Карбидная лампа внезапно снова ожила.
Внизу, на коленях Оливера, была кровь. Очень много крови. Она струилась у него по рукам. Капала с подбородка. Мясо на коленях оказалось ногой, человеческой ногой с оторванным куском («это я откусил, о нет!»), с обнажившейся влажной красной мякотью. Кровь не била струей, а вытекала лениво, словно вода из осторожно сжимаемой губки. Рядом сидел Элай, выставив одну ногу; вторая отсутствовала до самого бедра. В руке он держал ржавую пилу с погнутыми зубьями.
– Я нашел пилу, Оливер, посмотри! – хихикнув, сказал Элай. – Я нашел пилу!
Свет погас, и в этот момент Оливера вырвало.
Прижимаясь к стене, как можно дальше от собственной блевотины, Оливер опять провалился в бессознательное состояние. Когда он очнулся заново, металлический привкус гнилой крови во рту исчез. И кожа также перестала быть липкой от нее. Все снова стало сухо.
(Хотя желудок Оливера на удивление казался полным.)
«Это сон, – подумал он, – просто сон». Но тут шагах в десяти-двадцати снова послышался негромкий смешок. Это был Элай, сказавший:
– Только не говори мне, паренек, что ты снова проголодался. Совсем без ног мне никак не обойтись.
Однако затем он ушел, и Оливер отчетливо услышал шаги, один за другим – ровная походка человека на двух ногах, а не скачки того, кто отпилил себе ногу ржавой пилой.
Оливер не мог понять, что происходит. Он подозревал, что потихоньку сходит с ума; пусть так, но с Элаем все равно что-то не то. Он играл с Оливером. Издевался над ним. Истязал его. И Оливер знал, что ему нужно раздобыть лампу, украсть ее у Элая, поэтому к тому моменту, как тот вернулся, Оливер уже нашел то, что было ему нужно: кирку. Он здорово ослаб, однако жажда жить и выбраться из-под земли была сильнее, поэтому он стиснул рукоятку кирки с такой силой, что в пальцах не осталось крови. Элай возвращался, тихо напевая себе под нос, а Оливер подкрался ближе, стараясь как можно точнее определить в кромешной тьме, где находится этот странный человек. Однако он не смог этого сделать. Казалось, Элай здесь, но вот он уже там, – а Оливер сознавал, что сил у него почти не осталось, что он скоро рухнет, что тяжелая кирка вывалится.
– Мир сдал, – бормотал Элай. – Прогнил насквозь. Его сожрали черви, словно яблоко, чавк-чавк. Лучше оставаться здесь, чем вернуться туда, это я тебе точно говорю. Здесь безопасно. Мир разваливается на части, но колесо вращается, колесо ломается и…
Вот он!
Элай стоял прямо перед Оливером.
Опустив голову.
Тихо бормоча себе под нос.
«Ну же, Оливер, давай!»
Кряхтя от напряжения, Оливер поднял кирку, замахнулся…
Жжжах! Все равно что вонзить нож в жирную тыкву. Острие кирки погрузилось глубоко в голову Элая. Оливер почувствовал, как крушится череп.
– … чинится-а-а-а… – простонал Элай.
Прежде чем рухнуть на землю.
Вскрикнув, Оливер выпустил кирку. Та упала вместе с телом, застрявшая в голове. Оливер отпрянул назад, ужаснувшийся сделанному. Хотя он не видел последствий своего преступления, он чувствовал маслянистый запах крови, а затем, как и обещал Элай, распускающееся зловоние дерьма. Потом Оливер ощутил чуждое, безумное чувство, поднимающееся подобно пузырькам в газировке. Он рассмеялся. Потому что: «Пошел ты на хрен, Элай!» Потому что: «Ты сумасшедший придурок, чудовище, мерзкое дерьмо!», такой же, как отец Оливера, такой же, как отец самого Элая, – чудовище во мраке, прячущее свет, выдающее его мучительно маленькими дозами. Смеясь, Оливер подсел к убитому. В темноте он наткнулся плечом на рукоятку кирки, и подбородок мертвеца скользнул по жесткой неровной земле.
– Ой! – воскликнул Оливер и снова хихикнул.
Он стал ощупывать труп в поисках добычи – сначала правая рука, вниз до кисти, ничего, затем левая рука, но и там тоже ничего. Нет, нет, нет, где лампа?! И в груди у Оливера зашевелился страх, что он совершил ошибку. Сначала ему нужно было определить, где лампа; теперь она могла быть где угодно. Возможно, Элай где-то спрятал ее, в глубине тоннеля, или за камнем, или…
Или она лежит под ним.
Передвинуть Элая было совсем нетрудно – он оказался легким, словно вязанка хвороста. Оливер откатил его в сторону – и вот она! Он поспешно схватил лампу…
А что дальше?
Его сразило новое откровение, обдало холодом, как ледяная вода замерзшего озера.
«Я не знаю, как ее зажечь!»
Оливер не нашел никакой кнопки, никакого механизма. Он нащупал какой-то вроде как ключ, такой, каким раньше заводили механические игрушки, и покрутил его в одну и в другую сторону, однако ничего не произошло.
