3
Переходя к характеристике вклада поэтов в русско-еврейскую художественную литературу, мы прежде всего должны подчеркнуть, что некоторые из этих поэтов вписали свои имена в большую русскую литературу и являются органической частью ее истории. Еврейское происхождение в очень слабой степени окрасило поэтическое творчество Надсона и Минского. Однако этим поэтам, оторвавшимся от еврейского ствола, можно противоставить ряд других, в которых еврейская, национальная струна звучала с большей силой, — ив первую очередь тут следует назвать С. Фруга, создавшего целую школу последователей и подражателей на страницах русско-еврейской печати, не надолго, однако, — за отсутствием подлинного таланта, — удержавшихся на поверхности.
Н. Минский — псевдоним Николая Максимовича Виленкина — (1855—1937) принадлежал к той плеяде русско-еврейской интеллигенции, которая в период петербургского «Рассвета» разделяла надежды на скорый конец еврейского бесправия в России. Он прославился под псевдонимом Норд-Вест, как публицист «Рассвета», и был один из первых, кто под влиянием погромов 1881—1883 гг. свернул знамена, и, вскоре став сторонником «чистого искусства», «искусства для искусства», отошел от еврейства. В его пользовавшихся популярностью стихах еще порой звучал бодрый призыв, и в стихотворении «Перед зарей» (с эпиграфом из Исайи: «приближается утро, но еще ночь») поэт призывал:
«Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
Если гаснет звезда за звездою...
Это стало темней — пред зарею».
Но раздвоение чувств, сказавшееся в его исторической драме «Осада Тульчина» (из эпохи Хмельницкого), чем дальше, тем больше сменялось религиозно-философскими исканиями в духе христианства, разуверением, душевной опустошенностью. Литературное наследие Н. Минского составляют 4 тома собрания стихотворений (СПб. 1907), ряд философских сборников («При свете совести», «Религия будущего») и многочисленные переводы, в частности, «Илиады» Гомера.
Семен Яковлевич Надсон (1862—1887) явился для ряда молодых поколений в России одним из самых популярных и любимых поэтов, точнее сказать, одним из властителей дум. Полное собрание сочинений Надсона вышло в 1917 году у А. Маркса в Петербурге.[60] Поэт получил пушкинскую премию Академии Наук. Туберкулез, унесший его в могилу в 25-летнем возрасте, окружил особым ореолом его поэзию. В широких кругах общества царило возмущение бесстыдной травлей поэта Бурениным в «Новом Времени», отравившей последние дни Надсона.
По своему происхождению С. Я. Надсон был полуевреем. В автобиографии, написанной в 1884 г. для С. А. Венгерова, поэт писал: «Подозреваю, что мой прадед или прапрадед был еврей. Деда и отца помню очень мало». Его биограф, М. В. Ватсон, пишет с большей определенностью: «Со стороны отца он был еврейского происхождения. Дед его, принявший православие, жил в Киеве. Отец умер еще в молодых годах». Еврейских мотивов, за единичным исключением, в поэзии Надсона нет. Приводим это единственное еврейское стихотворение поэта, написанное им в 1885 году и впервые появившееся в печати в 1901 году в сборнике «Помощь»:
«Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои мученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом, —
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит, как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно стать и мне в ряды твоих борцов,
Народ, обиженный судьбою!»
Если Минский или Надсон не оставили существенного следа в русско-еврейской поэзии, то Семен Григорьевич Фруг (1860—1916) по праву занимает в ней первое место, как поэт еврейский, национальный, пронизанный чувством исторической связи с испытаниями и судьбой еврейского народа. В начале своего поэтического пути Фруг находился под влиянием Некрасова, и народнические мотивы о страданиях русского крестьянства окрашивали собой его творчество. Большое поэтическое дарование Фруга встречало признание в широких кругах, и сборник его стихотворений в 1885 году был принят, как событие в русской поэзии.
Как многие представители его поколения, на долю которого выпал трагический опыт погромной эпопеи, Фруг всей силой своего дарования откликнулся на переживания еврейской народной массы. Пошатнулась его вера в Россию, во «второй Сион», и песни исхода, «Сиониды», стали занимать центральное место в его творчестве. Мечты о новой жизни на древней палестинской земле, пронизанные скорбью еврейской юдоли в настоящем, покорили лиру Фруга и сделали его в русской поэзии выразителем сионистических идеалов. Любопытен в этом отношении отклик древнееврейского поэта X. Н. Бялика на смерть Фруга: «Читая Фруга даже на чужом мне языке, я чувствовал в нем родную душу, душу еврея, я обонял запах библии и пророков. Читая его русские стихи, я чувствовал в каждом слове язык предков, язык библии, я чувствовал душу человека, страждущего за еврейский народ».
Приведем одно из стихотворений Фруга, в котором характерно сочетаются глубокий лиризм поэта и охватывавшее его столь часто чувство острой скорби.
«Песни весенней ты просишь, склоняя
В тихой печали головку свою...
Надо бы, милая, рад бы, родная,
Только о чем же тебе я спою?
