Но когда подвергают гонениям еврейскую религию, каждый еврей в Советском Союзе чувствует, что этим прямо или косвенно покушаются на него, как еврея. Когда молодой еврей читает в советской газете или в пропагандной брошюре, что еврейская религия «варварская, реакционная, эксплуататорская», он чувствует, что это бьет и по нему лично, — по нему, как члену еврейского национального коллектива, по нему, как еврею по вере. При отсутствии еврейской печати, еврейских школ, еврейской литературы и театра, — преследования и гонения на еврейскую религию воспринимаются с особенной остротой.
Образование государства Израиль явилось новым политическим стимулом для советской вражды к евреям и иудаизму. Еврейская религия, — заявляют теперь советские пропагандисты, — религия сионистская. Еврейский молитвенник требует, чтобы верующий трижды в день молился о возвращении в Иерусалим. Евреи, следовательно, молят своего Бога, чтобы он вывел их также из Советского Союза на Средний Восток, в страну Израиля, и детей своих, граждан Советского Союза, воспитывают под влиянием этих идей, которые коренятся в древних истоках еврейской религии.
Таковы обвинения, направленные в Советской России против евреев и их религии. Такова атмосфера, в которой живут евреи в России.
ЮДЕЛЬ МАРК. ЛИТЕРАТУРА НА ИДИШ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
После страшных потрясений, внесенных первой мировой войной во всю еврейскую жизнь, — февральская революция 1917 года означала как бы восход солнца и для еврейской литературы, или прорыв плотины, задерживавшей мощный поток ее творческих сил. После революции в течение считанных недель стали возникать новые ежедневные газеты и журналы. При тяжких технических трудностях, порожденных войной и революцией, стали появляться книги и старых писателей, и множество новых авторов.
В еврейской литературе открылась полоса беспримерного оживления. Казалось, что весь еврейский народ стремится поскорее наверстать потери, вызванные несколькими годами войны. Этот порыв вперед оказался до того сильным и стремительным, что приход к власти большевиков не мог приостановить его в течение первых лет. Потребовались годы, чтобы превратить освобожденную еврейскую литературу в литературу советскую, регулируемую сверху. Наша задача — дать общую характеристику развития еврейской литературы под советской властью вплоть до ее окончательной ликвидации в ноябре 1948 года.
С самого начала следует отметить, что в эпоху, предшествовавшую октябрьской революции, в среде еврейской общественности России большевистское направление представлено не было. Не было и ни одного еврейского писателя, который был бы идейно связан с большевизмом.
Когда в 1917 году стало возможно издание газет и журналов на идиш, среди 49 изданий не оказалось ни одного большевистского, и в 1918 году большинство существовавших еврейских изданий еще носило определенно выраженный антибольшевистский характер. Только в 1919 году большая часть еврейских публикаций (30 из 58) перешла в руки представителей власти и только в 1922 вся еврейская пресса стала большевистской.
До 1920 г. еврейская литература в России оставалась животрепещущим отражением всех потрясений и волнений еврейской жизни, в особенности ужасающих погромов 1919 года. Первые, избравшие сторону большевиков в гражданской войне, сделали это по чувству еврейской национальной самозащиты. Несправедливо поэтому причислять чрезвычайно талантливого молодого драматурга Бейнуша Штейнмана к советской литературе, убитого «случайно», как кратко сообщалось, в возрасте 21 года в августе 1919 г. Он оставил после себя три драматических произведения: «У ворот», «Мессия-Бен-Иосиф» и «Красное дитя». В своей тематике и идеологии этот юный последователь Переца не имеет ничего общего с советской литературой. Не принадлежит к ней также ныне забытый автор символических сказок Израиль Ваксер, погибший от руки погромщиков в том же кровавом году. Уже на пороге новой главы стоит поэт Ошер Шварцман. Он пошел добровольцем в красную армию и был убит в возрасте 29 лет. В его литературном наследстве имеется немало мрачных стихов на военные темы, но время от времени у него пробиваются ноты юношеской жизнерадостности. Одно из его последних стихотворений (со строкой: «Рука, налейся сталью, враг у ворот!») приобрело большую популярность. Советская критика высоко оценила этого поэта.
В киевском сборнике «Собственное» (1919-1920 г.) были опубликованы «Отход» Давида Бергельсона, «Бабушкина сказка» и «В пустыне» Нистора — произведения, не имеющие ничего общего с революционной тематикой. В сборнике были также представлены Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Липа Резник и Ехезкл Добрушин, — многообещающие начинатели, но без всяких новых идей.
В 1920 году уже стал приобретать популярность лозунг: право на существование имеет только пролетарская культура, и в стране советов должна существовать только пролетарская литература. Тогда уже бесконечно много говорилось о пролетарской культуре, таинственной даме, завуалированной красной вуалью.
