- В отеческий дом, значит, не собирается вернуться?
Собеседник на ходу крутит недавно отрощенную бороду и косится на отца Якова. Роста они одного, сверху вниз никому смотреть не приходится.
- Да ведь как сказать, ваше священство, ждет ли ее ласковый прием в отечестве? Вы как полагаете?
- Знать не могу, не осведомлен. Однако же родитель, наверное, по дочери тоскует.
- По многим тоскуют близкие, отец Яков, сами знаете: "по сущих в болезни и печалех, бе-дах же и скорбех, обстояниих и пленениих, т-темницах же и заточениих, изряднее же в гонениих". И хоть возносится моленье "ослабу, свободу и избаву им п-подаждь",- а что-то таковое не н-наблюдается.
В свою очередь покосившись на начетника и бороду погладив, не без строгости сказал отец Яков:
- И еще сказано: "погибельными ересьми ослепленные"...
- Дело взгляда, батюшка. По нашему же, "блаженны изгнани правды ради". Как раз это про нее, про известную вам девицу, а вернее, про обеих.
- Не сужу, не сужу. А приятно встретить мирянина, в текстах сильного.
- С детства привык, да и сам из семинаристов. Вот еще помню икос четвертый из акафиста Пресвятой Богородице: "Радуйся, страстотерпцев непобедимая дерзость. Радуйся, твердое веры утверждение. Радуйся, светлое благодати познание. Радуйся, ею же обнажися ад". Замечательно это сказано, отец Яков: ею ад об-бнажися! Люди ходят и пропасти не видят - а она указывает, и за это ей слава.
- Радуйся невесто неневестная!
- Вот именно, отец Яков! Другой не поймет, а мы с вами, по духовному вашему званию и моему происхождению, п-понимаем. Если доведется увидеть п-прикажете ли кланяться?
- Да уж обязательно передайте пастырское благословение. Значит обратно собираетесь в чужие страны?
- К-как сказать... Посреде хожду сетей многих... Т-трепещу, приемля огнь, да не опалюся, яко воск и яко трава...
- Господь хранит пришельцы...
- Аминь. Вот мы и дошли, должен здесь с вами попрощаться.
- Весьма польщен знакомством и беседою, Иван Дмитрич. Если еще доведется встретиться - буду премного рад.
- Льщу себя надеждою, отец Яков!
Отец Яков заторопился на Никольскую улицу в синодальную типографию, где добрый знакомец обещал ему раздобыть на складе нужную брошюрочку. Вслед ему поглядев, человек духовного сословия и неплохой начетчик, не спеша, пошел вдоль стены Китай-города в сторону Замоскворечья.
ОХОТНИКИ
Просмотрев тетрадку наружного наблюдения, тонкую, совсем ученическую,ротмистр ахнул:
- Сук-кины дети! Романов и Бабченко тут?
- Бабченко внизу, а Романов на работе.
- Сук-кины дети! Пошли ко мне наверх Бабченко!
Двоим лучшим филерам приказано было не упускать из виду ни на минуту того, кто по наружному наблюдению значился под кличкой Меченый,- и таки упустили!
- Ничего нельзя было сделать, ваше благородие. У самых у Владимирских ворот смотрит на ларе книжки-картинки. Романов малость поотстал, все думал передать Батю, ихнего сопутника, да передать было некому, он меня и догнал. И только догнал и хотел забежать Меченому вперед, а тот прямо от ларя на дорогу и на лихача. Он и у ларя-то стоял, ваше благородие, что, видно, ждал подходящую лошадку. Где же его было догнать, ваше благородие! Если бы простой извозчик - иное дело.
- Номер записали?
- Так точно. Я опрашивал, мне ихний двор знакомый. Извозчик говорит сошел на углу Пятницкой и Малаго Спасо-болванского и зашел в трактир.
- Нет там никакого трактира.
- Есть, ваше благородие, я знаю. Трактир без спиртных. А я, говорит, повернул назад,- какие седоки на Пятницкой.
- В трактире справлялся?
- Романов был. Хозяин говорит - из господ был один, шрама не помню, заказал пару чаю, деньги отдал, пригубил и вышел.
- Бить вас за это.
- Найдем, ваше благородие. Романов с Губаревым пошли в оба места, уж не упустят. Губарев с лошадкой на Мещанской, а Романов теперь ждет по месту жительства, у номеров. Где-нибудь да обнаружится. А я только вам доложить, тоже туда пойду. Такого не упустим, Меченый, все равно во всякой одежде.
- А Батя кто ж?
- Заправский священник, ваше благородие, раньше запримеченный, еще когда убежали двенадцать из женской каторжной. Он не из ихних, ваше благородие.
- Ты чего знаешь, не твое это дело.
- Так точно. А только он неподходящий, по случаю. У нас, ваше благородие, глаз наметан-ный. Конечно, если бы не строгий приказ - и его бы путь просмотрели, да нельзя было Меченого упустить.
- Нельзя было - а упустили. Сук-кины вы дети!
Из Гнездниковского переулка ротмистр зашел домой переодеться, а к девяти был на конспи-ративной квартире. Вошел со своим ключом, отворил окно для воздуха, проветрил. Квартиру снимала Марья Афанасьевна, пожилая женщина, давняя служащая охранки. В часы приема она уходила, и на звонок ротмистр отпер сам. Вошедший молодой человек снял синее пенсне, поздо-ровался.
- Ну, виделись?
