— Да, но… Ириней умер. — Наставник разрешил мне мыслить самостоятельно, и у меня появилось множество вопросов. — Если в гностических Евангелиях написана правда, почему их до сих пор держат в тайне?
— Ириней-то умер, но его церковь жива. Мысль, что между нами и Богом должны посредничать священники, удобна для церкви, правящей с абсолютной властью. Если угодно, становление Римской церкви произошло благодаря политическим играм. Когда первый христианский император Константин перевел свой двор из Рима в Константинополь, он оставил вместо себя наместника, который и стал первым папой.
— Римского наместника?
— Да. Таким образом, император сохранил контроль над Римом. — Старший повар так крепко сжал кулак, что его рука задрожала. — Железный контроль. За этим последовали столетия интеллектуального мрака, когда любой свободомыслящий человек подвергался опасности. Церковь шла на все, чтобы сохранить власть. Даже развязывала кровопролитные войны под знаменами веры.
— Какая подлость!
— История поучительна, но история христианства… м-м-м… — Наставник вдруг замолчал. — Когда ты узнаешь больше — а ты узнаешь, потому что я буду тебя учить, — постарайся не ожесточиться.
— Постараюсь, маэстро.
— Теперь ты понял? Гностические Евангелия обладают политической силой, поскольку в них содержится послание, подрывающее церковь. Ими интересуются опасные люди, и ты не должен ввязываться в то, чего не понимаешь. Для Ландуччи и Борджа они — средство достижения власти. У дожа личные мотивы, но и этот путь опасен.
— Откуда вы все это узнали, маэстро?
Он странно улыбнулся.
— Учитель обязан точно излагать факты.
— Учитель?
— Запомни одно: институт церкви — человеческое изобретение.
Я невольно вспомнил о порядочных людях, каждое воскресенье собирающихся в храмах и падающих там на колени.
— Но люди истинно веруют.
— Да. Именно слепая вера позволяет церкви манипулировать людьми.
Старший повар сжал мне плечо и посмотрел так пронзительно, что я застыл на месте.
— Никогда не верь слепо, Лучано. Никогда!
Меня поразила и немного испугала его страстность, и я сказал:
— Хорошо, маэстро.
Синьор Ферреро отпустил мое плечо, и мы немного посидели, глядя на канал.
— Бедный Иисус, — пробормотал он. — Он был добропорядочным евреем и проповедовал благопристойный образ жизни. Надо бы попробовать ему следовать.
— Иисус был евреем?
Старший повар кивнул.
— Правоверным евреем всю свою жизнь. У него не было намерений основывать новую религию. Он подчинялся иудейским законам и обращался только к евреям. Никогда не просил нести свое учение язычникам-грекам, но Павел не послушался и поступил именно так. Получилась жуткая путаница — соединение греческой мифологии с христианской доктриной. Все равно что добавить к супу не ту приправу — аромат меняется, и не всегда в лучшую сторону.
Я вспомнил венецианских евреев, которых видел на Риальто. Таинственные люди в темных одеждах жили затворниками на своей территории, откуда им не разрешалось выходить с наступлением темноты. И эти запреты наложили на них христиане? Сколько же идей история поставила с ног на голову?
— Что еще содержится в книге?
— Науки, искусства, философия, история, животноводство. — Старший повар нарисовал в воздухе воображаемый круг, словно список был настолько большим, что он не мог перечислить все. — Даже немного кулинарии.
— Должно быть, это очень толстая книга.
Синьор Ферреро кивнул.
— Учитель по имени Сократ утверждает, что знания — источник добра, а невежество — источник зла. — Он грустно рассмеялся. — Его тоже убили. Люди не любят, если посягают на их верования. Но не сомневайся: из жизни можно почерпнуть гораздо больше, чем из церковной доктрины. Человеческие способности таковы… м-м-м… что Иисус, возможно, не единственный способен был творить чудеса. Может, мы все на это способны.
— Вот теперь вы шутите, — усмехнулся я.
Он странно улыбнулся.
— Человеческие существа обладают нераскрытыми возможностями, но их легко повести за собой, поскольку они не доверяют себе. Поэтому церковь называет их овцами. Учись доверять себе, Лучано.
Впервые я почувствовал, что поверить чему-то прежде, чем попытаться понять, — неправильный путь, и мне захотелось задать вопрос, казавшийся до этого святотатственным.
— Если нельзя думать, зачем Бог дал нам мозги?
Старший повар рассмеялся.
— Отлично, Лучано. Я не сомневался, что ты поймешь. — Он поднялся и отряхнул панталоны.
Я обрадовался, что мой наставник пришел в хорошее настроение. Возможно, положение во дворце не настолько ужасно? И все эти убийства и интриги — не более чем борьба за власть? А истинная сила в тайных знаниях моего учителя?
Подбодрившись, я почувствовал голод: потребности желудка заглушили интерес к истории. И мне захотелось съесть что-нибудь более существенное, чем виноград. Мы шли по Риальто, и вид головок сыра, корзин с яблоками и рыбой усилил ощущение пустоты в животе. Я очень рассчитывал, что синьор Ферреро купит нам что-нибудь на завтрак.
