Не надо, однако, думать, что русская обстановка не давала стимулов художнику. Антокольский испытал на себе бодрящее и чарующее влияние русской интеллигенции. В своей усадьбе Абрамцево под Москвой промышленник и меценат Савва Мамонтов устроил студию для художников. Антокольский был там желанным гостем. В приветливой атмосфере этого дома он встречался с Репиным, с которым его связывала тесная дружба с первых лет в Академии. Там бывали В. А. Серов, В. М. Васнецов, В. И. Суриков, К. А. Коровин, И. И. Левитан, М. В. Нестеров и многие другие художники. Сын Саввы Ивановича, В. С. Мамонтов, которому было всего семь лет, когда он в 1878-ом году видел Антокольского в Абрамцеве, описывает его в своих воспоминаниях: «небольшого роста, щупленький, болезненный на вид брюнет, он резко отличался своим наружным франтоватым видом и изысканными манерами от обычных гостей нашего дома». Мамонтов сохранил образец юмора Антокольского. Обращаясь к детям, он как-то задал им вопрос: «Милые детки, хотите быть умными?» — «Хотим, конечно хотим, Марк Матвеевич», — дружным хором отвечали мы. — «Так будьте».
Все это было очень мило и забавно, и все же нарочито изысканный костюм и манеры и что-то такое, отличавшее Антокольского от «обычных гостей» Мамонтовского дома, наводит на мысль, что Антокольский, по-видимому, не чувствовал себя в этом доме «своим». Он безусловно сознавал, что он не «дома», что он витает где-то меж двух культур, бессильный найти синтез, бессильный выявить и собственное культурное наследие, потому что, чтобы «воспроизводить евреев так, как я их знаю, необходимо жить среди них», твердил он. Но жить в черте оседлости было уже для него невозможно. В Петербурге же в 1880-х годах началась травля Антокольского в антисемитской печати, которая не могла допустить, чтобы еврей представлял Россию на международных выставках, получал отличия и прикрывался ореолом России для своего возвеличения.
Антокольский прожил последние годы в Париже, где вращался среди русских художников и был принят в кругу Тургенева. Его постоянно влекло в Россию, и мнение о нем в России было ему ценно. В 1893-м году он повез свою выставку в Петербург, и снова подвергся нападкам реакционной прессы. Умер он на водах в Гамбурге (Германия), но останки его были перевезены в Петербург, где его похоронили на еврейском Преображенском кладбище.
II
После Антокольского судьбы евреев — питомцев Академии складываются более нормально. Исаак Львович Аскназий (1856—1902), родом из Дриссы, Витебской губернии, был 14-ти лет определен родителями в Академию. По окончании курса Академия послала его пенсионером на четыре года за границу. В Вене, работая у модного тогда Макарза, он усвоил технику больших фигурных композиций. В 1885-ом году, возвратившись в Петербург, он получил звание академика за картину «Моисей в пустыне». Его декоративные библейские картины в ассирийском вкусе имели успех и его работы приобретались русскими музеями. Это было время, когда В. В. Стасов, восхищаясь библейскими иллюстрациями француза Доре, рекомендовал изображать библейских героев в аутентичной восточной обстановке.
Другой живописец, Моисей Львович Маймон (1860 — ?), происходил из Польши, из Волковышек, Сувалкской губернии. Учился он в художественных школах в Варшаве и Вильне и в 1880-м году был принят в Академию в Петербурге. Его привлекала тема, которая в свое время навлекла на Антокольского гнев Академии. Антокольский задумал изобразить «Нападение инквизиции на марранов за пасхальной трапезой» в виде сцены в подвале с горельефными фигурами и искусственными световыми эффектами — задача, вряд ли выполнимая в скульптуре. Маймон получил за свою картину на эту тему звание академика. Он был бойкий иллюстратор, и его еврейские бытовые сценки издавались в виде приложений к столичным журналам и газетам. В картине 1905-го года он изобразил эпизод Японской войны: евреи солдаты-музыканты, поддерживая раненого священника Щербиновского, ведут полк в атаку. Маймон выставлял свои работы в Амстердаме и Лондоне и по возвращении из-за границы в Петербурге и Москве.
Многим из того, что мы знаем об Антокольском и его времени, мы обязаны его ученику, Илье Яковлевичу Гинцбургу (1859—1939), сыну талмудиста-писателя из Вильны. Привезенный своим учителем И-летним мальчиком, Гинцбург окончил реальное училище и Академию в Петербурге.
Его обаятельные статуэтки подростков, навеянные школьными воспоминаниями («Подсказывает» и др.), отличались юмором и приятной легкостью. Уже при большевиках в 1919 году Гинцбург основал в Петербурге Еврейское Общество Поощрения Художеств, желая сплотить художников в момент общей неразберихи и разброда.
Контраст, сказывавшийся между Петербургом и Москвой, отражался на характере художественных школ, на атмосфере Академии и Московского Училища Живописи, Ваяния и Зодчества. Этот контраст сказался и на творчестве Исаака Ильича Левитана (1861—1900). Левитан родился в местечке Кибарзы близ Вержболова. Отец его, бывший пограничным чиновником, переехал в Москву, когда сыну было 12 лет и определил его в Училище Живописи и Ваяния, где учился также его старший брат. Любопытно, что Левитан был одно время стипендиатом московского генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукова. Тем не менее в 1891-м году он едва не был выслан из Москвы во время массового выселения евреев. Окончил он курс в 1881-м г., а в 1897-м был приглашен преподавателем по живописи в Училище.