- Да нет, не вышло. Ждали его к трем часам - не пришел. Я уж боялся, не арестовали ли вы его.
- Я же вам сказал, что не будем. А верно ли, что он едет в Саратов?
- Вообще на Волгу, а будет и в Саратове. Там связь известная, я вам дал адрес.
- Когда должен был ехать?
- Должен был завтра, да вот почему-то сегодня не заходил; а тут для него заготовлены явки.
- Еще что узнали?
- Наши считают, что он приехал один, а Шварц опять в Финляндии.
- Шварц - не наша забота, ему в Москве и делать нечего. А вот если мы упустим Бодряси-на - и мне и вам достанется. Мои филеры его потеряли, сейчас ищут.
- Это все-таки плохо!
- Без вас знаю, что плохо. А он наверное не мог уехать?
- Из Москвы?
- А откуда еще? Если он без всяких адресов взял да и укатил? А?
- Это невероятно!
- У вас все невероятно. Нужно сказать - гусь опытный, настоящий стреляный волк. А как у вас считают, зачем он?
- Бодрясин всегда по набору, ищет боевиков. Сейчас это нелегко, никто не идет.
- Ну ладно, рассказывайте подробно.
Секретные сотрудники охранки редко писали сами; обычно сведения записывал их руково-дитель. Очередной доклад длился больше часу. Ротмистр знал, что Бодрясиным интересуется де-партамент и что кто-нибудь из центра, наверное, следит за ним параллельно. Тем более оснований работать и Москве; если Питер сплошает - Москва может выслужиться. Он не знал, что Питер уже сплоховал и потерял Бодрясина так же, как и Москва: Меченый перехитрил охрану и выехал, притом не на Нижний, а на Ярославль.
Под ровный стук поезда Бодрясин спокойно дремал во второклассном вагоне. Спать было как будто еще рано, а разговаривать с соседями по купе в его планы не входило. А не поднять ли все-таки верхнее место и не улечься ли окончательно?
- В-вы мне разрешите поднять верхнюю койку?
Сосед не только разрешил, а и с полным удовольствием. В Ярославль приедем утром рано, надо выспаться. И оба растянулись со всем удобством.
Засыпая, Бодрясин мыслил изречениями:
"Береженого и Бог бережет! Никогда не полагайся на осторожность и верность балующихся революцией! Утро вечера мудреней".
К этому прибавлялись попутные мысли:
"А неладно в Москве! Не поставь следить за мной дураков - где бы я сейчас был? А откуда могли узнать? Одним словом - нехорошо в Москве!"
И не лучше ли было бы тем же морем уплыть от финляндских берегов в Европу, укатить в Италию и валяться целыми днями на пляже, как другие делают? Ой, лучше! И для себя лучше, и делу не убыток! Чего добился Шварц? Того, что несколько чудесных парней погибло и еще погибнут многие? А потом погибнет и Шварц, а уж он, Бодрясин, наверное, опередит. Вот и все.
"Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю".
И на этом засунул.
ВНЕ ПРОГРАММЫ
Бодрясин с любопытством рассматривает статуэтку Будды, затем слоновый бивень с резны-ми фигурками, шитых шелками драконов на ширме, коробочку с какой-то замысловатой игрой - и еще можно любоваться множеством предметов.
- Д-должен вам сказать, что ничего в восточном искусстве не понимаю. А не залюбоваться невозможно.
Хозяин не столько показывает, сколько изучает гостя.
Потом они пьют прекрасное вино и едят фрукты, привезенные из Самарканда. Лучших груш, кажется, не бывает. В молчаньи Бодрясин, одолев третью, постукивает ножичком по тарелке. Хозяин пододвигает к нему коробку с папиросами, конечно - китайскую. Встретившись взгляда-ми, оба улыбаются.
Бодрясин вполне искренне говорит:
- Вы, вероятно, отличный человек. Отдаю должное и вашим вкусам, и уменью жить, и некоторой все-таки решимости. Мое п-посещенье может причинять вам неприятность.
- Мне? Во-первых, я вне подозрений, во-вторых - достаточно богат. Я знаю, что вас ищет полиция и что вы - как мне сказали - опасный революционер. Это правда?
- Лично я не ощущаю себя слишком опасным, но, судя по ч-чрезвычайной энергии вашей самарской полиции, я ей очень нужен.
- Вы верите в возможность революции?
- Во всяком случае, стоит п-постараться. И вы меня извините, если революция окажется для вас невыгодной.
Оба смеются и пьют положительно чудесное вино. Чокнувшись, хозяин говорит:
- Желаю вам удачи. Республика мне не повредит, а для социальной революции еще нет достаточных предпосылок. Вы хотели бы исчезнуть отсюда скорее?
- Очень хотел бы завтра.
- Могу ли чем-нибудь вам помочь?
- Довольно, что злоупотребляю гостеприимством на одну ночь.
Хозяин смотрит на статуэтку Будды.
- Этого маленького идола я вывез из экспедиции в Маньчжурию. Не знаю, будет ли нескро-мным вам сказать, что в эту поездку я имел случай переправить за пределы досягаемости одну приятнейшую особу, которую встретил в Сибири. Хотел бы знать о ее дальнейшей судьбе, но не знаю ее фамилии.
Бодрясин с удивлением смотрит на хозяина:
- Мне очень неловко, что я так мало о вас осведомлен, хотя и съел три ваших г-груши. Вы не профессор?