Я принес Белецкому статью, описывавшую положение населения «Слободки» и призывавшую к организации немедленной помощи. Статья эта появилась в ближайшем номере «Прибавления» — и через несколько дней я, «лишенный столицы», исключенный с «волчьим билетом» студент, получил приглашение от Ковенского губернатора принять участие в совещании, им созываемом, для обсуждения мер помощи населению Вильямпольской Слободы. В совещании приняли участие Ковенский городской голова, правитель канцелярии губернатора Белецкий, а также ряд еврейских деятелей, стоявших во главе еврейских благотворительных учреждений. Открывая заседание, губернатор Эммануил Александрович Ватаци предложил организовать Комитет помощи населению Слободки, избрать его председателем известного еврейского общественного деятеля и врача, доктора И. А. Фейнберга, делопроизводителем С. П. Белецкого, а секретарем меня. Вместе с тем он сделал ряд предложений о том, как эта помощь должна производиться. Все эти предложения были встречены, можно сказать, с умилением. Я попросил слова и, к ужасу присутствующих, подверг критике предложения губернатора. Ватаци ответил, что он отнюдь не навязывает Комитету своих взглядов и что Комитет обсудит его предложения и мои возражения. На следующее утро Белецкий рассказал мне, что Ватаци ему сказал, что что бы он ни сказал, все присутствующие, кроме меня, приняли бы без возражений и что он очень приветствует, что я критически отнесся к его предложениям и полагает, что сказанное мною не лишено оснований.
Комитет приступил к работе. Я начал с того, что организовал перепись населения Слободки. Карточки этой переписи я впоследствии передал С. Я. Яновскому, который разработал, как статистик, этот материал и опубликовал на его основании статью. Комитетом были гораздо более выгодно, чем это могли бы сделать сами жители, приобретены запасы картофеля и дров для топлива. Был образован Комитет из жителей Слободки, который при моем участии распределял картофель и дрова. Все это финансировалось как пожертвованиями, так и ассигнованиями из пресловутых остатков из сумм коробочного сбора, разрешенными благодаря благожелательному отношению губернатора.
В начале 1901 года убитого проф. Боголепова сменил на посту министра народного просвещения генерал Ваковский, бывший военный министр. Человек весьма правых убеждений, он, однако, парадоксальным образом оказался много более либеральным министром народного просвещения, чем его предшественник. Новый министр впоследствии распорядился, чтобы исключенные из университетов студенты 4-го курса, которым через короткое время после их исключения были бы даны выпускные свидетельства, были допущены к государственным экзаменам. До них оставалось немного времени, надо было проделать всякого рода формальности и мне было необходимо возможно скорее поехать в Петербург. Не без грусти оставлял я работу по Комитету помощи жителям Слободки. Я сообщил о моем предстоящем отъезде Белецкому, который мне сказал, что мне следует непременно зайти к губернатору, чтобы откланяться. Видя, что я колеблюсь, он убедил меня доводом, что это в интересах дела, так как от благожелательного отношения губернатора зависят дальнейшие ассигновки из остатков коробочного сбора и содействие всякого рода работе Комитета. Он советовал мне пойти в ближайший приемный день на прием к губернатору, заверив меня, что я буду хорошо принят. Я так и поступил и, к моему удивлению, был принят губернатором вне очереди не смотря на то, что в приемной ждал приема ряд чиновников.
Ватаци стал благодарить меня за столь полезную работу, мною проделанную. Я ответил, что вполне отдаю себе отчет в том, что существенной пользы моя работа не принесла, что мы занимались литьем воды в бездонную бочку. На его удивленный вопрос, почему я так думаю, я ответил, что поскольку будет в силе законодательство, ограничивающее евреев во всех правах, всякие меры к улучшению экономического положения еврейского населения длительного успеха иметь не могут. Он с большим интересом стал беседовать со мной на тему, мною затронутую, и тут же спросил, когда я уезжаю. Узнав, что я уезжаю на следующий день, он спросил меня, не смогу ли я прийти к нему в 8 часов вечера на чашку чая, так как он хочет, не будучи ограничен во времени, со мной побеседовать, а ведь в приемной ждала толпа народа. Я в условленное время пришел, и беседа наша затянулась до часу ночи. Меня удивило вдумчивое отношение Ватаци к затронутым вопросам. Я был в особенности поражен его пониманием того, что местечковые евреи — будучи помещиком Могилевской губернии (кстати сказать, соседом по имению С. Н. Прокоповича и Е. Д. Кусковой), он имел случай с ними соприкасаться, — по существу в большинстве своем являются людьми, стоящими на сравнительно высоком культурном уровне. Культура их, правда, чужда европейской, но нельзя отрицать, что они культурно стояли в большинстве выше тех становых приставов и урядников, сказал он, которые склонны смотреть на них, как на дикарей.
