сь одна-две репетиции. Давать в этих условиях каждый сезон по десять симфонических концертов было сложным делом. И все же Рубинштейну удавалось добиваться прекрасных результатов, что признавали даже его противники, как, например, Балакирев. Кюи, считавший, что Рубинштейн дирижирует неровно, тоже признавал, что некоторые произведения он исполняет «чудесно, безукоризненно». — У Рубинштейна — писал Кюи — не было тонкой отделки деталей, как у Бюлова, но общие линии, главные идеи у него выступали с замечательной рельефностью. Едва ли мы, писал Кюи, услышим такую грандиозную передачу Бетховенской Девятой Симфонии, как в его исполнении.
Рубинштейна-композитора в наше время принято расценивать не высоко. Его оперы и оратории, если и исполняются, то очень редко; пианисты порой еще играют тот или иной его фортепианный концерт. Иногда в советских оперных театрах ставят «Демона», который в 1890-х и 1900-х годах был одним из гвоздей репертуара всех русских оперных театров. Только чудесные «Персидские песни» продолжают жить в концертном репертуаре, благодаря, главным образом, незабываемому исполнению Шаляпина. Из «Персидских песен» «Клубится волною кипучею Кур» на слова Мирза-Шафи в течение нескольких дней завоевала всеобщую популярность в России.
Рубинштейн был плодовитым композитором. Он оставил после себя свыше 200 опусов, среди них ряд монументальных произведений, — опер, ораторий, симфонических пьес, фортепианных концертов, произведений камерной музыки и др. Постоянно перегруженный бесчисленными обязанностями, много концертировавший в самой России и за границей, как пианист и дирижер, много путешествовавший по свету, в то же время оставаясь на посту директора Музыкального Общества и Петербургской консерватории, Рубинштейн свои музыкальные произведения писал большей частью наспех и выпускал их в свет не всегда выношенными и созревшими. Поэтому в рубинштейновской музыке наблюдаются частые срывы; наряду с замечательными, вдохновенными страницами в ней встречаются общие места, длинноты, бесформенность фактуры и т. д. Но все распространенное в наше время отрицательное мнение о Рубинштейне-композиторе будет когда-нибудь пересмотрено. Во всех его произведениях, даже в заведомо слабых, имеются подлинные музыкальные перлы. В «Демоне», в ораториях «Вавилонское столпотворение», «Потерянный рай», «Моисей», в симфонии «Океан» и др. много прекрасной, искренней, вдохновенной музыки, писать которую способны только избранные. Рубинштейн, а не Римский-Корсаков, как принято считать, был творцом первой симфонии в России. Его фортепианные концерты с оркестром положили начало и этой музыкальной форме в русской музыке. Они были предтечами фортепианных концертов Чайковского, Рахманинова, Скрябина, позже Прокофьева и Шостаковича. Чайковский, учившийся у Рубинштейна, очень высоко ценил его, как композитора. Чайковский чрезвычайно высоко ценил также Николая Рубинштейна, по приглашению которого он стал профессором Московской консерватории и посвятил его памяти свое знаменитое трио («На смерть великого артиста»).
О том, что Рубинштейн, как пианист, был гениален, давно уже не спорят, хотя «кучкисты» и недооценивали его даже в этой области. После одного из концертов Листа кто-то из «кучкистов» сказал, что он играет «еще хуже Рубинштейна». О пианистической игре Рубинштейна имеется много свидетельств таких музыкантов, как Лист, Мендельсон, Сен-Санс и др., не оставляющих сомнения в его великом мастерстве.
— «С первых же звуков Рубинштейн неудержимо захватывал слушателей, как бы заражая их гипнозом своей мощной художественной личности. Слушатель терял способность рассуждать и анализировать, он безропотно покорялся стихии его вдохновенного искусства. По богатству звуковых красок исполнение Антона Рубинштейна не может идти в сравнение с игрой ни одного из пианистов... Звучность «У источника» Листа на фортепиано напоминала влажный, прозрачный, звенящий плеск воды... В его исполнении соната Бетховена в первой части цис-мольной сонаты — поражала скупая, почти беспедальная звучность триольного фона, какие-то не фортепианные певучие ноты мелодического голоса, неудержимо страстный поток финала с его аккордами сфорцандо, на которые Рубинштейн всякий раз как бы обрушивался». Так пишет о нем наш современник, известный пианист и музыкальный педагог А. Б. Гольденвейзер. В Вене, в сезон 1857—1858 года о нем писали, что его игра превосходит игру Листа и Клары Шуман-Вик.
Рубинштейн был по происхождению евреем, как по отцу, так и по матери. Сказалась ли еврейская кровь в его музыке?
— «Из творческого наследия Рубинштейна, — пишет его биограф, — выдержало испытание временем то, что опиралось на национальные основы и национальные традиции, как «Персидские песни» с их восточным колоритом, хоры из оперы «Демон», арии и хоры из библейских ораторий и т. п.»
