1
Эпоха великих реформ, отменившая рабство для русского крестьянства, заложившая основы права в деятельность русского суда и начатки местного самоуправления, не могла не коснуться своим живительным дыханием судьбы русского еврейства, страдавшего от бесправия, произвола и материальной нужды. В народной массе городов и местечек черты оседлости, жившей в атмосфере строжайшей религиозной традиции и дисциплины, лишь чрезвычайно медленно происходил процесс приобщения к современной общечеловеческой культуре, и ростки нового с трудом пробивались наружу. Но в столице и в крупных центрах России, в кругах нарождающейся русско-еврейской интеллигенции с 60-х гг. наблюдался рост ассимиляционных настроений. Особенно после подавления польского восстания усилились эти настроения.
Как выражается С. Цинберг, представители еврейской интеллигенции считали, что они «обязаны во имя государственных целей отказаться от своих национальных особенностей и... слиться с той нацией, которая доминирует в данном государстве». Один из еврейских прогрессистов тех лет писал, что «евреев, как нации, не существует», что они «считают себя русскими Моисеева вероисповедания». В 1869 г. в № 6 одесского «Дня» мы читаем: «Евреи сознают, что их спасение состоит в слиянии с русским народом» ... «Полное сближение и слияние с коренным господствующим населением — вот Мессия, прибытия которого выжидает лучшая, просвещенная часть наших евреев», — читаем мы в другом номере «Дня». «Полная ассимиляция разноплеменных элементов и слияние их с коренной русской народностью», — формулирует «День» одушевляющий его идеал решения еврейского вопроса. И. Оршанский в своих статьях в «Дне» (№№ 1 — 5, 1870 г.), в свою очередь, проповедовал «полное объединение всего инородческого населения с господствующей народностью». Он не сомневался в том что, когда евреи станут свободными гражданами, «процесс ассимиляции их с коренным русским населением совершится сам собой». Только одесский погром 1871 г. разбил эти иллюзии ассимиляции.
На первых порах казалось, что нарастает глубокий разрыв между интеллигенцией и народной массой, — быть может, великий раскол в русском еврействе. Верхушка еврейской интеллигенции, под влиянием идей просветительства, шедших, главным образом, из среды немецкого еврейства, оказалась перед дилеммой: либо возвращение в гетто, либо ассимиляция, — все равно, немецкого или русского образца. В период 40 — 50-х годов токи ассимиляции, шедшие из Германии, оказались несколько сильнее, — ибо русская культурная жизнь для многих из первых еврейских интеллигентов была книгой за семью печатями — ни языком русским, ни связями в русском обществе они не владели.
Но возвещенные реформы вызвали мощный расцвет общественной инициативы, оживление русской культуры, литературы и искусства, взрыв надежд на предстоящее обновление всей русской жизни западными влияниями. Русский язык, русская культура, как магнит притягивали к себе новые кадры еврейских интеллигентов, которых усердно поддерживали на этом пути их немногие, но влиятельные русские либеральные и радикальные друзья.
Небольшой корректив вносили в этот поток ассимиляции кружки гебраистов со своими скромными изданиями, но они были слишком слабым препятствием на пути денационализации, да и сами тяготели к немецким или русским образцам. — И таким образом обрусение, «слияние» с русским народом, «растворение», если пользоваться терминами того времени, — стали решающими тенденциями в. формировании русско-еврейской интеллигенции данной эпохи.
Однако, широкая народная масса, — трудовой люд ремесленников, торговцев, рабочих, меламедов, маклеров, арендаторов, владельцев скромных гостиниц и кабачков и «людей воздуха», которых уже было не мало в 60-70-х годах, — оставалась еще долго даже в ее молодых поколениях чуждой этим влияниям. Не только религиозная традиция, державшая в узде весь быт, но и материальная нужда, постоянная борьба за кусок черствого хлеба не допускали и мысли о приобщении к современной культуре. И можно со всей определенностью сказать, что даже когда русско-еврейская интеллигенция переживала медовый месяц ассимиляции во всех ее разновидностях: идеологической, культурной и... «карьерной» — народные массы, которые, надо думать, болезненно переживали отрыв интеллигенции и угрозу ее окончательного ухода, все же никогда не воспринимали эти ассимиляционные процессы, как угрозу самому бытию еврейства.
Иначе обстояло дело в Германии, где в течение всего 19 века ассимиляционные процессы, казалось, приведут к желанной цели, — к созданию «немцев Моисеева закона», даже «пруссаков Моисеева закона», как называл себя одно время известный Людвиг Филиппсон, т. е. к органическому превращению евреев в немцев. Но если в Германии шансы ассимиляции были, действительно, сильны, то это объяснялось, в первую очередь, тем обстоятельством, что в немецком еврействе не было народной массы и что в социальном смысле оно представляло единый класс, который, можно сказать, влекся к ассимиляции своими имманентными интересами. Ассимиляция в конце концов трагически провалилась и в Германии, но это произошло не по воле большинства немецкого еврейства, а в силу вытеснения его тевтонскими устремлениями немецкого народа, достигшими своего кульминационного пункта в тот момент, когда германской государственной машиной овладел проникнутый чудовищным антисемитизмом гитлеризм.