Впрочем, в извинение приставов и урядников, должен сказать, что такие же взгляды можно было встретить и у евреев, в особенности, выросших вне черты оседлости, да и не только у них. В частности, было почти общепринято считать, что евреев, умевших читать только по-еврейски, надо считать безграмотными. Это, между прочим, отразилось и на результатах переписи 1897 года. Несмотря на то, что по правилам переписи, лица умеющие читать на каком-либо языке, должны были считаться грамотными, во многих случаях лишь умеющие читать по-русски вносились счетчиками как грамотные. Процент евреев, не умеющих читать по-еврейски, в России был весьма невелик, много меньше процента «безграмотных» евреев по материалам переписи.
Мне часто после этого приходилось приезжать в Ковно. Ватаци, узнавая о моем приезде, приглашал меня на чашку чая. Беседы наши касались преимущественно еврейского вопроса, но затрагивались и вопросы общей политики. Одна из этих моих бесед с Ватаци имела место через некоторое время после процесса о Кишиневском погроме. Мы говорили об адвокатах, выступивших в процессе, и я, помнится, особенно хвалил речь С. Е. Кальмановича. Я спросил Ватаци, хотел ли бы он прочесть эти речи (дело слушалось при закрытых дверях и в печати содержание речей не появлялось). Ватаци ответил, что с большим интересом прочел бы их. Я вытащил из кармана номер «Освобождения» с речами. И он тут же прочел речи и вернул мне журнал.
С Ватаци мне пришлось впоследствии неоднократно видеться и в Петербурге. Так в начале 1904 года Ватаци приехал в Петербург, будучи назначен членом Комиссии под председательством Харьковского губернатора кн. Оболенского для пересмотра законодательства об евреях. Он по приезде снесся со мной, и мы условились, что он ежедневно будет давать мне список вопросов, которые на следующий день будут обсуждаться в Комиссии, а я буду снабжать его материалом по этим вопросам. Я обратился к помощи Г. Б. Слиозберга и его бывшего помощника, прис. поверенного М. Г. Айзенберга, большого знатока законодательства об евреях и сенатской практики по нему, и мы втроем составляли ежедневно записки, которые я передавал Ватаци.
В качестве курьеза отмечу, что бывший Кишиневский губернатор кн. Урусов в своих вышедших в 1908 г. «Записках Губернатора» писал об еврейской комиссии, членом которой он состоял, что «единственными осведомленными в истории вопроса лицами явились среди нас князь Оболенский, Лопухин (директор Департамента Полиции) и Ватаци; остальные большей частью бродили во тьме, не имея определенного взгляда».
Ватаци о своих беседах со мною рассказывал Виленскому генерал-губернатору, кн. Святополку-Мирскому и предложил мне, когда я буду в следующий раз в Вильне, повидать кн. Святополка-Мирского. В один из моих приездов в Вильну я позвонил в канцелярию ген.-губернатора и попросил о назначении мне времени, когда я смогу быть принятым кн. Святополк-Мирским. Прием мне был назначен на следующий день в 12 час. дня, а утром я прочел в газете об убийстве Плеве. Я позвонил секретарю кн. Святополк-Мирского и высказал предположение, что прием не состоится. Но секретарь сказал мне, что князь в соборе на панихиде, но к 12 часам вернется, что он меня ожидает и никаких распоряжений об отмене моего посещения не сделал.
Когда я явился в назначенное время, кн. Святополк-Мирский сразу же заговорил об убийстве Плеве — событии, которое, по моему впечатлению, не очень его опечалило. Он сказал мне, что, вероятно, на место Плеве будет назначен Витте, который вызван государем из Берлина, где он вел переговоры о торговом договоре. При этом он рассказал, что он получил телеграмму от Витте с просьбой встретить его на вокзале в Вильне и, сев к нему в поезд, поехать с ним до Двинска, и что он это и сделает.
Через некоторое время после этого мне опять пришлось быть в Вильне. Тем временем заместителем Плеве был назначен сам кн. Святополк-Мирский, не успевший, однако, еще покинуть Вильну.
Я опять его посетил и прежде всего поздравил с назначением. Он ответил: «С чем вы меня поздравляете? Я подписал большой вексель, а чем платить буду, ей Богу, не знаю». После некоторой паузы он сказал: «Я думаю поступать по-докторски: русское общество изнервничалось, ему надо дать брому, много брому». Я сказал, что бром болезней не лечит и является лишь паллиативом, и что болезнь России серьезная. Ей бромом не поможешь — здесь нужны хирургические методы лечения... «Будущее покажет», сказал он мне в ответ.
Вступление кн. Святополк-Мирского в должность в обществе и печати было охарактеризовано, как начало «весны». Едва ли не первым публичным выступлением нового министра внутренних дел было интервью, данное им еще в Вильне, представителю американской Associated Press Говарду Томсону, в котором он, между прочим сказал: «...Есть и другие весьма важные задачи внутренней политики, например, еврейский вопрос, который меня сильно интересует. Я внимательно изучил его серьезный характер и знаю, как трудно его разрешить. Недавний манифест Государя Императора расширил их права относительно черты оседлости и права избрать занятия. Однак