Левитан был влюблен в подмосковную природу. Ландшафты его с высоким небом, тихими водами, тоненькими березками, вызывали ответные струны в русской душе. Говорили, что он создал «задушевный пейзаж». Левитан дружил с Чеховым, и его роль в живописи сравнивали с ролью Антона Чехова в литературе. Учителями Левитана были передвижники В. Д. Поленов и А. К. Саврасов. Однако Левитану всякий бытовой или тенденциозный подход был чужд. В 1889-м году он был в Париже, и наибольшее впечатление на него произвели ландшафты Коро с их серебристой дымкой.
Есть много свидетельств об обаятельности Левитана в личных отношениях. Женщины играли роль в его жизни, и Чеховы принимали живейшее участие в его душевных драмах. Левитан выставлял в Товариществе художественных передвижных выставок, потом перешел к Союзу Русских Художников, экспонировал также в «Мире Искусства».
Москвичом можно считать и Леонида Осиповича Пастернака (1862—1945). Родился он, правда, в Одессе и учился в Мюнхене, но преподавал в Московском Училище Живописи, Ваяния и Зодчества. Всем памятны его сценки из Ясной Поляны, набросанные углем портреты Льва Толстого, иллюстрации к роману «Воскресенье» Толстого и др., и иллюстрации к Лермонтову (Изд. Кушнарева, 1896).
Интимность и теплота манеры Пастернака тесно связаны с его русскими сюжетами и русским периодом его творчества. Ему было под шестьдесят, когда он покинул Россию в 1921-м году, в период гражданской войны. Его портреты Бялика, Соколова, метко схваченные, не имели уже обаяния непосредственности. Пастернак выставлял сперва у передвижников, потом, выступив из Товарищества, перешел к Союзу Русских Художников, выставлял также в «Мире Искусства».
В лице Наума Львовича Аронсона (1872—1943) мы имеем художника, более связанного с Западом, чем с Россией. Аронсон родился в м. Креславке и учился в Вильне в рисовальной школе. Перспектива мытарств, связанных с положением вольнослушателя Академии, не улыбалась ему, и он уехал 18-ти лет в Париж, где его ожидали годы тяжелых лишений. Он учился в Школе декоративных искусств (Ecole des Arts dftcoratifs) и в свободной академии Colorossi. В 1897-м году он был принят в «Салон», и успех уже не покидал его. В его бюстах Тургенева, Толстого, Пастера, Бетховена сказалась усвоенная в Париже широкая трактовка пластических форм. В своих этюдах обнаженного женского тела Аронсон обнаружил стремление к элегантной идеализации. Аронсон был слишком ровен и мягок в своих творениях, чтобы занять видное место в европейской скульптуре, но работы его высоко ценились, и он создал ряд памятников и фонтанов. В 1902-м г. он выставлялся в Петербурге. Умер он в Нью-Йорке, куда спасся во время второй мировой войны.
III
Было бы ошибкой думать, что роль евреев в русском искусстве исчерпывается Антокольским, Левитаном и Пастернаком, хотя эти имена обыкновенно прежде всего приходят в голову в русско-еврейской среде и с ними ассоциируется все значительное, сделанное евреями в искусстве.
После неудавшейся революции 1905 года культурный климат в России переменился, наступила переоценка ценностей, которая коснулась всех. Не пощажены были и еврейские художники. Эта переоценка не проникла сразу в более широкие круги. Все же на Репина, например, стали смотреть уже как на пережиток славного, но оскудевшего прошлого. «Мир Искусства», «Золотое Руно» и «Аполлон» выдвигали новые эстетические лозунги, подчеркивая свое пренебрежение к идейному и психологическому содержанию. Однако, новые вожди отказывались видеть эстетические ценности в настоящем. Александр Бенуа, критик и художник, проповедовал возвращение к более далекому прошлому, к классицизму, с которым в России была связана блестящая эпоха архитектуры и портретной живописи. Лидваль, Фомин и другие, в том числе еврей-архитектор Александр Клейн (сейчас преподает в техникуме в Хайфе), строили в неоклассическом духе.
В скульптуре стали увлекаться архаизмом, навеянным, народным лубком, деревянными игрушками и иконами. С. Т. Коненков и Д. С. Стеллецкий руководили этим движением, а в живописи его представляли Н. П. Крылов, С. Ю. Судейкин, Б. Кустодиев. Рерих создавал свой «варяжский» стиль. Наряду с архаистами пользовались успехом поклонники пряного рококо и мечтательных 30-х годов во главе с Сомовым и Борисов-Мусатовым.
Художники стали ездить в провинцию зарисовывать старину. М. В. Добужинский ездил в Вильно и привозил оттуда интересные этюды и зарисовки. Григорий Лукомский привозил из Литвы и Польши наброски церквей, синагог, ратушей и усадебных дворцов. В этой атмосфере искани