[40]; но как ей было защититься от того, что она видела! как понять, что этот правитель дворца, профессор Шарко, был перед ней столь беспомощен!
И чего он искал у нее?
Искал — и нашел.
Они, похоже, встречались в его кабинете в больнице Сальпетриер, всегда целомудренно сидя по разные стороны письменного стола, никогда не переходя к интимности, и негромко беседуя.
Думается, что сами их тихие голоса обладали некой интимностью, как прикосновение кожи к коже. Почему бы иначе они никогда не касались друг друга? Хотя рука — да, действительно, однажды он держал ее руку в своей. А во время медицинских демонстраций, у всех на глазах? Нет, прикасаться к ее истерогенным точкам он позволял лишь ассистентам. Сам никогда.
А сейчас — и расстояние, и максимальная близость.
Чего же он искал у нее? И как объяснял роль Бланш в публичных экспериментах, когда ее, точно механизм, нажатием на точки погружали в сомнамбулическое состояние и возвращали обратно? В чем заключался смысл?
Однажды Шарко рассказал ей, что мечтает о ситуации, когда человек, собственно человек, сможет освободиться от всего, что окружало или, точнее, создавало его. Слово «механизм» он иногда употребляет синонимично выражению «как животное». То есть с чувствами чище человеческих.
Чистота! Как страшно.
Шарко объяснил Бланш, что от человека в истерическом состоянии можно отсечь идею или идеи, которые на протяжении всей жизни формировали или изменяли его. Образно говоря, над человеком, над человеком, если таковой действительно существует, устанавливают стеклянный колпак. Над его воспитанием и достигнутым им социальным положением; он изолируется от всех человеческих норм поведения, и остается только исходный человек. То есть его ego.
Потом Шарко добавил: только тогда перед нами предстанет человек как подобие некого механизма, выдуманного когда-то Ламетри.
Она спросила: точки, что ты отмечаешь на моем теле, на которые нажимаешь сам или приказываешь нажимать своим рабам в белых одеждах, чтобы стимулировать кататонические припадки, значит, и являются точками, проникающими в мое истинное «я» — и впервые вызывающими это самое ego в примитивном, возможно кошмарном, но зато отчетливом виде?
В некотором роде, ответил он.
Значит, я, становясь механизмом, освобождаюсь от грязи жизни?
Возможно, ответил он. Но ты, в каком-то смысле, оказываешься ближе к своему человеческому «я», чем когда-либо.
Как если бы была животным? — спросила она.
В некотором роде, повторил он тихо и с любовью.
Однажды весной 1888 года у них произошел конфликт.
Бланш не пишет, какого рода, но в результате она «с криком» выбежала из комнаты Шарко, а тот потом в сердцах передал все процедуры своему коллеге Жюлю Жане. Бланш уже тогда славилась наличием сценических способностей, как у Сары Бернар, и юный Жане, желая произвести впечатление на свое окружение, созвал публику, состоявшую из юристов, ученых и специалистов по судебной медицине, чтобы с помощью Бланш решить или хотя бы осветить вопрос, может ли женщина в сомнамбулическом состоянии совершить преступление.
Бланш была великолепна.
Она проявляла послушание и с театральной одержимостью выполняла все самые кровавые задания вроде закалывания ножом, убийства выстрелом из пистолета и отравления. Когда приглашенные почетные гости покидали место действия, оно, образно говоря, было покрыто трупами и частями тел; представление с успехом подтвердило, что истеричка в сомнамбулическом состоянии вполне может совершать криминальные действия.
Несколько студентов Жане, однако, задержались, и один из них, с легкомыслием молодого человека, сказал все еще пребывавшей в сомнамбулическом состоянии Бланш, что она в комнате одна и должна раздеться и принять ванну. Бланш впала в бешенство, закричала, что предложение студента является постыдным, и выгнала перепуганного юнца за дверь.
Приступ ярости продолжался у Бланш так долго, что вызвали Шарко, и Бланш с ожесточенным лицом и со спокойствием, показавшимся Шарко чуть ли не убийственным, грозно потребовала объяснения, почему он ей изменил. Шарко не понял, но она повторила слово «изменил», явно имея в виду, что он передал ее на лечение другому исследователю.
Это было гнусностью и изменой, ее унизили. Он спросил, в чем заключалась разница, поскольку она ведь и для него выступала перед публикой. Тогда она попыталась его ударить.
Ссора было долгой. Постепенно их голоса сделались тише. У слушавших из коридора сложилось впечатление, что под конец оба молчали.
Когда они потом вышли из комнаты, глаза у обоих были заплаканы.
В «Книге вопросов» — намеки на ревность или борьбу за власть.
Раньше Бланш проходила лечение у Жюля Жане.
