На первом конгрессе, по рассказам писателя Мердехай бен Гилел Гакогена (произнесшего в Базеле единственную речь на иврит, о которой в протоколе сказано только, что «М. Kagan aus Gomel spricht Hebraisch»), русская делегация, несмотря на ее сравнительно многочисленный состав, мало чем выделялась. В последующие годы, когда мы подучились «конгрессдайтш», на котором велись заседания конгресса, и свыклись с парламентской процедурой, с ее техникой и терминологией, — мы уже перестали быть такими «паиньками», какими мы были на первом конгрессе — добавляет он.
Из русских делегатов только варшавянин Давид Фарбштейн, осевший потом в Швейцарии и ставший там членом парламента, читал на первом конгрессе доклад об экономическом положении еврейства, да проф. Белковский, одессит, поселившийся в Болгарии, где занял кафедру римского права в Софийском университете, — сделал сообщение о положении евреев в Болгарии. Ряд других русских делегатов, Л. Моцкин, проф. Герман Шапиро, Давид Вольфсон, Вл. Темкин, д-р Шляпников и д-р Бернштейн-Коган участвовали только в прениях, причем все они говорили преимущественно по-русски. Перед закрытием конгресса короткую взволнованную речь по-немецки произнес проф. М. Мандельштам.
Русские делегаты первого конгресса произвели большое впечатление на Герцля. Герцль до того много путешествовал по Западной Европе. Понаслышке он, конечно, знал, что в Восточной Европе живут широкие еврейские массы. Он включил их в свои планы, — но они все же оставались для него абстракцией. Когда Вольфсон как-то раз в первые годы сионистского движения сказал Герцлю, что успех всего его плана будет исключительно зависеть от того, как к нему отнесутся русские евреи, Герцль встретил это замечание с недоумением. В Базеле Герцль увидел перед собой тип еврея, ему совершенно незнакомый.
— Нам всем было стыдно, — писал он после первого конгресса — что мы считали себя выше наших братьев из Восточной Европы. Делегаты из России, среди которых было немало профессоров, врачей, адвокатов, инженеров, фабрикантов, обладают духовным уровнем нисколько не ниже нашего. Все они — еврейские националисты. Это как бы реальный ответ многим болтунам, уверяющим, что национальное самосознание еврея неминуемо отдаляет его от европейской культуры. Русские евреи, — пишет Герцль, — не растворились в русской культуре. Смотря на них, начинаешь понимать, что дало нашим предкам силу пережить все преследования и остаться евреями.
В последующие годы, когда тот же Вольфсон однажды сказал Герцлю, что в одном определенном случае за ним пойдут «только русские сионисты», тот ответил: «Только? Мне этого вполне достаточно!».
На втором сионистском конгрессе появились уже Хаим Вейцман, Нахум Соколов (присутствовавший на первом конгрессе в качестве корреспондента), д-р Членов, доктор Шмарья Левин. С 6-го конгресса в движении стал играть видную роль и Владимир Жаботинский.
На первый конгресс делегаты из России отправлялись с опаской. Пока они ехали еще по территории России, они вели себя так, как будто едут на заграничный курорт и избегали всяких разговоров о конгрессе. Переехав границу, делегаты из России стали знакомиться друг с другом и уже в пути начали обсуждать проблемы, стоявшие в порядке дня конгресса. Когда начались подготовительные работы ко второму конгрессу, русские сионисты принимали в них уже активное участие. После первого конгресса Лео Моцкин был делегирован в Палестину. Его обстоятельный доклад об этой поездке стал одним из центральных пунктов второго конгресса. На конгрессе с большой речью выступил проф. М. Мандельштам. — Нам необходимо создать в Палестине — сказал он — национально-культурный политический центр, который будет оказывать влияние и на тех евреев во всем мире, которые пока еще равнодушны к судьбе нашего народа. Еврейский центр в Палестине укрепит солидарность между всеми частями нашего народа, вызовет к жизни их национальное самосознание при сохранении полной лояльности к государству, в котором они живут. Центр в Палестине будет убежищем для каждого еврея в мире, когда для него возникнет в нем потребность.
Герцль позже уточнил эту мысль, сказав, что еврейская Палестина будет страной, в которой «каждый еврей сможет поселиться, когда того захочет, или когда вынужден будет искать там убежища».
На 4-ом конгрессе в Лондоне делегатов из России было свыше двухсот. На 5-ом конгрессе возникла «Демократическая Фракция», куда вошли главным образом русские сионисты с Хаимом Вейцманом и Лео Моцкиным во главе и которая ставила своей задачей «укрепить демократические основы движения, углубить программу в области национального воспитания и национальной культуры». На 5-ом конгрессе, по инициативе Германа Шапиро, литовского еврея, профессора математики Гейдельбергского университета, был создан Еврейский Национальный Фонд, во главе которого, после первой мировой войны до самой своей смерти стоял М.-М. Усышкин. На 5-ом конгрессе проблемы еврейской культуры вызывали серьезные расхождения между ортодоксальным крылом, который представляли раввины Рейнес и Рабинович, и остальными фракциями сионизма. Эти расхождения приняли бурный характер на Минском съезде сионистов.
