ским писателем. (Его записная книжка полнилась цитатами из Монтеня.) Сейчас Монтень, хотя и ценится высоко, редко становится предметом обсуждения за столом. А вот Джо мог рассуждать о нем часами.
Однажды он попросил у меня карандаш, взял стул и начертал на стене моей студии: «Человек, который женится на своей любовнице, подобен тому, кто блюет в свою шляпу, прежде чем надеть ее на голову», — и подписал: «Монтень».
Джо много чего нацарапал на стене моей студии. Кое-что было из Селина. Например: «Мочился я на это с высокой колокольни». Джо обожал Селина, как и все мы. Однажды я удивил его, сообщив, что французы считают Селина антисемитом.
— Даже если он и не любил евреев, он был великим писателем, — сказал Джо. — Все равно я предпочту Селина всем этим еврейским простофилям, которые одарили нас всяким дерьмом.
Таким был этот Джо — сплошная откровенность. Я любил своего приятеля за отсутствие амбиций и за то, что он занимался самообразованием. Никогда не забуду тот день, когда он открыл для себя дзен. Он явился ко мне с книгой под мышкой, широко ухмыляясь, и сказал:
— Генри, вот оно! В этом есть толк. Это начисто отрубает всю иудейско-христианскую чепуху. Это заставляет тебя разуть глаза, рассмеяться и хорошенько пернуть. Почему я раньше об этом не узнал? Это спасло бы меня от многих мучений.
Так он продолжал счастливо щебетать. Затем однажды вечером, когда мы смотрели телевизор, он впервые увидел Алена Уотса и взглянул на меня с глубочайшим изумлением.
— А почему бы им в синагоге не завести себе таких парней? — спрашивал он. — Черт возьми, Генри, в жизни не встречал такого толкового парня. Так ты, говоришь, с ним встречался? Завидую. А я тут, значит, ношусь с этими недоумками актерами, психами и прочим дерьмом…
И тут он снова пускался в рассуждения о ничтожных актеришках, которые только и умеют, что считывать текст с подсказок, не допуская ни единой мысли в свои пустые башки.
Однажды повстречав Джо Грея, ты уже не мог забыть его — словно тебя прошибло током. В самом начале нашей дружбы он часто таскал меня на голливудские вечеринки. Что за скукотища! Но Джо вечно успокаивал меня:
— Подожди немного, скоро появятся горячие дамочки.
Смешно, но он мог подойти и заговорить с любым важным гостем на вечеринке. Западая на какую-нибудь мордашку, он тут же обещал ей работу и все богатства мира. В бумажнике у него всегда имелись визитки с именем и адресом. По ходу вечера он рассовывал свои визитки, словно лотерейные билетики. Я всегда удивлялся тому, сколько девчонок их сохраняли и начинали названивать по указанному телефону буквально на следующий день. Но Джо к тому времени уже, разумеется, забывал даже, как их зовут.
— Ванда? — переспрашивал он. — Ах да, ты такая блондиночка, да?
— Нет, — могла ответить она простодушно. — Я низенькая, полноватая брюнетка.
— Тогда иди в жопу! — отвечал он и вешал трубку. Разумеется, каждый раз, беря меня с собой, он устраивал мне настоящую пытку — я сгорал от стыда.
— Это мой друг, Генри Миллер, писатель. Ну, вы знаете — «Тропик Рака», «В мире секса»…
Человеку, к которому он обращался, такие имена и названия, как Генри Миллер и «Тропик Рака», были совершенно незнакомы, но он с большим удовольствием изображал несомненную осведомленность. Некоторые из них даже напоминали мне, что мы встречались где-то в Париже, Лондоне, Берлине или где-то далеко в Южной Америке — в общем, везде, где они никогда в жизни не бывали.
На таких вечеринках я обычно приставал к Джо с одним вопросом:
— А когда мы будем есть? И что мы будем есть? Джо быстро наворовывал мне жратвы.
— Что ты все о еде да о еде?! — приговаривал он при этом. — Я притащил тебя сюда, чтобы поглазеть на цыпочек. Только глянь на ту вон, с большими сиськами! Хочешь, я вас познакомлю?
— А ты ее знаешь?
— Естественно, нет. Но какая разница? К тому же ты известный писатель. Она будет только рада познакомиться с тобой. Да она просто описается от удовольствия. Уж я-то этих сучек знаю!
Но меня в Джо Грее интересовали не бабы, которых он подкладывал ко мне в постель, а его мнение о книгах, которые ему нравились. Над его камином выстроились в ряд и чарующе светили корешками лучшие книги, о каких можно только мечтать. Берясь за книжку, он заглатывал сразу и крючок, и грузило, и удочку и уже с ней не расставался. Он не просто делал пометки и выписывал целые абзацы из любимых книг — он тут же читал все книги, которые автор мог упомянуть по ходу дела. (Не знаю лучшего способа выбрать для себя стоящее чтение.) Между прочим, и это говорит в пользу Джо, я знал только еще одного такого человека, который коллекционировал и читал замечательные книги, Джона Каупера Повиса. Навестив его в Уэльсе, я тут же обратил внимание на полку с книгами передо мной, где стояли Гомер, Вергилий, Данте, Вийон, Рабле, Достоевский, Шекспир, Марло, Вебстер, древнегреческие драматурги, Овидий, Лукреций, Лонгин и другие. Я был очень удивлен и спросил (довольно нагло), перелистывает ли он их хотя бы. К моему вящему изумлению, он ответил:
— Ну что вы, Генри, я перечитываю их все каждый год. А главное — он читал все в оригиналах! Конечно, Повис был необычным человеком. Чтение и перечитывание классики не иссушало его, а наоборот, только увеличивало его любовь к жизни.
