я остановился на расстоянии ладони от остывающего потока расплавленного серебра, а мимо меня с грохотом неслись сотни монет.
Я поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, что хваленая удача Майки отвернулась от них. Спотыкаясь о груды сокровищ и обнаруживая наконец последствия ранений, они пытались уйти от нового взмаха когтей, но все-таки не избежали страшной встречи. Глимрауг гневно схватил их и поднес к глазам, а они продолжали брыкаться и пытались ударить его.
– Сквитаемся, – проворчал дракон, двумя пальцами левой руки схватил Майку за левую руку и вырвал ее из сустава. Хлынула кровь и потекла по чешуе дракона; Майка закричали, но каким-то образом подняли последний клинок для последнего напрасного удара. Дракон бросил Майку в далекий павильон с сокровищами, как надоевшую игрушку. Удар был такой силы, что ломал кости: величайший из воров, какого я когда-либо знал, погиб и был погребен под окровавленными золотыми монетами.
– Один умер в серебре, другой сгинет в золоте, – сказал Глимрауг, разворачиваясь и направляясь ко мне.
– Таркастер Крейл не доживет до старости, – прошептал я.
Окровавленный коготь поднялся. Я упал на колени, гадая, сумею ли увернуться. Коготь опустился.
Далеко от меня, судорожно поджавшись от боли.
Брандгар очнулся и что было сил ударил Возжигателем Славы дракона в правое крыло; копье погрузилось в сустав крыла на всю длину. От крови, которая хлынула из раны, валил пар, и там, куда падали капли крови, камни вспыхивали белым огнем. Брандгар выдернул копье и отскочил, когда дракон повернулся к нему; но дракон не нападал. Он содрогнулся и посмотрел на рану в своей шкуре.
– Яд Элюсиели, нашей родственницы, – с чем-то вроде удивления произнес дракон. – Тысячи ран гнули нашу чешую, но никогда мы не испытывали ничего подобного.
Брандгар потряс Возжигателем Славы над головой, приветствуя дракона, и принял стойку копейщика.
– Ты такого никогда не видел, – крикнул он. – Узри же – здесь и сейчас!
Дракон неуклюже повернулся к нему; прежняя легкость его движений исчезла, но это по-прежнему был грозный враг, наделенный страшной силой. Плотно прижав крылья, с окровавленным боком, он вытянул когтистые руки и прыгнул. Брандгар встретил этот прыжок воплем торжества. Копье пронзило грудь дракона, а в следующее мгновение вытянутый коготь Глимрауга разломал древко копья и разорвал королевскую кольчугу Брандгара. Человек упал, и дракон упал рядом с ним, подняв последнее облако пепельной пыли. Не веря своим глазам, я поднялся и побежал к ним.
– О король, – прохрипел дракон, с каждым выдохом выливая на землю все больше огненного ихора, – за все десять тысяч лет у нас было всего четверо друзей, и мы встретились с ними лишь сегодня.
– Крейл, ты выглядишь ужасно, – улыбнулся мне Брандгар, по его лицу текла кровь. Я сразу понял, что его рана смертельна; под сломанными ребрами и разорванной плотью я видел, как бьется его сердце. Вскрытый таким ужасным образом человек живет недолго. – Не печалься. Радуйся и помни.
– На самом деле тебе не были нужны эти проклятые сокровища, – сказал я, склоняясь к нему. – «Доставить завершение и глаза» означает: найди способ убить дракона и приведи с собой свидетеля.
– Ты очень мне помог, друг мой. – Брандгар закашлялся, морщась, пока кашель сотрясал его грудь. – Я не был создан, чтобы жить спокойно, ожидая, когда меня настигнут годы. Никто из нас не был создан для этого.
– Уже скоро, – сказал Глимрауг. Трясясь, истекая огнем, как кровью, дракон приподнялся, потом осторожно, почти почтительно поднял на руки Брандгара. – Мы чувствуем, как яд сжимает нам сердце. Приходит долгожданное чудо! Друг в смерти, пусть у нас будет общий погребальный костер, пусть он запылает сейчас! Взять не означает сохранить.
– Взять не означает сохранить, – повторил Брандгар. Голос его звучал слабее. – Да, понимаю прекрасно. Сделаешь это, пока я еще могу видеть?
– Мы с радостью ослабим узы и путы, удерживающие огонь в недрах горы.
Глимрауг закрыл глаза, что-то произнес, и камни у меня под ногами задвигались – более зловеще, чем раньше. Я видел, как один из самых дальних павильонов с сокровищами погрузился в дно кальдеры, а на том месте, где он исчез, поднялся столб огня и дыма.
