Они снова обнялись. Им было так хорошо! Фига еще раз спросил, как у них дела, и они ответили, что все в порядке. И это наконец действительно было так, настолько в порядке, насколько возможно. Но Мэдди понимала, что без Нейта в полном порядке все уже никогда больше не будет.
Фига уехал.
Мать и сын стояли перед домом, провожая взглядом его пикап, удаляющийся по дорожке.
– Ладно, – наконец сказала Мэдди. – Третья вещь. Выкладывай, парень.
– Хочу отправиться с тобой в путешествие на машине.
– В путешествие на машине… – Мэдди фыркнула. – Хорошо.
– Я… – Она видела, что Оливеру это дается нелегко. Он собрал все свои силы. – Мам, я не такой, как другие ребята. И взрослые. И… ну… люди.
– Знаю.
– Ты знаешь, что я вижу… чужую боль. И в каком-то смысле лечу ее.
– Да, ты мне объяснял. – Мэдди изогнула брови.
Вскоре после событий той ночи Оливер рассказал ей о своих способностях. Мэдди давно знала, что ее мальчик особенный, и когда он ей все рассказал, она не очень-то удивилась. Доктор Нахид, у которой Оливер по-прежнему консультировался раз в месяц, в основном по «Скайпу», сказала, что его способность сострадать другим людям просто невероятна, и с этим ничего нельзя поделать. Однако добрая доктор Нахид даже не представляла себе, насколько невероятна.
Еще Оливер рассказал, что однажды, примерно через месяц после битвы в Рэмбл-Рокс, он решил попробовать помочь матери избавиться от боли. Однако, по его словам, с той ночи ее боль изменилась. Она ослабла, но, что гораздо важнее, стала другой. Не такой яростной. «Менее похожей на быка в зеркальной галерее», говоря словами Оливера.
– Я хочу отправиться в мир. И попробовать помочь людям. Посмотреть, смогу ли… извлекать из них все плохое.
– Облегчать боль.
– Ну… да.
– Олли, ты же знаешь, что есть люди, которые хотят испытывать боль. Быть может, она им даже нужна. Боль – неотъемлемая часть человека. Ее нельзя уничтожить, от нее нельзя спрятаться. – «И мы слишком хорошо усвоили это на собственном опыте», – мысленно добавила Мэдди. – Как с Джейком. Ты что-то у него отнял, а ему оно было необходимо.
– Знаю. – Оливер кивнул. – Но иногда становится очень плохо. Как раковая опухоль, когда здоровые клетки восстают друг против друга. Как с Джейком. И иногда боль дает человеку кто-то другой. Не знаю, ну, заражает ею. Это плохая боль. Что-то вроде инфекции. От нее человеку плохо. И от нее может стать плохо окружающим.
– Как с Джейком, – снова сказала Мэдди.
– Точно.
«Господи, а мой ребенок умен…» Слишком умен. Мэдди об этом сожалела. Это делало Оливера уязвимым и беззащитным. Все эти большие мысли. Большое сердце. Твою мать!
Мэдди опасалась, что выпустить Оливера в мир таким будет… опасно. Его жизнь переплетется с жизнью других людей, он окажется привязан к ним в эмоциональном плане. А это запретная территория. Оливер еще молод – слишком молод. Мэдди еще не готова разрешить ему водить машину, не говоря уж о том, чтобы открыться для страданий других людей.
– Даже не знаю…
– Мы просто будем ехать и смотреть. Ты научишь меня водить машину, я буду встречаться с людьми и просто – как знать – видеть, что смогу.
– Олли…
– Я могу помогать людям. Как ты сама говорила. Ты творец – ты создаешь вещи. А я хочу заниматься тем, что получается хорошо у меня.
Оливер произнес это с такой силой, с такой решимостью, что Мэдди была потрясена. Он нисколько не сердился. Его стремление не было порождено ни злобой, ни честолюбием. И его уверенность была для него чем-то необычным. Ну что еще могла ответить сыну Мэдди?
– Хорошо.
– Хорошо?
– Не заставляй повторять, нелегко было сказать это и один раз. – Мэдди пожала плечами. – У меня отложены кое-какие деньги, мои работы неплохо продавались на последних выставках. Можем позволить себе небольшое путешествие в награду, так давай совершим его. Но только после следующей моей выставки, а ждать всего каких-нибудь несколько недель. Договорились?
Оливер крепко обнял ее. Охнув от силы его объятий, Мэдди тоже обняла его. Какое-то время они стояли так.
– Отец гордился бы тобой, – наконец сказала Мэдди. – Он гордился тобой тогда, гордился бы и сейчас. В конечном счете ты будешь лучше его, а он был лучшим из всех, кого я только знала.
– Спасибо, мама. – Оливер высвободился из объятий. Отступив от матери, он уставился себе под ноги. – Как ты думаешь, он по-прежнему там?
– Отец? – Ответ последовал без колебаний: – Да. Уверена в этом. Я не знаю где. Не знаю даже когда. Но если я знаю твоего отца, то он где-то там – и всеми силами стремится вернуться домой.
