Осип Эмильевич Мандельштам (1891—1941 (?) выступил в литературе в 1909 г. Печатался в «Аполлоне». В 1913 г. вышла первая книга стихов «Камень». Дальнейшая деятельность поэта прошла в годы революции, вплоть до конца 30-х годов, когда поэт был подвергнут репрессиям и погиб. Еврейской тематики у него нет. Как правильно заметил один критик, «если он даже случайно вспоминал Палестину, то не с какой-либо национальной, но чисто художественной целью».
Борис Леонидович Пастернак (родился в 1890 г.). Первый сборник его стихов футуристического направления вышел в 1912 г. Дальнейшая литературная деятельность прошла под советской властью. В 1958 г. получил Нобелевскую премию по литературе. Его роман «Доктор Живаго», не допущенный к изданию в Советской России, вышел на иностранных языках в сотнях тысяч экземпляров и завоевал автору мировую известность.
Самуил Яковлевич Маршак (род. в 1887 г.) начал печатать с 1907 года стихи и переводы с английского. Дальнейшая деятельность прошла после революции. С 1923 г. выдвинулся в Советской России в качестве поэта для детей.
Lolo (псевдоним Леонида Григорьевича Мунштейна) — (1866—1947), поэт, переводчик, драматург, сатирик, либретист. Редактор журнала «Рампа и Жизнь» (1907—1917), автор пьес «Фея Каприз», «Вечный Праздник». В эмиграции вышла книга стихов «Пыль Москвы».
Саша Черный (псевдоним Александра Михайловича Гликберга), — 1880—1932. Автор нескольких сборников сатир, книг для детей, книги «солдатских рассказов». Пользовался в эмиграции большой популярностью. Крещен.
Дон-Аминадо (псевдоним Аминада Петровича Шполянского) — 1888—1957. Автор ряда сборников сатир и лирики, книги мемуаров (1954). Сотрудник ряда газет в России. В течение 20 лет помещал юмористические фельетоны и стихи в газете «Последние Новости» (Париж).
7
М. О. Гершензон в связи с новой поэзией на иврит однажды высказал следующие соображения, которые уместно будет здесь воспроизвести:
«До сих пор еврейская поэзия только жаловалась и вспоминала, и оба эти тона одинаково говорили о безнадежности, — писал он. — Еврейство века жило не только в материальном гетто, внешнее рабство делало его и духовным рабом, — рабом неотвязной мысли о своей народной судьбе. Беспечность — драгоценнейшее благо смертных, источник духовной свободы, родник величия и красоты — вот что история отняла у еврейства, а с ним отняла все».
Но молодая поэзия на иврит, от Бялика, Черниховского и Шнеура до наших дней, показалась Гершензону «чудом» на фоне еврейской юдоли.
«Еврейскую музу не узнать, — восклицает Гершензон. — Как в отдельной личности, так еще более в целом народе совершаются события, которых нельзя предвидеть... О таком духовном событии свидетельствует новая еврейская поэзия... Эти молодые поэты любят, как юноши всех стран, и вольно и звонко поют свою любовь; им открыта природная жизнь, и они с любовью живописуют ее; они мыслят о жизни, о человеке, о Боге, — их не гнетет неотвязная мысль о еврейской беде. И потому, когда их мысль обращается к ней, — потому что забыть о ней невозможно, — как ново звучат их слова о еврействе! Они — люди, свободные люди вполне».
Идишистский поэт и литературный критик И. Киссин, подхватывая восторженные слова М. Гершензона о молодой поэзии на иврит, пишет по этому поводу, — спустя 20 с лишним лет, в разгар последней национальной катастрофы — во вторую мировую войну:
«Если бы Гершензону привелось читать новых еврейских поэтов, новую поэзию на идиш, он, несомненно, пришел бы еще в гораздо больший восторг».
Киссин в яркой и патетической форме говорит о «новейшем чуде нашего народного творчества» — о литературе на идиш, которая «несет народу углубленное национальное самосознание» и создание которой «является главной заслугой русско-еврейской интеллигенции»?
Возвращаясь к основной нашей теме о судьбах русско-еврейской, «третьей» ветви еврейской литературы в России, мы должны констатировать прежде всего, что — в силу внешнего давления, оказанного большевистской революцией и насильственной ликвидации русско-еврейской периодической печати и связанного с ней русско-еврейского художественного слова, — оборвалась нить еврейского культурного творчества на русском языке. Было бы, однако, неправильно относить эту гибель только за счет внешних факторов. По-видимому, культурно-ассимиляционные тенденции сами по себе играли тут известную роль, особенно в области художественного творчества, и мы имели основание подчеркнуть процесс постепенного превращения русско-еврейского писателя и поэта, пользующегося русским языком, преимущественно как инструментом в своих национальных целях, — в писателя, максимально приобщившегося к миру русской литературы и ее языковой стихии, почти органически слившегося с этим миром, еще 80 лет тому назад совершенно чуждым даже для самого тонкого слоя народившейся только русско-еврейской интеллигенции.