Ушел в землю другой павильон, и еще один. С грохотом и треском сокровища дракона низвергались в кипящую лаву. Дерево, ткани и прочие драгоценности сгорали, а из трещин поднимались столбы дыма и искр.
– Во имя всех богов, что ты делаешь? – вскричал я.
– Это величайшее из всех когда-либо собранных драконьих сокровищ, – сказал Брандгар. – Треть того, что добыла из земли наша раса, Крейл. Ограблены миллионы жизней. Но нет подлинной славы в стяжании. Все, что приходит… следует отдавать.
– Ты безумнее всех аджа! – крикнул я Брандгару, совершенно забыв о себе. – Ты устроил так, что это место будет уничтожено!
– Ни щепки драгоценной древесины не останется у тебя, Таркастер Крейл. – Глимрауг осторожно переложил Брандгара на одну ладонь, потом протянул руку и коснулся моего плеча когтем величиной с ятаган. Брызги драконьей крови задымились на моей одежде. – Но уходишь ты с нашим благословением. Мы можем перенести тебя в безопасное место.
– Замечательно, но для чего?
Холодная боль охватила мое лицо, и я охнул. Глимрауг небрежно поднял коготь – и след все вы можете видеть у меня на щеке. Рана кровоточила много недель, а шрам так и не исчез.
– Для того, что такого никогда еще не бывало, – сказал Глимрауг. Провалился еще один павильон с сокровищами, гораздо ближе к нам. – И никогда уже не будет. Все в этом мире рано или поздно гибнет в огне, Таркастер Крейл. Все предметы обращаются в дым. Сладок дым благовоний. Древесина дает тусклую дымку. Но разве ты не видишь? Дым золота… это слава.
Я вытер кровь с лица и мог бы сказать еще что-нибудь, но Глимрауг сделал какой-то жест, и я обнаружил, что не в силах пошевелиться. Мир вокруг потускнел, и последнее, что я видел в кальдере, – Брандгар слабо поднял руку, прощаясь, а дракон держал его с нежностью и уважением, которые не были плодом моего воображения.
– Расскажи эту историю, – сказал Брандгар. – Поведай ее всему миру.
После мгновенного головокружения я обнаружил, что лежу у подножия Драконьей Наковальни, на тропе, ведущей вверх от Хелфалкина. Небо заливало оранжевое зарево мнимого рассвета; я успел оглянуться на вершину горы, и та взорвалась, пламя взвилось выше корабельных мачт, столбом повалил дым и, поднимаясь, затмил луны.
Глимрауг Небесный Тиран умер, и с ним – мои друзья Брандгар, Гудрун и Майка. А я, потеряв в смятении кошелек, стал даже беднее, чем раньше, хотя сумел добраться до самой большой груды сокровищ в истории всего этого проклятого мира.
Не знаю, как я спустился по тропе, не сломав шею. Мои ноги словно ступали по собственной воле. Я мог поверить, что остался жив, мог поверить в то, что видел этой ночью, но поверить и в то, и в другое одновременно никак не мог. Навстречу мне от Хелфалкина поднималась толпа, люди были вооружены, они кричали, несли с собой фонари и неразумное количество винных бутылок, и по их восклицаниям я понял, что выгляжу так, словно меня вываляли в дерьме, а потом поджарили в печи.
Они хотели знать, что произошло на вершине Наковальни; большинство жителей Хелфалкина проснулось от грома и молний, а к тому времени, как показался огонь, в постелях вообще никого не осталось. И тут очнулся мой всегда изворотливый инстинкт самосохранения; я понял, что жители города, живущего на драконьих сокровищах, не слишком обрадуются, если я расскажу, что поднялся наверх вместе с друзьями и уничтожил эти сокровища. Решение было очевидным: я сказал, что все видел, что я единственный уцелевший и все им расскажу, когда они обеспечат мне возвращение в города Полумесяца и когда я благополучно сойду с корабля.
Так я сделал первый вклад в получение компенсации в качестве профессионального рассказчика.
Вот таким образом все и стало известно. Я слышал, что многочисленные хапуги из Хелфалкина годами просеивали остатки Наковальни, но дракон добился своего – все ценное попало в раскаленное сердце горы и либо сгорело, либо погрузилось так глубоко, что ни одному смертному не достать. Я ушел на покой, отказавшись от приключений, и теперь сижу на лучшем месте у огня, рассказывая доверчивым незнакомцам свои истории по сравнительно доступной цене.
Но одну ночь в году я не говорю ни слова неправды. Я рассказываю о родственных душах, которые избрали непонятную мне судьбу; я не понимал этого, уходя от них. И раз в году я переворачиваю свою чашу, ведь последнее, что я хочу увидеть после всех своих злоключений, – это небольшая горка монет, напоминающих мне о том, что я очень стар и, черт побери, теперь все понимаю.