Агония и гибель еврейской Ковны длились три года — с 22 июня 1941 г. до 13 июля 1944.
Спокойным сном спали ковенские евреи в ночь на 22 июня. Но в 3 часа ночи в городе послышались взрывы: немецкие аэропланы бомбардировали ковенский аэродром. Было несколько сот убитых и раненых.
Ковенское радио сообщило, что образовалось литовское правительство с полковником Шкирпа во главе. Одновременно сообщалось, что за каждого убитого немца будет расстреляно 100 евреев.
Евреи обратились в бегство, большей частью пешком, немногие — по железной дороге, на автомобилях и повозках. Бежали по направлению к Вильно, к Риге. Из Ковно бежали в провинцию, а в то же время из провинции бежали в Ковно. Бежали без ясной цели, в панике и в страхе, — как евреи бегут уже в течение столетий и тысячелетий... Литовцы грабили на дорогах. Встречались на дорогах и немцы. Они шли скорее евреев и обгоняли их. Немцы, вероятно, без особой охоты «обороняли» евреев от литовцев: у немцев еще не было приказа убивать евреев, а литовцы делали это без приказа.
По занятии Ковно немцами начались массовые аресты и убийства евреев литовскими партизанами. Литовцы врывались в дома и под предлогом, будто из дома стреляли, подвергались аресту мужчины или целые еврейские семьи. Арестованных либо расстреливали на месте, либо отправляли на седьмой форт. Волна единичных арестов и убийства бушевала безостановочно до приказа об образовании гетто. 28 июня были убиты 60 человек во дворе автобусного гаража на Битовском проспекте. Среди погибших были Блюменталь, семья Клис. На глазах хохотавшей толпы несчастных наполняли водой из насосов, пока они не лопались. У других отрезывали отдельные части тела. Тысячи людей, которых потащили на 7-й форт, держали на сырой земле, без еды и питья. Кругом стояли пулеметы, из которых стреляли, если кто-нибудь из лежащих шевелился. Там погибло около 7.000 евреев.
Еврейская общественность была, как громом, поражена этими сообщениями. Отдельные общественные деятели стали собираться тайком, пытались пробиться сквозь глухую стену, искать способа интервенировать. Они наивно пытались найти защиту против литовских погромщиков у немцев...
Собирались две группы общественных деятелей — наиболее национально настроенные в квартире адвоката Гарфункеля, либеральные у д-ра Рабиновича и Григория Вольфа. Одна из групп обратилась к коменданту вермахта с просьбой приостановить погромы и убийства. Им ответили, что это относится к службе безопасности.
7 июля ковенский раввин был приглашен в Гестапо. Будучи болен, стар и непривычен «к переговорам с христианами», он вызвал старых общественных деятелей и послал их туда. Эта группа стала Еврейским комитетом. В него вошли б. директор еврейского центрального банка Григорий Вольф; видный депутат сейма и председатель партии Поалей и Цеирей Цион, адвокат Гарфункель; б. председатель Союза евреев-фронтовиков и гласный Думы, адвокат Гольдберг, популярный старый врач Рабинович и два раввина — Шмуклер из Шанц и б. военный раввин Снег. Комитет получил «разъяснение», что погромы организуют литовцы, что немцы не могут вмешиваться в литовско-еврейские отношения и что так как литовцы не хотят жить вместе с евреями, то евреи должны уйти в гетто.
В докладе одного из руководителей С. С. об этом моменте говорится следующее: «Кроме организации и проведения массовых экзекуций, уже в первые дни в более крупных городах начали создавать гетто. Это было особенно необходимо в Ковно, где евреи составляли 30.000 из общего числа 152.400 жителей». В ответ на протест Еврейского комитета было указано, что нет никаких других способов избежать дальнейших погромов. Тогда члены комитета выразили готовность сделать всё возможное, чтобы спешно перевести своих собратьев в Вильямполь, — часть города, которую проектировали отвести под еврейское гетто. Эта часть города лежит в треугольнике между Неманом и Вилией. С городом она связана только мостом, и поэтому легко может быть «блокирована».
11 июля литовское городское управление опубликовало приказ о переселении евреев в Вильямполь. Приказ предусматривал, что евреи могут добровольно обменяться своими домами с литовцами и взять с собой в гетто свое имущество. Несколькими днями позже в Ковно образовалось немецкое гражданское управление, которое стало издавать ряд распоряжений, направленных против евреев (желтые повязки и пр.). В начале августа Комитету было приказано избрать еврейского «старейшину» («Обер-Юде»).