И она тоже всеми силами старалась вернуть Нейта. Каждый день с тех самых пор, как она изготовила сов, Мэдди мастерила новую дверь. Она перепробовала различные места, в разных комнатах, в лесу, на дороге. И различные материалы: древесину поваленных деревьев, камни из Рэмбл-Рокс, куски одежды Нейта, кости оленя, которого нашла в лесу. Даже использовала части дома: куски отделки, регуляторы батарей отопления, смеситель от раковины. Одни предметы она раскрашивала. Другие закрепляла на стенах. Что-то ставила во дворе, посреди голого пространства.
Еще ни разу ни одна из этих дверей не отворилась.
Не отворилась так, чтобы в нее можно было попасть куда-то в другое место, а не на другую сторону в этом месте. Не отворилась так, чтобы не уткнуться в стену, в кору, в воздух. Никаких других миров.
И никакого Нейта.
Однако Мэдди сознавала, что у нее получилась неплохая коллекция. Двери станут гвоздем ее следующей выставки. И в глубине души Мэдди надеялась, что, когда выставка состоится, когда она явит миру свои двери, когда будет стоять среди них, они вдруг разом откроются.
И за одной она снова увидит мужа. А Оливер обретет отца. И их сломанный дом снова станет целым.
ЭпилогЧеловек чисел
Каждый день уборщик на лакокрасочном заводе сталкивался с числами. Он считал минуты. Считал шуршащие движения швабры в руках. Делал все возможное, чтобы сосчитать количество щетинок в этой швабре. Он считал, сколько слов было обращено к нему, считал трещины в бетонном полу, считал металлические опилки, то и дело скапливающиеся возле смесителя, эмульгатора и режущего аппарата.
(Неизменно самым маленьким оказывалось число, показывающее, сколько человек обратились к нему за день. Уборщика никто не любил. И он это знал. Чувствовал. И, если честно, ему также никто не нравился, хотя он и старался изо всех сил быть по отношению ко всем вежливым и обходительным, чтобы не раздражать. Никогда не нужно раздражать нормальных людей. Однако в своих мыслях уборщик красочно представлял себе, каково было бы привести их на каменное поле, положить одного за другим на камень и выпотрошить. И в первую очередь полногрудую блондинку-секретаршу. Он с большой радостью вспорол бы ей живот, от сисек до паха. От носа до кормы.)
Когда очередной день подсчета заканчивался, уборщик уходил с работы.
Иногда по дороге домой он сворачивал в Рэмбл-Рокс. В его мире там находился открытый театр. Устраивались концерты. По большей части местной самодеятельности, ничего серьезного. И был тоннель, часть подземного склада, где хранилось оборудование, – он всегда был заперт на замок. Однажды уборщик тайком проник туда в надежде, что тоннель позовет его домой, – что там, в темноте, он встретит демона, источающего зловоние мертвечины, ждущего его с распростертыми объятиями. Однако этого не случилось. Работники склада, залитого ярким светом люминесцентных ламп, просто выдворили его прочь.
Бродячие камни также были здесь, далеко за открытым театром, разбросанные среди колючих вечнозеленых растений. Уборщик время от времени блуждал среди валунов, словно червь, ползающий среди сломанных зубов. Не хватало одного: камня-алтаря. Он исчез. Вместо него не было ничего – лишь пустое, мертвое место. Ни камня. Ни жизни. Ни жучка, ни травинки. Лишь пятно безжизненной растрескавшейся земли.
Домом его была квартира над чужим гаражом.
Жил он скромно. Консервы и одна кастрюля. Койка. Толчок. Большего ему не было нужно. Он понимал, что когда-нибудь хозяин – старая высохшая мумия, не беспокоивший его кроме тех дней, когда приходил срок платить за жилье, но даже тогда он ограничивался лишь тем, что просовывал записку под дверь, – потребует заплатить за испорченные стены. Исписанные, утыканные кнопками, исчерченные красными линиями.
Фотографии, расчеты и страницы, вырванные из библиотечных книг по демонологии. Он знал, что демон исчез – перестал говорить с ним, – и он также перестал к нему обращаться. Когда-то он жил в бессмысленном, гротескном уюте павших миров, подбирая то, что попадалось по пути, алчно пожирая добычу, лениво охотясь. У него были подручные, и у него были жертвы. Тот мир ему нравился. Затем все это исчезло. Точнее, вернулось в исходное состояние, отрыгнулось обратно в нормальную вселенную, но не в ту, откуда он родом. В другую. Торговые марки были незнакомы: он ездил на машине «Ерисага Шевалье» 1998 года. Корейская марка, но собрана в Кентукки. Да и Корей здесь не две, никакого разделения на Северную и Южную. Только одна единая Корея.
Он родом не отсюда.
Его дом не здесь.
Поэтому у него снова появился план.
Он выбрал нескольких девочек. Пока еще не сделал им ничего плохого, даже не подходил к ним – но пристально наблюдал, фотографировал издалека, делал пространные записи. Теперь нужно было действовать быстро, сделать все сразу. В прошлый раз все беды возникли именно из-за того, что он обхаживал девочек слишком долго. Он уже определился с жертвами. Пока их было двадцать две – они являлись частью уравнения. Девяносто девять – и мир умрет.
«Все миры умрут», – надеялся он.
И тогда он сможет оставить это место и вернуться, не в тот мир, в котором родился, а туда, куда провалился, – куда унесла его молния. В свои охотничьи угодья. В свой настоящий дом.