Боль.
Боль, которую невозможно сдержать.
Джейк свою боль скрывал, но не как отец Оливера, нет. Эта боль хранилась там же, где Джейк хранил все свои штуки…
В пространстве между мирами, в Промежутке.
Джейк или так страстно жаждал сохранить свою боль, или так боялся ее, что выдворил подальше.
И поэтому, когда он щелкнул пальцами и крутанул запястьем, извлекая инструмент для совершения жертвоприношения – опять кирку, – Оливер увидел мелькнувшую боль. И сделал то, что уже проделал с Грэмом Лайонзом, а затем, всего несколько часов назад, с Джедом Хомаки.
Он потянулся – не руками, а сознанием.
Схватил эту боль.
И что есть гребаной силы потянул.
У Джейка в руке появилась кирка, но вместе с ней еще кое-что. Всякий раз, доставая что-либо из Промежутка, он неизменно ощущал странный прилив, одновременно приятный и жуткий, и сейчас произошло то же самое – но только ощущение осталось. Пристало подобно поту. Оно сгущалось, уплотнялось, расширялось, заполняя Джейка, пропитывая насквозь. Вместе с ним нахлынули воспоминания, горечь утраты и боль. Очень много боли. Воспоминания о плачущей матери. Об отце, который его бьет. Который затем его обнимает. Его культя вместо ноги. Мать торопливо взбегает вверх по лестнице, старик преследует ее с железным черпаком. В этих воспоминаниях Джейк больше не был Джейком. Он был Оливером. Тем Оливером. Своим Оливером.
Нет, нет, нет, нет!..
Джейк не хотел ничего этого.
«Вернуть обратно! Прогнать прочь!»
Эти мысли были мольбой, посланной в эфир, к Элаю, демону Элигосу Вассаго, черному сиянию в глубине шахты. В тот день демон рассек ему лицо, отнял у него глаз и вставил другой, а сам исчез.
Однако Джейк понимал, что на самом деле демон никуда не делся. Он говорил с ним через книгу, ведь так? Через Книгу несчастных случаев: сосуд, сборник заклинаний на языке самого демона.
И вот теперь Джейк ощущал вкус страниц этой книги – тошнотворно-бумажный, горечь чернил и солоновато-медный привкус крови.
«Почему это происходит?» – мысленно возопил Джейк, ощущая в руке текстуру кирки, очень холодной. Он попытался пронзить ею сердце Оливера, однако его рука оказалась мягкой, словно лапша. Кирка должна была наполнять его силой, придавать энергию, но вместо этого тянула вниз непосильной тяжестью. Пальцы стремились разжаться. Выпустить кирку. Джейк представил себе, как она вываливается у него из руки, с грохотом падает на камни и…
Он полностью сосредоточился на лице Оливера. Лежащего с закрытыми глазами. Откинув голову назад. У него на лице отражалась какая-то борьба, словно он чем-то занимался – привязанный к алтарю, он что-то делал.
Но что?
И вдруг до Джейка дошло.
Маленький мерзавец извлекал из него боль. Как извлек ее из Грэма Лайонза в ту ночь на дороге.
Вздрогнув, заревев, Джейк – «я Джейк, а не Оливер, не этот слабак, я Джейк!» – размахнулся киркой, стараясь восстановить мрак, вернуть его назад в себя…
Со всего размаха он опустил кирку Оливеру на грудь.
Прямо в сердце.
Вот только…
Вот только…
Кирка погрузилась в щель в алтаре. Не встретя ни кожи, ни кости, ни мягких тканей. Металлическое острие встретило только твердый камень. Звяк!
Оливера на алтаре не было.
Джед не мог сказать, что произошло. Он стоял, с мучительной болью наблюдая за тем, как Оливер без сопротивления лег на алтарь, став совершенно беззащитным, – а повзрослевшая его версия привязала его к камню. Оливер добровольно собирался принести себя в жертву. Однако, глядя на происходящее, Джед смутно чувствовал, что это часть плана. И все будет хорошо.
И затем Оливер – фффух! – исчез.
Словно его здесь и не было. Веревки соскользнули, спадая с краев алтаря. Джейк стоял ошеломленный, задыхающийся, словно ему отвесили хорошую затрещину. Чудовище в ужасе взирало на опустевший алтарь.
Как и все остальные.
Мальчишка с пистолетом.
Полицейский с ножом.
Калеб, привязанный к стулу, стоящему посреди зазубренных камней.
Взгляды всех были прикованы к алтарю.
«Вот мой шанс», – решил Джед.
Самым опасным был мальчишка с пистолетом…
На него Джед и набросился.
Налетев с разбега на того, кого назвали Алексом Амати, он повалил его на камни. Здоровенный верзила оказался неуклюжим и не удержался на ногах. Пистолет выпал у него из руки и отлетел в сторону.
Джед рассмеялся.
«Что, получил, горилла? – злорадно подумал он. – Это все часть моего плана!»
«В моем плане этого не было», – подумал Оливер.
Он больше не лежал на алтаре.
Находился не на каменном поле, не в парке и не в Пенсильвании. И, может быть, даже не на планете Земля.
Оставалось под вопросом, находился ли он вообще в реальности.
Это место было Оливеру знакомо. Пустота: огромная гематома, багровая и бескрайняя, отекающая разбитыми звездами, камнями и зубами.