Съезд состоялся в сентябре 1902 года, тотчас после лондонского сионистского конгресса. На нем присутствовали свыше 500 делегатов, представлявших 75000 шекеледателей. Председательствовал д-р Членов. Ахад Гаам и Нахум Соколов читали доклады о проблемах еврейской культуры, вызвавшие резкие возражения со стороны лидеров Мизрахи, раввинов Рейнеса и Рабиновича. Съезд разделился на три фракции: прогрессистов (направление Вейцмана и Моцкина), «нейтралистов» и Мизрахи. Огромным большинством была принята примирительная резолюция, признававшая, что в еврействе по вопросу о национальном воспитании существуют два направления — традиционное и прогрессивное. Съезд не дал практических результатов, но сыграл значительную роль в пропаганде сионистской идеи в России.
Волну протестов и критики вызвала в сионистском движении, как в России, так и за ее пределами, поездка д-ра Герцля в Петербург летом 1903 года — вскоре после Кишиневского погрома — на свидание с Плеве и с Витте. Прямым поводом для поездки послужил секретный циркуляр министерства внутренних дел от 24 июня 1903 г., предписывавший губернаторам, градоначальникам и полицеймейстерам принять строгие меры для борьбы с национальным и сионистским движением в русском еврействе, запрещать собрания, не давать разрешений на съезды, препятствовать тому, чтобы «магидим» (так дословно сказано в циркуляре) выступали с сионистской пропагандой даже в синагогах, закрыть все организации в России — от Сибири, Царства Польского, Кавказа до Средней Азии, лишить сионистских деятелей возможности ездить за границу на сионистские конгрессы и съезды, запретить распространение и продажу акций Еврейского Колониального Фонда. Если акции Банка будут где-либо обнаружены, они подлежат конфискации. Циркуляр предписывал властям на местах обращать внимание и на еврейские школы и хедера, не утверждать в должностях председателей еврейских общин или казенных раввинов лиц, причастных к сионистскому движению.
Цель циркуляра была очевидна: уничтожить все сионистское движение в России. Среди русских сионистских деятелей к секретному циркуляру министерства внутренних дел отнеслись довольно спокойно. Русские евреи издавна привыкли к такого рода мероприятиям властей и научились противодействовать им и обходить их. Зато Герцль, узнав про циркуляр Плеве, усмотрел в нем серьезную угрозу для всего сионистского движения в России. По мнению Герцля, репрессии против сионизма вызваны были разочарованием властей в сионизме. Русское правительство, по-видимому, рассчитывало на массовый исход евреев из России в результате сионистской пропаганды. В Петербурге, конечно, знали, что Турция противится идее еврейской колонизации Палестины. Поэтому в Петербурге пришли к заключению, что сионистское движение, как и всякое другое общественное движение, только вредно и что следует его «искоренить».
Герцль превосходно знал, что Плеве был инициатором и главным виновником Кишиневского погрома. Он отдавал себе отчет в том, что многие евреи в самой России и вне ее, — против того, чтобы он встретился с Плеве, руки которого обагрены были кровью жертв погрома. Тем не менее, Герцль считал своей обязанностью в интересах сионизма пренебречь этими соображениями, моральное значение которых он вполне разделял, и попытаться добиться от Плеве пересмотра занятой русским правительством позиции.
Скончавшийся в Израиле журналист и историк Бенцион Кац рассказал в журнале «Геовар» (Прошлое, Тель-Авив, 1950, № 1) о неизвестной до сих пор встрече Герцля в Петербурге с группой еврейских писателей. На чье-то замечание, что режим в Турции, от которого он добивается чартера на Палестину, по существу еще хуже, чем в царской России, Герцль ответил, что «с часами в руках можно предсказать распад и раздел Турции». Герцль надеялся также добиться от Петербурга поддержки перед Портой его домогательства о чартере. За 4 года до того Герцль безуспешно пытался получить аудиенцию у Николая Второго. У Плеве он добился свидания только благодаря интервенции австрийской писательницы-пацифистки Берты фон Суттнер и польской общественной деятельницы Полины Корвин-Круковской.
В своих дневниках Герцль подробно рассказывает о поездке в Россию, о беседах с Плеве и Витте, о встречах с придворным генерал-адъютантом Киреевым и директором Азиатского департамента министерства иностранных дел Гартвигом, а также о посещении Вильны, где тысячи евреев осаждали вокзал и толпились на улицах, о встрече с ним виленских сионистов на даче И. Л. Гольдберга. (Один из присутствовавших там оказался агентом охранки и на следующий день представил начальству подробный доклад со списком присутствовавших, из которых некоторые вскоре были арестованы).