На практике к этому времени уже было ясно, что литература должна быть поставлена на служение «победоносному пролетариату», должна проникнуться идеей «диктатуры пролетариата», должна описывать и воспевать его борьбу и его победы и дисциплинировать себя самое в этом духе, в первую очередь в отношении тематики. В московских сборниках «Поток», в которых участвовали и авторы из заграницы, уже заметно попечение о том, как бы не допустить никаких «мелкобуржуазных», тем паче «буржуазных» тенденций. Эпоху 1920-1925 гг. нужно уже рассматривать, как эпоху пролетаризации еврейской литературы. С каждым годом все сильнее становилась правительственная цензура, и советская власть превращалась в издателя-монополиста.
В 1925 году Центральный Комитет РКП принял резолюцию по вопросам литературы, смысл которой сводился к тому, что литература в Советском Союзе должна вестись по предписаниям Ц.К. и служить потребностям власти. Дозволяется только послушный власти «социалистический реализм», а реализм этот толкуется в соответствии с тем, что партия считает в настоящий момент своей очередной задачей. Литература превращается в вспомогательный орган власти, а писатель становится «аппаратчиком».
Годы 1925-1930 надо уже рассматривать, как эпоху советизации еврейской литературы. Происходит второй ее глубокий отрыв: она отделяется непроницаемым занавесом от еврейской литературы всего остального мира. Раньше ее оторвали от еврейской традиции, но затем решили никакого влияния извне не допускать. Постепенно проводится в жизнь запрет всякого импорта еврейской литературы из-за границы. К концу пятилетия 1925-1930 еврейская литература в Советском Союзе оказалась уже совершенно изолированной, оторванной и отрезанной от литературного творчества на идиш во всех других странах.
В 1930 году была ликвидирована «евсекция». Ретроспективно следует в этой ликвидации видеть начало окончательной ликвидации еврейской литературы в России. Большевистская партия пришла к заключению, что она больше не нуждается в особом еврейском большевистском адресе. Это соответствовало одной из догм партии, согласно которой евреи не являются нацией. Евреи должны ассимилироваться, и большевистская власть должна облегчить этот «исторически неизбежный процесс». Еврейская литература только терпелась — постольку, поскольку она беспринципно приспособлялась ко всем изменчивым уклонам «генеральной линии». С ликвидацией «евсекции» господами над еврейской литературой стали уже не еврейские большевики, как это было до сих пор, а комиссары — не евреи, председатели и секретари правлений союзов писателей и еврейские подпевалы из их окружения.
С 1930 года до июня 1941 года наступает эпоха еврейской советской литературы, которая проходит под знаком сталинизации. Потоки лести Сталину, разлившиеся по лону еврейской поэзии, могли быть истолкованы, как «взятка», уплачиваемая за право на существование, или, что хуже, — как показатель страха, вызывавшего дрожь в каждой державшей перо руке.
Уже раньше в быт советских писателей вошли публичные оговоры своих собратьев и разоблачения у них «националистических», «буржуазных», или «мелкобуржуазных» уклонов. Теперь это стало обычным и существенным занятием ежедневной печати и журналов. Шло соревнование в обвинениях по адресу товарищей с целью обнаружить прегрешения даже у тех, кто служил режиму, казалось, вполне благочестиво. Таковы были явные доносы. Какую роль играли тайные, поступавшие прямым путем в Чека, мы никогда не узнаем.
В 1936-1938 гг., в годы «чисток», еврейская литература понесла немало жертв. Счет им до сих пор не подведен. Их чаще всего обвиняли в троцкизме и ссылали либо в связи с делами их местных украинских или белорусских покровителей, либо потому, что они когда-то были бундовцами или членами других революционных еврейских партий.
В эту эпоху бросается в глаза полный разрыв между писателем и читателем. С середины тридцатых годов сокращается и слабеет и молодая периферия еврейской литературы. Теперь писатель принадлежит к привилегированной касте, а народ не любит привилегированных людей, живущих в лучших материальных условиях. Писатель в это время обособляется от обыкновенных советских граждан, он живет и вращается в своем собственном кругу. Уменьшается число рабочих с фабрик, приходивших ранее послушать чтение еврейскими поэтами своих стихотворений. Естественно, что провинившихся или заподозренных писателей приходится сторониться. В 1935 году, например, пышно отпраздновали 15-летний юбилей литературного творчества Изи Харика, книжки стихов которого разошлись тысячами в Советском Союзе, но спустя несколько месяцев он был объявлен «врагом народа», и тогда уже была нужна особая смелость, чтобы взять в руки его книгу стихов. Или другой пример: в еврейском художественном театре в Москве идет с большим успехом пьеса Моисея Кульбака «Бойтре-разбойник», но вдруг автор подвергается аресту и ссылке, а его пьеса внезапно снимается с репертуара. Кто знает, кто на очереди завтра? Не разумнее ли оставаться в стороне?