Куда бы он ни смотрел, великая пустота простиралась в бесконечность. Звезды – неестественные, нечеткие, словно увиденные сквозь окно, вымазанное вазелином, – висели по краям. Вокруг них и между ними плясали разноцветные краски. Краски и тени. Тени, похожие на те, что Оливер видел в людях: жидкие, эластичные, перетекающие из одного места в другое. Похожие на боль.
Что-то проплыло мимо: бутылка. Внутри плескалась темно-янтарная жидкость. На этикетке было написано: «Джек Кенни». Плавно вращаясь, бутылка плыла в воздухе – точнее, в «воздухе», в кавычках. Затем другой предмет: старый потрепанный альбом. Взмахнув рукой, Оливер схватил его и сразу же понял, что это такое. Та самая книга, которую ему показывал Джейк. Книга учета. Книга нечестивых заклинаний.
Книга несчастных случаев.
Оливер не стал ее читать. Вместо этого он принялся вырывать из книги страницы, одну за другой, с каждой последующей все более яростно – плавно кружась, страницы удалялись от него, медленно, словно под водой.
Пустота вокруг подернулась рябью.
Где-то далеко в глубине что-то зашевелилось. Огромная тень появилась перед россыпью звезд, закрывая их собою.
«Я здесь не один…» – с ужасом осознал Оливер.
– Долбаный ублюдок! – прошипел Контрино. Уставившись на старика, который только что расправился с мальчишкой с пистолетом, он грозно взмахнул ножом. – Не рыпайся, – бросил полицейский Фиге, похлопав плашмя лезвием ему по голове.
Фига чувствовал позади смерть. Которая ждала, подобная здоровенной серой тени. У него мелькнула рассеянная мысль: не то же ли самое испытывает человек, оказавшийся на пути неумолимо надвигающегося цунами – пенящейся, темной, словно вино, волны, которая вздымается и замирает перед тем, как обрушиться, размозжив человека о берег, превратив все его кости в черепки, и увлечь его обратно в алчное море. Но волна, тень пока еще не обрушилась на Фигу.
У него еще оставалось горючее в баке.
Поэтому, когда Контрино повернулся к нему спиной и направился прочь…
Фига сделал самое простое, самое глупое, что только пришло ему на ум. Просто протянул руку, схватил подонка за ногу и что есть силы дернул. Вскрикнув, Контрино повалился вперед, больно ударившись о торчащий из земли камень. Он застонал, корчась от боли. Фигу это нисколько не смягчило – наоборот, наполнило сознанием высокой цели.
Взревев, Фига навалился на Контрино, прежде чем тот смог подняться с земли, и принялся молотить его кулаками, несмотря на то что из раны в животе хлестала фонтаном новая кровь. Вывернувшись, Контрино отбросил его назад, и они провалились в промежуток между камнями. Лезвие ножа вонзилось Фиге в бицепс один раз, второй, в третий раз полоснуло по предплечью, в четвертый вошло между ребрами. Фига почувствовал, как из легких у него выходит воздух. Но, собрав остатки сил…
Он схватил мерзавца за ухо…
И что есть силы ударил его головой о камень.
Контрино дернулся и затих.
Пытаясь отдышаться, Фига услышал исходящий из бока булькающий свист. Его дыхание становилось слабым, вполовину, в четверть силы от того, каким было. Он опустил голову на холодную сырую землю. Здоровенная серая тень снова поднялась, заслоняя собой небо, застилая дождь и отнимая у Фиги последний воздух, и обрушилась на него.
Книга несчастных случаев превратилась в рой вырванных страниц, в узкие полоски бумаги, в конфетти из клочков. А пустота, загудев, стала черной. Мрак расплылся подобно чернильному пятну на промокашке.
Тень поднялась над Оливером стаей черных дроздов, затем волной ядовитых змей, скользких червей, паучьих лап. Ее тело было темнее чего бы то ни было – но в то же время ярче: свет плясал по ее поверхности подобно живому существу. Тень проплыла перед Оливером, а вместе с ней голос, проникающий ему в голову подобно корневому отростку назойливого сорняка.
«Тебе здесь не место, мальчик!» – сказала тень.
– Как и тебе, – ответил Оливер.
Ему стало страшно. Тень взревела – все ее щупальца и конечности заколыхались, протягиваясь к нему, окружая со всех сторон. Воздух наполнился голосом необузданной ярости.
– Ты не сможешь мне навредить! – перекрывая его, крикнул Оливер. – Ты меня не напугаешь! Я тебе нужен. Тебе нужно, чтобы я умер там, ведь так? На каменном алтаре!
Тень отпрянула назад. Снова превращаясь в скользкую извивающуюся массу.
«Ты ничего не понимаешь! Нужно сломать колесо. Разбить ось. Бог сломал этот мир. Я тебе все покажу».
И тут сознание Оливера заполнилось мерзостями: жестоким насилием, убийствами, самоубийствами и массовыми захоронениями… Но он прикусил губу так, что почувствовал привкус крови, прогоняя эти образы, заменяя их своими: мать и отец, друзья, играющие дети, звезды вокруг полной луны. Затем он вспомнил все то хорошее, что люди делали друг другу: кто-то помог бездомному встать и дойти до пункта раздачи бесплатной еды, показ всемирного прайд-парада по телевизору, цветы, которые носила в дом престарелых его мать…