Когда он остановился перед лотком немца-пекаря, мой желудок возликовал. О немцах говорили пренебрежительно и поносили за грубые манеры и непомерно жирную еду, но если речь заходила о хлебе, все признавали их мастерство. Я чуть не застонал, увидев пропитанную медом лоснящуюся ржаную булку, посыпанную поджаренным миндалем яичную плетенку и аппетитный батон с прожилками укропа в подрумяненной корке. Слюна во рту забила ключом и стала скапливаться под языком.
Синьор Ферреро купил сладкую булку с корицей, затем подошел к лотку торговца фруктами и попросил два кроваво-красных яблока. Мы отнесли наш завтрак на маленькую тихую площадь и сели на городскую скамейку в тени местной церкви.
— Лучано, ты имеешь представление, как выпекают хлеб? — спросил старший повар.
— Очень смутное. — В эту минуту я был уверен в одном: аромат хлеба сведет меня с ума.
— Хлеб — один из величайших человеческих подвигов в алхимии. Мука, вода, дрожжи, немного соли, правильная технология — и вот тебе пожалуйста — хлеб.
— Понимаю, маэстро. Вы что-то меняете, и это что-то превращается в нечто иное. Так мы будем есть?
К моему великому облегчению, он разломил булку надвое и дал половину мне. Я благодарно вонзил в нее зубы. Пока мы жевали, в церковь к утренней мессе направились несколько пожилых женщин в темных одеждах. Одна из них сердито пнула спящего на паперти пьяницу — жертву Ла Сенсы, прошипела: «Ubriacone»[30] и, смерив осуждающим взглядом, торопливо проскользнула внутрь.
— От церкви не убежишь, — заметил синьор Ферреро. — Она в душах людей.
С набитым ртом и хлебными крошками на губах я вежливо кивнул. Мне казалось, что мы уже довольно наговорились о церкви. Меня больше волновали новые доверительные отношения, установившиеся между мной и наставником.
— Спасибо, что поверили в меня и рассказали о гностических Евангелиях. Я польщен.
— И что ты понял?
— Что Евангелия обладают большой силой и их необходимо сохранить.
— А еще?
— Что Бог внутри меня.
— Bene. — Старший повар откусил хлеб и задумчиво прожевал. Его кадык при этом подскакивал вверх и вниз. Наконец он снова заговорил: — То, что я тебе сказал, — спорно и рассуждать об этом небезопасно. Так что держи рот на замке. Ясно?
— Да, маэстро.
— Ты можешь отказаться учиться, если пожелаешь, и я тебе больше ничего не скажу.
Отказаться узнать больше? Ну уж нет! Как можно осторожнее я спросил:
— Маэстро, книга у вас?
Старший повар скривил губы, словно я задал ему трудный философский вопрос.
— Все не так просто.
— Нет?
Он откусил от горбушки и медленно прожевал.
— Скажем так, я вместе с другими обладаю некими сведениями.
— Вам может грозить опасность.
— Это зависит…
— От кого?
— Допустим, от тебя.
— Тогда все в порядке. Здесь вам нечего беспокоиться. Я вас никогда не предам.
— Надеюсь. — Синьор Ферреро положил руку мне на плечо и тихонько сжал. — Ты моя надежда, Лучано.
Я вспомнил о его дочерях. Елена была гордостью отца, двойняшками он восторгался, Наталье не мог нарадоваться. Но его надеждой стал я. Словно сын.
— Маэстро, — проговорил я. — Это для меня большая честь.
— Прекрасно. Так и должно быть. — Он протянул мне яблоко и спросил: — Ты знаешь историю об Адаме и Еве?
— О первых людях? — Я взял яблоко и вытер о рукав.
Старший повар кивнул.
— Она повествует о создании Евы из ребра Адама.
Странная выдумка. Она бы не понравилась ни одной из моих знакомых. Яблоко звонко хрустнуло под моими зубами. Синьор Ферреро откусил от своего и залюбовался белой мякотью.
— Историю об Адаме и Еве нельзя воспринимать буквально.
— Нет? — Я продолжал с наслаждением чавкать.
— Нет. — Наставник наблюдал, как я ем. — Она иносказание, как и все притчи Иисуса.
Я трудился над яблоком и думал: «Старший повар умеет выбирать фрукты, уж это точно».
— Ребра располагаются вот здесь, над сердцем, — легонько похлопал он себя по левой части груди. — В некоторых трудах, которые мне приходилось читать, утверждается, что рождение Евы из области сердца Адама означает духовное пробуждение. И это духовное пробуждение является началом человечества.
— Вот эта история лучше. — Я дошел до сердцевины и по давней привычке начал в нее вгрызаться.
— Согласен, лучше, — кивнул синьор Ферреро. — Но люди вольны пользоваться своей духовностью или нет. Вот почему за историей об Адаме и Еве следует история о дереве — древе познания.
Я проглотил огрызок вместе с косточками.
— Адам не хотел вкушать с древа, но Ева, его духовная сторона, убедила отведать плод познания. Понимаешь? Познания, Лучано. Так они пробудились от мрака и стали полноценными людьми. — Он посмотрел, как я вытираю яблочный сок с губ тыльной стороной ладони, и добавил: — Кстати плод, который они съели, был яблоком.