Если бы Россия представляла собой правовое демократическое государство, а не коммунистическую деспотию, сковывающую всякое проявление свободного творчества, — в том числе и художественного, — и если бы в такой России обнаружились далеко идущие процессы культурной ассимиляции, — то можно было бы прийти к парадоксальному выводу, что русификаторские мечтания русско-еврейских просветителей 50 — 60-х годов о «слиянии» с русским народом, о добровольной ассимиляции еврейской интеллигенции с русской, — осуществились! Сейчас такого рода выводы представляются явно несостоятельными. Мы видели на опыте 20-х — 40-х годов, когда в Советской России, — в обязательных коммунистических формах, — шла так называемая «еврейская работа» на идиш, то она, рассудку вопреки и наперекор стихии, наполнялась национальным содержанием и вписала в свой актив немало достижений литературного и языкового характера. И в последнее десятилетие 1948-59 гг., когда идиш разделил тяжкую судьбу иврит, попавшего под запрет и репрессии еще с 20-х годов, — когда всякая литературная, научная и школьная деятельность на идиш исключена из советской легальности, и в порядок дня поставлена принудительная ассимиляция, принудительная русификация (и, вероятно, украинизация, белорусизация и т. д.) для еврейского населения, — и доморощенный советский антисемитизм, повторяя черносотенные зады, вменяет себе в добродетель — «окрестить жида», — на свой, коммунистический салтык, — можно не сомневаться, что такого рода методы приведут — от обратного — только к укреплению еврейского национального самосознания, увеличат его тягу и общность с мировым еврейством и Запада, и Израиля, и подстегнут в советском еврействе потребность обсуждать свои еврейские проблемы, — обсуждать их и на идиш, и на иврит, и на русском языке. Слабый луч свободы за Железным Занавесом, первая брешь в диктатуре, — и — кто знает? — мы можем оказаться свидетелями попытки возрождения русско-еврейской литературы в России, как бы это ни противоречило столь распространенным прогнозам наших патентованных мизантропов и маловеров...
«Быть свободным евреем не значит перестать быть евреем, — напротив, только свободный еврей способен проникнуться еврейской стихией во всю глубину расцветшего человеческого духа» — писал уже цитированный нами М. О. Гершензон. Эти слова о «расцветшем человеческом духе» нужно понимать в том смысле, что всякое раскрепощение еврейского художественного творчества должно привести к усилению в нем универсальных и интернациональных элементов. Порукой в том будет и то бесспорное обстоятельство, что до сих пор для русско-еврейской интеллигенции сохраняют свое обаяние освободительные идеи и стремления, завещанные эпохой русского гуманизма от середины 19 века до февральской революции 1917 года.
8
Русское еврейство выдвинуло ряд выдающихся деятелей в области литературной критики и истории русской литературы, как и в русской философии. Достаточно назвать такие имена, как С. А. Венгеров, А. Л. Волынский, М. О. Гершензон, А. Г. Горнфельд, Ю. И. Айхенвальд, С. Л. Франк и Л. И. Шестов.
Ниже мы приводим основные сведения о них, а также о ряде других русских евреев, приобретших известность в этих областях.
Семен Афанасьевич Венгеров (1855—1920) вырос в семье, выдвинувшей ряд литераторов. Его мать, Паулина Венгерова, прославилась книгой на немецком языке «Мемуары бабушки», которая долго служила пособием при изучении истории русских евреев средины 19 века.
С. А. Венгеров посвятил себя собиранию библиографических материалов о русской литературе и истории литературы. Он составил «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых» (вышло 6 томов) и «Источники словаря русских писателей». С 1891 г. Венгеров стал редактором литературного отдела Энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Приняв крещение, С. А. стал доцентом, а затем профессором Петербургского университета. Он является автором многочисленных исследований и монографий о русских писателях (о Тургеневе, Писемском и др., «Героический характер русской литературы» и др.). Под его редакцией вышли многотомные, снабженные обширным критическим аппаратом издания собраний сочинений Пушкина, Белинского, Гончарова, Алексея К. Толстого, Шекспира, Байрона, Шиллера, Мольера. До первой мировой войны Венгеров руководил в Петербургском университете семинарием по изучению Пушкина, и из этого семинария вышли почти все известные пушкинисты. В конце 1916 года он создал Литературно-библиографический Институт. В 1917 году из этого института возникла Книжная Палата, директором которой Венгеров оставался до своей смерти. В основу материалов Книжной Палаты была положена картотека, составленная Венгеровым, в которой числилось около двух миллионов библиографических карточек. В журнале «Неделя» (1879 г.) С. А. Венгеров выступил со статьей, отстаивающей идеи ассимиляции еврейства.
Его сестра, Зинаида Афанасьевна Венгерова — была автором ряда работ главным образом по истории западноевропейской литературы; переводчиком с иностранных языков ряда художественных произведений; и постоянным сотрудником «Вестника Европы».