Для исполнения этого приказа Комитет созвал в помещении старой еврейской народной школы на улице Даукшо собрание всех общественных деятелей и представителей общественных группировок, поскольку таковых можно было в те дни найти. Были выставлены различные кандидаты, но все отказались. Среди других была выдвинута кандидатура д-ра Эльхонона Элькеса, очень популярного в Ковно врача и знатока еврейской письменности и философии, но не в качестве общественного деятеля. Послали за ним. Он также отказался. Но так как лучшего кандидата не было и боялись назначения в качестве «Обер-Юде» кого-нибудь из антиобщественных элементов, Элькеса стали усиленно просить принять избрание. Люди, принявшие участие в этом собрании, передают драматический момент, когда раввин Шмуклер обратился к Элькесу с призывом, в котором умолял принести себя в жертву ради общества. Его речь носила характер прощальной речи над гробом и закончилась рыданием. Со слезами на глазах Элькес ответил, что в его возрасте его долгом является принести себя в жертву и принять смерть, и дал свое согласие.
Уже спустя несколько дней (7 августа) произошла первая «акция» (хотя это было уже после того, как вопрос о переселении в гетто был решен и немцы обещали прекращение убийств). Литовские партизаны стали хватать на улицах евреев-мужчин. До 1000 человек было схвачено и в тот же день расстреляно.
15 августа создание гетто было закончено, причем в последний день произошла характерная еврейская «малая трагедия». В Ковно находилось немало немецко-еврейских беженцев, многие из Мемеля. Один мелкий чиновник немецкой комендатуры пустил в оборот «толкование», что так как в Германии евреи не переселялись в гетто, то распоряжение о гетто в Ковно на мемельских беженцев не распространяется. Записки такого содержания он выдавал немецким евреям и на этом основании многие из немецких и мемельских евреев оставались в городе, считая себя привилегированными. В последний момент, однако, выяснилось, что эти толкования ни на чем не основаны. Немецкие евреи побежали в гетто, а опоздавшие на час-другой заплатили своей жизнью за свою мнимую привилегию.
18 августа имела место т. н. «акция по интеллигенции». За несколько дней до этого старейшине было предъявлено требование представить на работы 500 интеллигентных молодых людей. Явилось 534 молодых человека... и никто из них назад не вернулся. Как после узнали, их в тот же день расстреляли на форту вместе с другими евреями из провинции.
Вскоре начались во всем гетто обыски в квартирах. Немецкая полиция шла из дома в дом и отбирала у евреев вещи. У домов стояли грузовики, куда евреи должны были сами сносить свой домашний скарб. Во многих домах евреев расстреливали, многие были жестоко избиты. Недели две спустя было отдано распоряжение, что евреи должны, под угрозой смертной казни, отдать золотые вещи, деньги, серебро, шубы, материи и др. предметы. Оставлять у себя можно было только 10 марок.
4 октября была проведена вторая акция, так назыв. акция «малого гетто». «Малое гетто» представляло собой район, отделенный от гетто общей («арийской») проезжей дорогой. Этот район был окружен немецко-литовской полицией, и всё население было выгнано из домов. Те, которые имели свидетельства ремесленников с аэродрома или других мест работы, были направлены в гетто. Остальные были отправлены на форт и там расстреляны. В «малом гетто» находился еврейский гетто-госпиталь. Под предлогом, что там появилась проказа, облили госпиталь бензином и сожгли вместе с больными, сестрами и дежурными врачами. Расстреляли также евреев, которых заставили участвовать в поджоге госпиталя. При акции «малого гетто» погибло до 2.000 евреев.
А потом наступило 28 октября — день «большой акции» ...
27 октября появилось извещение от Совета Старейшин, что по приказу немцев, всё население должно явиться на площать Демократу. Все должны выстроиться по месту работы главы семьи. На площадь должны явиться также дети и больные. Кого немцы обнаружат в домах — тех расстреляют. Страх был настолько велик, что все явились... Только тяжело больные остались в домах. Большую часть больных принесли на площадь на носилках.
На площади находился гестаповец Раука и пальцем указывал кого — налево, кого — направо. Одна сторона означала жизнь, другая — смерть. На смерть обрекались большие семьи и старые люди. Отбор продолжался весь день. Когда Раука хотелось поесть, он брал в одну руку бутерброд, а другой указывал — кто назначен на смерть, кто на жизнь.
От 9 до 10 тысяч людей были посланы налево. Немецкая телеграмма, которую кто-то видел, называла цифру убитых — 9.200.
Приговоренных отправили в опустошенные дома.
29 октября люди были направлены пешком колоннами на 9-й форт. Д-р Элькес пытался извлечь из колонны кое-кого и был ранен в голову литовским полицейским. Одна мать по дороге сбросила с горы своего ребенка. Его нашел какой-то крестьянин и привел в гетто.
Немецких, австрийских, чешских евреев, большей частью из Берлина, Франкфурта, Вены и Праги, отправили на 9-й форт и там убили...
В самом гетто люди ежедневно умирали от голода, от болезней и ежедневно на их долю выпадали унижения, — приходилось снимать шапку перед немцами, низко кланяться им, выслушивать их брань и насмешки... И ежедневно евреи шли на тяжелые работы. Одна акция шла за другой, удар за ударом. В борьбе за жизнь люди теряли человеческий облик, цепенели в тупых звериных инстинктах. Боролись за имущество вывезенных родственников, подозревали в кражах...