Неудача ассимиляционных устремлений русско-еврейской интеллигенции была предрешена прежде всего потому, что в отличие от Германии, еврейство в России представляло собой многомиллионный народный массив. По переписи 1897 года евреев в Российской империи было 5063 тысячи, а к 1908 году их числилось 5973 тысячи. Наличие столь широких народных масс исключало возможность сколько-нибудь длительной изоляции интеллигенции от народа. Поэтому процессы денационализации в еврейской интеллигенции раньше или позже должны были быть изжиты, — тем более, что наряду с интеллигенцией столиц и крупных городов, получавшей доступ в высшие учебные заведения, заметно вырастали кадры новой, народной, низовой интеллигенции, вышедшей из ешиботов и синагог, одушевленной идеалами служения не только абстрактному человечеству или России, но и своему родному обездоленному народу, и связанной с этим народом не абстрактно или идеологически, но его языком, его убогим бытом, его еще не оперившейся культурой.
Крушение надежд на «слияние» и «растворение» в русском народе дало себя особенно остро почувствовать, когда уже в конце 60-х годов обнаружилось, что политический режим не дал всех ожидаемых реформ, но, напротив, делает явный крен направо. В стране наступило всеобщее похмелье. Упования либералов, мечты радикалов — все пошло прахом. Молодежь в университетах заволновалась, и — после небольшой паузы — усилилось в стране революционное движение. Ассимилированная, оторванная от родного народа, считавшая невозможным для ремесленников, мелких торговцев и других маленьких людей приобщиться к идеалам свободы и социализма,[39] еврейская интеллигентная молодежь приняла активное участие в революционном подполье, «пошла в народ», в расчете и своими слабыми руками подтолкнуть крестьянскую революцию в России. Не питая никаких иллюзий о еврейской массе, евреи-революционеры 70-х годов принесли весь свой юный пыл, весь свой идеализм в жертву иллюзиям о крестьянстве, как потенциальном освободителе всех обездоленных. Это была одна из последних вспышек волны ассимиляции, которая погасла одновременно с гибелью «Народной Воли» и началом политической реакции.
2
Погромы 80-х гг., нанесшие столько ран русскому еврейству, внесли глубочайшие изменения в психологию, в самочувствие и народной массы, и широких слоев интеллигенции. Ассимиляторы остались, — и бывало не раз на протяжении последующих десятилетий, что в отдельных уголках русской жизни они довольно прочно себя чувствовали,[40] но ассимиляции, как серьезному фактору еврейской жизни в России, погромы нанесли непоправимый удар.
Развитие событий в еврейской среде шло зигзагообразными, противоречивыми путями. В начале все были ошеломлены, как путники, застигнутые врасплох неожиданной стихийной катастрофой — огнедышащим вулканом или наводнением. Многие почувствовали себя в полной растерянности и очутились в тупике. Раз сорвана перспектива эволюции, раз одержала верх оголтелая реакция, и с ней вместе облетели цветы слияния евреев с русским народом на основе культуры и равенства, — то для некоторых оставался только, — может быть, это была ложь во спасение? — формальный и фактический уход от еврейства. И действительно, в эту полосу произошел ряд крещений людей, до того активно преданных еврейству...
Но за резиньяцией и отчаянием начались поиски выхода, страстное искание новых путей. Народная масса, жившая без идеологии, но и без иллюзий, под ударами судьбы нашла выход в бегстве из постылой России: открылась первая страница массовой эмиграции в неведомую Америку. В то же время впервые в кругах еврейской интеллигенции ожила старинная, романтическая мечта о Сионе, возникло палестинофильское движение и двинулись в путь — первые отряды переселенцев в Палестину. Но наряду с эмиграционистскими настроениями, подавляющее большинство в русском еврействе сознавало, что оно должно продолжать свою жизнь, свое существование и свою борьбу на месте, в России. Но что делать для этого? Как быть дальше?
Пришлось подводить итоги, и они были довольно безнадежны. Консервативно-настроенные люди, воспитанные на просветительстве 60-х годов и рассчитывавшие на содействие благомыслящих людей в бюрократии, видели, что меньше всего оправданной оказалась их ориентация на власть. После погромов теория «исходатайствования» облегчений потерпела крах Потерпела крушение и либеральная концепция, все ставившая на возвращение к традициям эпохи великих реформ: при откровенно антисемитском курсе правительства не приходилось ожидать каких-нибудь встречных шагов в отношении самых скромных еврейских домогательств. Не легче была и участь радикально-революционной мысли, рассчитывавшей на близость революции, которая должна была магически разрешить все наболевшие вопросы, в том числе ставший столь неотложным еврейский вопрос. Суворин раскрыл план, будто бы исходивший от главного царского советника Победоносцева, как разрешить в России еврейский вопрос: треть евреев должна вымереть (?..), треть — должна эмигрировать, а треть должна без следа раствориться в окружающем населении.