Друг мой, я вырос в чужбине холодной
Сыном неволи и скорби народной...
Два достоянья дала мне судьба:
Жажду свободы и долю раба».
В борьбе за существование Фругу приходилось нелегко. В Петербурге для правожительства ему пришлось фиктивно «приписаться лакеем» к М. С. Варшавскому, а для заработка печатать стихотворные фельетоны в «Петербургской Газете», — в органе печати, имевшем репутацию «желтого». Его огромная популярность в среде еврейской интеллигенции не могла обеспечить ему верный кусок хлеба. Следует отметить, что стихи на идиш, принадлежавшие перу Фруга, — по мнению литературной критики, нисколько не уступают по своей одухотворенности и легкости лучшим образцам его русской поэзии, а своей «народностью» («фолькстимлихкайт») превосходят их.
Василия Лазаревича Бермана (1862—1896), печатавшего стихи в «Русском Еврее» и в «Восходе», надо отнести к палестинофильскому направлению в русско-еврейской поэзии. Он издал два сборника «Палестина» и «Сион».
Поэтом-сионистом входит в русско-еврейскую поэзию и Лев Борисович Яффе (1875). Он много печатался в «Восходе», выпустил несколько сборников («Грядущее» и др.); под редакцией Л. Б. Яффе и В. Ф. Ходасевича вышла «Еврейская Антология», посвященная «молодой еврейской поэзии» (Москва, а затем Берлин, 1922).
Попутно следует отметить, что известный поэт В. Ф. Ходасевич был полуевреем (его мать была сестрой пресловутого Брафмана, автора «Книги Кагала», выкреста и антисемита). Ходасевич много труда отдавал переводам с древнееврейского; его переводы поэм Саула Черниховского привлекли всеобщее внимание. Но в оригинальных произведениях Ходасевича не отразилось его полуеврейское происхождение.
Среди поэтов, оказавшихся в стороне от большой дороги русской поэзии, но сохранивших свое индивидуальное лицо, нужно назвать также Даниила Максимовича Ратгауза (родился в 1869 г.). Его лирические стихотворения, романсы, привлекли внимание П. И. Чайковского, переложившего их на музыку. В 1909-10 гг. вышло три тома собрания сочинений Ратгауза.
4
До сих пор мы касались русско-еврейской художественной литературы и имели дело с беллетристами и поэтами главным образом под знаком их еврейской тематики. За немногими исключениями их творчество было по содержанию национально-еврейским, хотя выражение свое получало на русском языке. Но еврейское творчество в языковом отношении всегда отличалось разнообразием; почти во всех странах еврейского рассеяния известные, а порой довольно значительные, кадры еврейской интеллигенции в культурном и языковом отношении подвергались ассимиляции, схватываясь сильными влияниями господствующей культуры. Так было в Германии и Франции, так сейчас в Соединенных Штатах Америки. И в России представители еврейской интеллигенции, получившие доступ в гимназии и университеты, проживавшие в столицах и университетских городах, естественно втягивались в общее культурное русло, приобщались к русской печати, литературе, театру, и с течением времени произошло превращение русско-еврейских писателей и поэтов в русских писателей еврейского происхождения.
Если до сих пор мы говорили о писателях, большая часть которых сохраняла тесную связь с еврейской средой, и, в сущности, даже уходя в сферу культуры и литературы, недоступную еврейской массе, так никогда и не вышла из нее, не оторвалась от корня, — то сейчас мы перейдем к характеристике вклада евреев-писателей в русскую беллетристику и поэзию, — ставших интегральной частью русского литературного процесса, ставших русскими писателями в подлинном смысле слова, независимо от того, остались ли они верны еврейской тематике в какой-либо мере или нет. Это превращение русско-еврейского писателя в писателя русского встречалось уже в 80-х гг., — и характерно оно не только для полуеврея, к тому же совершенно ассимилированного, каким был Надсон, но и для Минского, одно время тесно связанного кругом своих идейных интересов и в своей литературной деятельности с еврейскими проблемами.
К концу 19 века и в первые два десятилетия 20-го века сращивание писателей-евреев с русской литературой приобретает все более заметные формы. Более того, впервые в России наблюдается появление подлинно-русских писателей, рекрутированных из еврейской среды, — вклад которых в русскую поэзию, в историю литературы, даже в русскую национально-философскую мысль, и в русское театральное творчество порой поражает исследователя, — поражает, в частности, и способность, обнаруженная представителями еврейской интеллигенции к глубокому, внутреннему, интимному погружению, углублению в сферу русской мысли, в мир русской истории, в стихию русского творчества. Чтобы не быть голословным, ограничимся упоминанием нескольких имен, — философов С. Л. Франка и Льва Шестова, литературоведов и критиков А. Л. Волынского и Ю. И. Айхенвальда, историков литературы С. А. Венгерова и М. О. Гершензона, поэтов-модернистов Б. Л. Пастернака и О. Э. Мандельштама, беллетристов М. А. Алданова и И. Э. Бабеля.