[132]. Я же думаю, что этот человек таков же, как и его страна, — бесчувствен, как скалы Швейцарии. Но оставим это.
В Базеле Гольбейн написал много прекрасных картин, которые находятся в ратуше и в домах разных граждан. На одном доме, по соседству с Рыбным рынком, имеется его работы картина «Танец», исполненная с изумительным искусством[133].
В ратуше кроме многих других художественных его произведений есть еще прекрасно и тщательно написанная «Пляска смерти», состоящая из нескольких отдельных картин[134]. Она представляет, как смерть поражает людей всех званий, причем каждый из них, занятый своим делом, как будто думает совершить что-нибудь необычайное. Некоторые, как воины, защищаются от смерти оружием, но, пронзенные ею, падают мертвыми. В другом случае смерть, нечувствительная к скорби родителей, вырывает у матери нежно любимое дитя; а то она во время сражения бьет в барабан. Одним словом, смерть не щадит никого — ни Папу, ни крестьянина, ни бедняка.
Подобного же содержания картины, также его измышления, воспроизведены в гравюрах, вырезанных на дереве, и помещены в маленькой книжке, которая представляет очень красивую вещицу.
Гольбейн не бывал в Италии[135]. В Базеле он познакомился с ученым Эразмом Роттердамским, который, заметив его великие художественные дарования, как и всегда такие ученые умеют замечать и ценить искусных мастеров, стал поддерживать и выдвигать его и с этой целью велел ему написать с себя портрет, а так как Гольбейн обладал большой опытностью в живописи этого рода, то портрет вышел таким, что не мог быть ни лучше, ни более похожим[136]. После того Эразм написал и дал ему рекомендательное письмо с любезным о нем отзывом к своему бывшему школьному товарищу, англичанину Томасу Мору[137] в Лондоне, при содействии которого Гольбейн мог поступить на службу и войти в милость к королю Генриху VIII, очень любившему живопись. Он поручил ему также отвезти и свой портрет Мору, написав при этом, что изображение имело чрезвычайное с ним сходство, тогда как портрет, написанный некогда Альбрехтом Дюрером, был вовсе не похож Гольбейн очень обрадовался этому случаю и поспешил за него ухватиться. И кажется, что он так охотно покидал родину из-за жены, которая была так зла и сварлива, что при совместной с нею жизни он совершенно не знал ни тишины, ни покоя.
Приехав в Англию, Гольбейн вместе с письмом и портретом как доказательством своего необыкновенного искусства отправился к Томасу Мору, который занимал благодаря своей учености должность королевского великого канцлера. Ласково встреченный, он как желанный гость был принят в доме Мора, который пришел в такое восхищение от портрета своего друга Эразма, что потом чуть ли не целых три года продержал у себя Гольбейна, заставляя его исполнять различные работы и отнюдь не допуская, чтобы король что-нибудь о нем слышал или чтобы видел его произведения. Он поступал так из опасения, что, если бы он тотчас же дал королю возможность увидеть превосходные произведения Гольбейна, ему не пришлось бы потом в достаточной мере использовать для себя искусство этого мастера.
Здесь Гольбейн написал кроме портретов самого Мора, его семьи, родственников, друзей и других особ еще несколько прекрасных картин для дома, так что наконец безграничная страсть великого канцлера была до некоторой степени удовлетворена. После того Мор пригласил к себе короля на блестящий пир и показал ему все работы, которые Гольбейн исполнил в его доме. Король, никогда еще не видавший таких выдающихся, талантливых картин, с чрезвычайным удивлением смотрел на разных знакомых ему людей, представших перед его глазами как бы живыми, а не написанными красками. Мор, заметив, какое большое удовольствие доставляли королю эти картины, почтительно предложил их ему в подарок, сказав: «Они написаны для вашего величества». Король очень благодарил его за это и в то же время спросил, не тут ли мастер, написавший эти картины. Мор отвечал утвердительно, прибавив, что живописец готов к его услугам, и тотчас же велел Гольбейну войти. Весьма этим обрадованный, король просил Мора, чтобы тот оставил свои картины себе, сказав: «Теперь у меня самого есть мастер, и я получу от него все, что пожелаю».
Король очень ценил и чтил Гольбейна и радовался, что имеет при своем дворе такого замечательного художника.
Находясь на службе у короля, Гольбейн написал много прекрасных, превосходно исполненных портретов как самого короля, так и других особ; их и теперь еще можно видеть в Лондоне, но об этом будет сказано дальше.