В Джо-читателе меня привлекало и его благоговение перед некоторыми писателями. Никогда не забуду, как он приступал к Ричарду Джефферису, автору «Истории моего сердца». Он таскал эту книгу с собой и совал ее всем подряд, хотели они этого или нет.
Помню, как он среагировал на первый прочитанный им роман Достоевского.
— Почему никто не сказал мне о нем раньше! — вскричал он. — Да это не писатель, это просто волшебник! Титан!
Но страннее всего было наблюдать, как он обрабатывает девушек, не выпуская из рук любимых книг. Как читатель уже, наверное, заметил, Джо считал баб тупыми созданиями. Мне нравилось смотреть, как он управляется с девушкой одной рукой, держа в другой Достоевского, к примеру. Если вдруг девушке случалось действительно любить книгу, которую Джо ей подсовывал, он был готов в буквальном смысле расцеловать ее попку. Вообще-то тупым бабенкам не полагалось любить Достоевского или Германа Гессе, другого любимца Грея.
Он привязывался к женщинам так же, как и к писателям и художникам. Просто невероятно, с каким жаром он мог превозносить достоинства новой шлюшки, на которую запал.
— Ты просто ее не знаешь, — говорил он. — Может, она и шлюха, но ей можно доверять.
— Что значит «доверять», Джо?
— Ну, то есть, если у тебя нет денег, нужна помощь, можно пойти к ней. Она поможет кому угодно. Я видел, как она отсчитала сотню баксов такому ублюдку, который и задницу-то ей лизать недостоин. Точно тебе говорю, в беде она настоящий друг. Она может даже бесплатно трахнуться, если, конечно, ты ей нравишься.
Другая могла понравиться ему, если она так же сходила с ума по здоровой пище, как и он. А третья — потому что любила собак.
— Между нами, — делился он, — я думаю, она с ними трахается. Заметил, как Байрон ее обнюхивает? Да, собак-то она любит, а кошек и птиц не выносит, представляешь?
Живя в этом сумасшедшем доме под названием «Голливуд», он познакомился с разными уродцами. Я имею в виду настоящих уродцев, которые выступают в шоу. Была одна карлица — она ему страшно нравилась, думаю, потому что она тоже любила читать.
Если Джо кого-то не любил (а не любил он обычно евреев, как это ни странно), то не выносил их и его пес Байрон. Я уже говорил, что Байрон был почти совсем как человек — он схватывал такие вещи, до которых ни за что бы не доперли тупые подружки его хозяина. Но вообще-то он был, конечно, скотиной — вечно пытался что-нибудь изнасиловать: ногу, мебель, дерево, хотя ни разу не спаривался по-настоящему. Это, конечно, ненормально, учитывая, что его хозяин и повелитель был большим знатоком женских прелестей. Как выяснилось позже, проблема заключалась в том, что Джо не считал окрестных сук достойными его пса. Многие наши друзья пытались подобрать Байрону подходящую пару, но так и не преуспели в этом. Джо говорил, что не променял бы Байрона даже на его копию, отлитую из чистого золота.
Когда Джо приходилось уезжать из города по работе, он жалел, что не может оставить трубку снятой, чтобы разговаривать со своим любимцем. Так, если вдруг Байрон при звуке его голоса лаял, Джо мог говорить с ним часами, на что не способен даже самый заядлый собаковод и кошатник. Иногда Джо элементарно не хватало денег на хорошую жрачку, но Байрона это не затрагивало — он всегда ел только самое лучшее и дорогое, и Джо это делало счастливым.
Однажды я встретил своего приятеля — он так весь и светился.
— Что случилось, Джо? — спросил я. — Чего это ты такой счастливый?
— Пойдем со мной, — сказал он. — Я просто прогуливаюсь по улице в надежде встретить одну дамочку, живущую в этом районе. Я тут флиртовал с ней…
Услышав слово «флиртовал», я просто не поверил своим ушам.
— Ну да, — продолжал он, — по-моему, она из таких… из романтичных. Ну, хорошо выглядит, одевается, воспитанная и все дела.
— Ну-ка, ну-ка, — приободрил его я, подозревая, что речь вдет о новой страстной влюбленности.
— Большего сказать не могу, — ответил Джо. — Боюсь, все уже кончено. Я ей не подхожу.
Он рассказал мне, как выяснил, что она возвращается домой по вечерам всегда в одно и то же время. Он выгуливал собаку и так наткнулся на нее — а она живет совсем рядом.
Однажды вечером, вместо того чтобы пройти мимо, поздоровавшись, он остановился и сказал:
— Привет, красавица, что-то ты рановато сегодня.
— А вам какое дело? — холодно отрезала она. — И почему вы шляетесь у моего дома каждый вечер?
— Потому что, — нашелся Джо, — я тебя хочу.
— Ах вот как, — спокойно ответила она, — можешь отсосать себе сам.
Такие слова его удивили.
— Разве так разговаривают с джентльменами? — спросил Джо.