Однако ведь Элай каким-то образом зажигал лампу, так? Для этого требовался огонь. Но видел ли Оливер хоть раз, чтобы Элай чиркал спичкой? Или пользовался… как это называется… кремнем или чем-нибудь еще таким? Он ведь обязательно увидел бы это. И тем не менее Оливер проверил карманы мертвеца, но нашел только мусор и монеты. Монеты. Подойдут. В свое время на уроке Оливер не обратил на это особого внимания и все же запомнил, что при ударе металла по камню образуются искры, поэтому он взял одну монетку, судя по всему пятицентовую, и с силой провел ею по земле – трр, тррр, тррррр, – но ничего не произошло. Тогда Оливер подошел к стене и попробовал еще раз, водя монеткой взад и вперед, быстрее и быстрее. И что? По-прежнему никаких искр.
Оливер расплакался от злости и отчаяния.
Да, он это сделал. Все испортил. Воспользовался своим шансом и все загубил. Отец всегда называл его неудачником, и, похоже, чудовище было право. Он облажался. По полной.
«Ты был прав, папа. Ты был прав».
Оливер упал на колени. Он даже не мог плакать. Просто стоял на коленях в темноте, кающийся грешник, прижавшись лбом к земле, и больше ничего не ждал.
Стало уже совсем невыносимо.
Смрад смерти. Зловоние фекалий. Темнота. Одиночество. Оливер уже думал, что уж пусть лучше б его мучил Элай.
«Нужно положить этому конец».
Оливер попытался вытащить кирку из черепа Элая, раскачивая ее взад и вперед. Наконец кирка подалась. Оливер отнес ее к стене и, ощупав камень, нашел в нем трещину. Собрав все до последней капли силы, со всего размаху вонзил кирку в эту щель, покачал. Кирка держалась крепко. И опять Оливер опустился на колени.
Он приложил голову к кирке, торчащей прямо перед лицом.
Самое нежное место, решил он, – глаза.
Поэтому Оливер закрыл левый глаз и осторожно прижался им к другому концу кирки.
И медленно отклонил голову назад.
Оливер понимал, что если резко дернет головой вперед, кирка попадет ему в глаз. Вонзится в мозг. И он умрет.
И, может быть – может быть, – это станет благословением: мучитель Элай в своем безумии дошел до важной истины, и смерть, несомненно, откроет путь к свободе. После нее Оливер пробудится где-то в другом, новом месте.
Там, где лучше.
– Колесо ломается, – произнес Оливер словно молитву. – И чинится.
– Оооооливер… – простонал Элай, и его голос заполнил подземный тоннель.
Оливер вскрикнул.
Позади послышался шорох. А затем донеслось легкое такатак панциря краба по камню.
Порывисто развернувшись, Оливер прижался спиной к стене рядом с киркой. В темноте он увидел силуэт – похожий на человека, но слишком длинный, слишком тощий, слишком высокий. Он поднимался над тем местом, где лежал Элай. Силуэт сиял не своим светом, а отсветами лунного серебра на масляной пленке. От него исходили полосы белого света, искрящиеся всеми цветами радуги.
– Кто… что…
– Оливер, – снова произнес голос. Это был голос Элая и в то же время не его голос. Голосом Элая он был только снаружи, а под ним звучали сотни других голосов, наложенных слоями друг на друга.
– Ты умер!
– И однако же я стою.
– Мне жаль, жаль, очень жаль, что я убил тебя!
– Напрасно. – Влажный смешок. – Пришло время, Оливер.
– Время?.. Время для чего?
– Время увидеть свое предназначение. Научиться магии. Сломать мир.
Часть VДевяносто девятый
Четыре Короля:
Люцифер, Левиафан, Сатана, Белиал.
Восемь их Герцогов:
Астарот, Моркин, Асмодей, Вельзевул, Утутма, Матокор, Абигор, Баал-Берит.
И двенадцать Рыцарей:
Молох, Малус, Пельсинад, Лит-Лиру, Хиор-Ка, Данталион, Виссра, Оркобас, Воллрат, Никон, Мимон, Фульгорид.
А под ними семьдесят четыре Хранителя, следящих за строением космоса. Обратись к великому множеству, и их колдовство станет твоим. Всех, за исключением Архиизверга. Лишь один вверху и внизу, один выпал из времени, один бежал из Ада и разрушит столпы Рая, и это Архиизверг, к чьей магии нельзя воззвать. Эта магия взывает к тебе.
48. Вырванные ногти
На третий день отсутствия Нейта Мэдди поняла, что сломалась. Она всегда гордилась тем, что перед лицом хаоса «держит свое дерьмо в себе». У нее были свои тараканы в голове, Мэдди это понимала: тревога и, хотя это и не было диагностировано, что-то вроде синдрома дефицита внимания. Возможно, даже немного обсессивно-компульсивного расстройства. Но Мэдди умела лечить себя. Списками. Книгами. Своим искусством. И в первую очередь – это она осознала только сейчас – своей семьей. Теперь семья разбита. Целая ее треть, жизненно важная, отрублена и бесследно исчезла.
Хотя временами непрошеные мысли сигнализировали о другом ощущении, скрывающемся под поверхностью: «А тебе не стало немного лучше? Теперь, когда его нет? Больше нет его боли. Его странных настроений. Теперь ты можешь быть собой. Уже не нужно жертвовать. Можешь подумать о себе».
Мэдди в это не верила. Не соглашалась. Однако навязчивые мысли заявлялись без спроса. Она их не приглашала. Но они все равно приходили, и неважно, правдой они были или ложью.