В январе 1886 года ее как раз перевели в главное отделение Сальпетриер — Шарко некоторое время был болен, — где лечили гипнозом. Ей делали «пассы Месмера», а потом погружали в определенное состояние, считавшееся глубокой стадией гипнотизма по Гарни[41]. В качестве дополнения пытались добиваться варианта полного сомнамбулизма по Азаму[42], а затем применяли сочетание методов Азама и Соллье[43], но при пробуждении через сутки Бланш продолжала пребывать в необъяснимо раздвоенном состоянии, которое обозначалось в журнале как «Бланш-1» и «Бланш-2».
При «Бланш-1» она пребывала в спастическом состоянии, была подвижной и чуть ли не нежной. При «Бланш-2» она оказывалась очень тихой и печальной и просила разрешения вернуться обратно к Шарко.
Одно из редких воспоминаний о Бланш Витман после смерти Шарко имеется в статье А. Бодуэна «Некоторые воспоминания о Сальпетриер»[44].
Он сблизился с ней через знакомых Мари Кюри и несколько месяцев спустя — Бланш к тому времени уже прошла через большую часть ампутаций, ей оставалось удалить лишь левую ногу — отважился задать свой главный вопрос.
Можно добавить, что Мари при этом разговоре не присутствовала.
Он спросил, сознавала ли она степень обмана, присутствовавшего в сомнамбулическом или гипнотическом состояниях. Не были ли припадки и кататонические состояния симуляцией. Она ответила очень холодно, не повышая голоса:
— Симуляцией? Вы думаете, что профессора Шарко было легко обмануть? Да, конечно, многие женщины пытались это сделать. Тогда он просто смотрел на них и говорил: успокойтесь!
Через полгода Бодуэн прочел в одной из газет, что она умерла. Значит, разговор должен был происходить где-то в 1912 году. Это — единственное документально оформленное интервью с Бланш после смерти Шарко, единственный текст, дополняющий «Книгу вопросов».
Не сдавайся.
Я все еще надеюсь, что у «Книги» Бланш имелся тайный или скрытый план, который соединял все воедино. Истерические припадки, должно быть, начались вскоре после ее семнадцатилетия. Симптомы указывают на эпилепсию, но уже вскоре становится понятно, что все не так «просто». К тому же ее изображения, то есть картина и единственная фотография.
Но за этими изображениями — другой образ.
Женщина со спицами в руках, погруженная в размышления о постепенно ускользающей жизни, женщина, вяжущая крючком варежку, возможно, во время Второй мировой войны, да, конечно, она вяжет варежку с двумя пальцами, наверняка чтобы послать ее финским солдатам.
Как ее зовут? Она вяжет варежку. По ночам раздаются пугающие ребенка необъяснимые всхлипывания.
Однажды вечером Шарко пожаловался Бланш Витман, что Сальпетриер все же никогда не сможет соперничать с Лурдом в вопросах веры.
Бланш спросила, что он имеет в виду под странным выражением «вопросы веры», и тогда он, избегая прямого ответа, начал уклончиво рассказывать о Франциске Парижском и его гробнице, а также о том, как его собственный отец воспитывал из него янсениста.
Бланш поведала об этом Мари Кюри. После этого у той возник интерес к проблеме Лурда, а также изменилась неколебимая позиция в отношении ядерной физики. Какое забавное и исторически необоснованное утверждение.
Вдруг озадачивающая запись в «Книге», совершенно в другом тоне:
И Шарко сказал: чудотворец может сказать своему пациенту: «Встань и иди!» Почему бы нам тоже не включиться в такую игру, если это на пользу пациенту? Но я говорю вам: никогда не делайте ничего подобного, за исключением редких, уникальных случаев. Только если вы совершенно уверены в своем диагнозе, неиначе. Я говорю вам: никогда не пророчествуйте, если не знаете.
Просветитель, увлекающийся оккультизмом. Этот страх просветителей перед неизвестностью! Эти оговорки и предосторожности! Никогда не пророчествуйте, если не знаете.
Ну надо же!
Похоже, он рассматривал любовь как болезнь, которую можно вызвать.
Когда он впервые прикоснулся к ней, замерла не Бланш, а он сам. Это произошло 22 марта 1878 года. Шарко увидел ее месяцем раньше, ее принимали в больницу Сальпетриер и его друг, доктор Жюль Жане, поставил ей диагноз. Теперь он видел ее во второй раз.
Шарко долго изучал ее журнал, не отрывая глаз, потом поднял взгляд и посмотрел на нее.
— Бланш, — сказал он, — в журнале записано, что у тебя близорукость. Это правда?
Она сидела перед ним на стуле и, встретившись с ним взглядом, улыбнулась. Он попросил разрешения подержать ее за руку, чтобы, как он сказал, проверить, не повредили ли судороги длинные нервные волокна. Бланш протянула ему руку.
Овладеть Бланш ему удалось только 16 августа 1893 года. Так много потребовалось времени.
На вопрос о близорукости она так и не ответила, а он больше не спрашивал. Но с этой минуты, длившейся на самом деле почти два часа, с этой минуты он, сам того не зная, любил ее.