Благодаря большому умению Гольбейна угождать желаниям короля расположение к нему Генриха VIII росло беспрерывно. Доказательством того, как король был сильно к нему привязан, служит рассказ, который прибавляет еще одну прекрасную жемчужину в венец художника. Случай был такой. Однажды некий английский граф приехал к Гольбейну с желанием видеть его искусство или то именно произведение, которое было у него в работе. Для Гольбейна, писавшего в то время с натуры или делавшего что-то в тайне, посещение это было совсем некстати, и потому он, в самых вежливых выражениях, два или три раза отказал графу исполнить его желание в данную минуту, прося при этом не обижаться его отказом, так как он только именно теперь не был в состоянии сделать для него угодное, и пусть граф будет настолько любезен заехать к нему в другое время. Но как бы Гольбейн ни уговаривал его, граф не отступал и пытался силою войти к нему вверх по лестнице, очевидно думая, что его особа должна встречать со стороны какого-то живописца большую почтительность и уважение. Тогда Гольбейн предупредил, чтоб он не заходил дальше в своих грубостях. Но так как граф не обратил на это внимания, то он схватил его и сбросил с лестницы. Во время падения граф, поручая свою душу Богу, кричал по-английски: «О Lord, have Merci upon me» («Боже, помилосердствуй»). Пока испуганные этим падением дворяне и слуги, составлявшие свиту графа, ухаживали за своим господином, Гольбейн, заперев и заставив дверь своей комнаты, бросился наверх и чрез слуховое окно убежал к королю. Прибежав туда, он стал умолять короля даровать ему помилование, не говоря, однако, в чем было дело, хотя тот несколько раз спрашивал его об этом. Наконец король обещал помилование, если он расскажет о своем поступке или преступлении. Когда потом Гольбейн откровенно во всем сознался, король сделал вид, что раскаивается, простив его так поспешно, и сказал, чтоб в будущем он остерегался поступать так дерзко. Вместе с тем он приказал ему быть от него поблизости и дожидаться в одном из королевских покоев, пока не узнает, что сталось с графом.
Вскоре после того перед королем предстал принесенный на носилках раненый граф, весь избитый и в бинтах; он жалостно стонал и прерывающимся голосом жаловался на жестоко его избившего живописца. При этом он, утаивая долю истины в происшедшем случае, сильно преувеличивал в своем гневе ту долю правды, которая служила во вред Гольбейну, что и не ускользнуло от внимания короля. Окончив свою жалобу, граф потребовал, чтобы король подверг живописца такому наказанию, какого тот заслуживал за причиненные его особе страдания. Но когда, несмотря на свой гнев, он заметил, что король оставался равнодушным и продолжал настойчиво расспрашивать о причине, вызвавшей несчастный случай, из чего было видно, что он вовсе не был склонен наказывать за происшедшее так строго, как того хотел граф, этот последний выразился довольно внятно, что при случае он и сам доставит себе удовлетворение. Тогда король, разгневанный, что граф в его присутствии в такой степени забывал о всяком к нему уважении и так смело говорил о том, что хочет заступить его место, грозно сказал ему: «Теперь ты будешь иметь дело не с Гольбейном, а с моей королевской особой» и, между прочим, еще крикнул: «Ты думаешь, что я так мало дорожу этим человеком? Я вот что скажу тебе, граф: если мне захочется, я из семи мужиков могу сделать семь графов; но из семи графов я не могу сделать ни одного Ганса Гольбейна или подобного выдающегося художника». Такой ответ очень испугал графа, и он стал молить о прощении, обещаясь исполнить все, что прикажет король. Тогда король поставил ему в условие, что он никогда ни сам, ни через других не станет пытаться мстить Гольбейну за причиненную обиду, в противном случае он подвергнется такому наказанию, как если бы он предпринял что-либо против самого короля. На этом ссора из-за падения и закончилась.
Что касается теперь произведений, исполненных Гольбейном для короля, то на первом месте должен быть поставлен великолепный, в натуральную величину и в полный рост, портрет Генриха VIII[138], написанный так живо, что любой видевший его пугался, ибо казалось, что он двигается совсем натурально. И теперь еще это произведение, делающее честь творцу и показывающее, что он был вторым Апеллесом, можно видеть в Уайтхолле.
Так же искусно, тонко и чисто он написал портреты троих, еще совсем юных детей названного короля, а именно: Эдуарда, Марии и Елизаветы[139]; эти портреты можно видеть в том же самом замке. Кроме того, и многие вельможи и знатные дамы были написаны его искусной рукой как живые.
В Зале хирургов в Лондоне находится великолепная картина его работы, изображающая получение старшинами этой гильдии грамоты на привилегии[140]. Здесь тот же король Генрих, представленный в натуральную величину, величественно сидит в богато убранном кресле, с пышным ковром под ногами; по обеим сторонам его стоят на коленях старшины, которым он правой рукой передает грамоту, принимаемую одним из них с глубочайшим почтением.