— «В доме Рубинштейна, — пишет Баренбойм, — звучал своеобразный интонационный комплекс восточного склада, музыкальный сплав, включавший в себя, в частности, молдавские и еврейские песни и танцы». (Рубинштейн, как известно, родился в Бессарабии). Такого рода «переднеазиатский музыкальный субстрат» был широко распространен на юге России. В детстве Рубинштейн неоднократно слышал от матери, хорошей музыкантши, песню еврейского склада, которую он впоследствии использовал в своей опере «Маккавеи». «Я был уверен, писал он матери, — что это еврейская народная мелодия. Если же она сочинена Вами — простите ошибку!» «Можно не сомневаться в том, — пишет его биограф, — что мать Рубинштейна, сочинявшая музыку, основанную на еврейских мелодических оборотах, играла ему и другие такого рода народные песни и танцы».
Рубинштейн не относился безразлично к своему еврейскому происхождению.
В последние годы своей жизни он собирался написать оперу на современный и не библейский, еврейский сюжет, и через газеты просил пишущих на такие темы предлагать ему либретто. От покойного философа Ительсона, погибшего от последствий нападения гитлеровцев в Берлине, я слышал, что он, в ответ на этот рубинштейновский призыв, принес композитору либретто на тему о преследованиях евреев в эпоху крестовых походов, которое, однако, Рубинштейну не понравилось.
Антон Григорьевич предложил Ительсону, тогда молодому студенту, написать для него другое либретто, в котором центральной фигурой был бы еврей типа Фигаро в «Севильском Цирюльнике». «Достаточно нам, (так Рубинштейн выразился: «нам») хныкать, вспоминая ужасы прошлого. У нас ведь нет выхода, нам ведь необходимо жить бок о бок с «ними», так какой же смысл в вечном нытье и хныканье, в воспоминаниях об инквизиции и гетто, о погромах, преследованиях? Дайте мне, наоборот, веселого, жизнерадостного еврея, высмеивающего «их»!..
По своему официальному положению в Петербурге, вращаясь в придворных кругах, живя во дворце великой княгини Елены Павловны, Рубинштейн ходил в церковь, но тянуло его к «Маккавеям», «Вавилонскому столпотворению» и еврейскому «Фигаро». Брат его, любимец Москвы, Николай, был абсолютно ассимилирован и о том, как он воспринимал свое еврейское происхождение, неизвестно. В опубликованных о нем работах никто не коснулся этой темы.
Вторая половина 19-го века. В 60-х годах 19-го века русские евреи еще не приобщились к европейской музыкальной культуре. Но уже в ту эпоху из рядов русского еврейства вышли отдельные музыканты большого калибра. Среди преподавательского состава первой русской консерватории в Петербурге, помимо Рубинштейна, числились оба брата Венявские — скрипач Генрих и пианист Иосиф, — оба блестящие виртуозы, сыновья врача из Люблина, и один из самых крупных русских виолончелистов того времени Карл Юльевич Давыдов (1838—1889), сын врача из городка Гольдинген, Курляндской губернии. О них — ниже.
Еврейские массы в России жили обособленно. Начавшаяся укореняться в жизни русской интеллигенции музыкальная культура, которую насадили братья Рубинштейны в Петербурге, Москве и других городских центрах, концертная жизнь в обеих столицах и в больших городах Украины, Белоруссии, Литвы, Польши — все это не соприкасалось с бытом еврейских масс, которые в концерты и на оперные спектакли не ходили. Их музыкальные запросы удовлетворялись преимущественно домашним пением и музицированием (игра на скрипке в хасидской среде была очень распространена), свадебными оркестрами и их прославленными виртуозами, как Педацур и др., равно как и сладкопевцами синагогального амвона, знаменитыми канторами. Последние, с хорами синагог Одессы, Бердичева, Вильны, Кишинева, Варшавы и др. разъезжали в зимние месяцы, а нередко и летом, по городам и местечкам Подолии, Волыни, Литвы, Белоруссии и давали там публичные богослужения-концерты, привлекавшие массу слушателей. Для еврейских народных масс «гастроли» канторов с их хорами, как и игра свадебных оркестров, были тогда тем же, чем для русской интеллигенции столиц и крупных центров были симфонические концерты Рубинштейна или гастроли итальянских певцов и инструменталистов-виртуозов.
Хазаны и канторы. По своим голосовым данным, певческой одаренности и вокальному мастерству популярные хазаны и канторы России в первой половине прошлого века немногим уступали популярным итальянским певцам, даже таким, как Мадзини, Тамберлик, Рубини, и др., певшим в ту эпоху в России. Кантором обычно называли хазана т. наз. хоральной синагоги, в которой богослужение было уже в известной степени реформировано на новый лад, вроде венского или берлинского, хотя и без участия органа. В первой половине 19-го века среди хазанов в России славились Бецалель-Шульзингер, Сендер Минский, Дэр Вильнер Балэбэсл, Барух Карлинер, Иерухом Гакотон, Нисан Бельдзэр, Нисан Блюменталь, Вэлвэлэ Шестопал, Вейнтраубы отец и сын; во второй половине века — Яков Бахман, Пици Аброс, Пинхас Миньковский, Барух-Лейб Розовский, Элиэзэр Герович, Моше Штейнберг и др. Все они состояли постоянными канторами больших синагог в Одессе, Бердичеве, Вильне, Минске, Риге, Варшаве, Кишиневе и др.