- Перейдем к главному. К вчерашнему случаю и что из него следует...
В августе дела шли хорошо, в сентябре - хуже. Делаем ошибки. Примеры: погиб мальчик с боталловым протоком. На прошлой неделе - неполное исследование, ошибка в диагнозе... Были кровотечения, реторакотомии, нагноения.
- Право на ошибку... "Не ошибается тот, кто ничего не делает" - не утешайтесь этой формулой. Действительно, ошибки неизбежны, кто оперирует сложных больных, и много. Но в пропорции!
Это введение. А теперь о вчерашнем.
(Рассказал о подробностях. В том числе и о матери, и о бабушке, и о стыде за себя и за клинику. Эмоционально.)
- Специально о докторе Н. Хороший парень! Много мне ассистировал, приятный. Работает вроде бы безотказно.
Но в прошлом году погиб больной от кровотечения в плевральную полость после его пункции. Смерть прошла незаметно, больной был исходно тяжелым.
Затем: только у моих больных были две реторакотомии после его зашивания раны. Последняя - на прошлой неделе. Считаю: небрежно делал гемостаз. Тогда не ругал. Но не забыл. Я редко забываю.
Теперь вчерашний случай. Если бы первый - тоже бы смолчал. У каждого бывают самые глупые ошибки. Приходится с ними мириться, если их мало и когда есть масса хорошего, сложных операций.
Заслуги Н.? Диссертацию делает... Но диссертация - это же для себя, больным она не нужна. Операции? Только обычные, простые боталловы протоки и несколько комиссуротомий... Может быть, сделал какие-то интересные предложения? Разработал инструменты? Опять же нет.
Должна быть справедливость. Шофер тоже не нарочно наезжает на прохожих, а его судят. Самое малое - лишают прав, на время или даже совсем. А если смерть, то и в тюрьму. Спрашиваю: пошли бы вы сами, послали своих детей оперироваться к Н.? Я бы нет.
Что делать? Лучше бы ему самому уйти из клиники.
Альтернатива? Простить? Ну уж нет! Если оставим в клинике, то на год в поликлинику, на прием, с отрывом от стационара и, конечно, от операций. На год задержу диссертацию. Лишу должности младшего научного сотрудника. Это если не будет жалобы родных и разбирательства. Если будут - защищать не стану. Так все и знайте впредь: не стану. Должна быть личная ответственность за выполняемое дело.
Я могу сам решить судьбу Н. Но не хочу допустить ошибки... И мне не безразлично ваше мнение. Поэтому o проведем голосование. Мирослав раздаст бюллетени, а вы поставьте знаки: крестик - оставить, кружок - уволить. Мирослав, раздавайте, - и перерыв на пять минут для голосования. Вот Аня несет урну...
Через пять минут конференция была продолжена, Пока считали бумажки с крестиками и нолями, я повторял свои прежние дисциплинарные требования: уже писал о них. В это время принесли сводку и кипу бумажек.
- Оглашаю результаты: 32 - чтобы оставить, 26 - чтобы уволить. Конференция окончена. Н. остается на моих условиях. А вы добренькие... Я, пожалуй, злее.
Доволен ли я был этим решением? Сначала, пожалуй, нет. Как вспоминал мать, бабушку мальчика, так поднималась волна злобы. Потом, спустя несколько дней, примирился. А как бы надо поступить по общечеловеческой морали? Так и не знаю... Если ошибка в деле при полной отдаче своих сил и внимания, то нужно прощать. Нет уверенности в полном внимании у Н., но халатность не допускаю. Лично мне он был скорее приятен. Был, потому что я уже не видел его месяц. Может, он уже и не работает? Спросить.
Если возвращаться к справедливости, то в нашем деле нужно защищать больных не только от нерадивых и халатных, но и от добросовестных неудачников, которые "хотят, но не могут". Не скажу, что хирургическая профессия требует каких-то сверхспособностей, любого среднего можно выучить, но безрукие, растерянные встречаются. Надо их лишать прав, если сами не понимают и не уходят на спокойную медицину.
В мужской раздевалке у нас висел список "жертв": кого выгнали. Сам я его не видел. Но под настроение ребята любят мне напоминать о них. "И этот был хороший, и тот... а вы его выгнали". Вопрос сложный, к нему нужно специально вернуться.
Потом меня упрекали некоторые из сотрудников в минуты откровенности...
- Почему же вы не дали высказаться самому Н.? Или кому другому?
То же самое могут и некоторые читатели сказать.
Думают, что все нужно решать демократически, что справедливость только у большинства. Я в этом совсем не уверен. Н. уже сказал мне тогда, при операции, что он не знает, как повредилась артерия. Он действительно не знает. И я не знаю. Небрежность или случайность - установить невозможно. Знаю твердо - этого не должно было быть. Знаю, что со мной ничего подобного не случалось. И любой из "демократов", если бы касалось его сына, потребовал бы не голосования, а еще большего наказания. Все напрашивается мне параллель с шофером, совершившим наезд. Там часто виновата жертва: выбежал на середину улицы и прочее. Здесь жертва беззащитна, это требует от нас беспощадности к себе и к другим. Не вижу драмы, если двадцатишестилетний врач посовершенствуется годик в амбулаторной диагностике пороков сердца, прежде чем продолжить свою хирургическую карьеру.
Вот видите, никак не могу успокоиться. Очень трудно решать моральные проблемы. Тем более, когда ты сам - на равных. Именно этим отличается руководитель хирург от любых других. (Уверен ли ты, что был бы доволен решением шефа, будучи на месте Н.? Думаю, да. Но понимаю - пределы перевоплощения ограничены.)
После этой встряски неделя закончилась мирно.
Писать ли мне дальше - день за днем и неделю за неделей, - пока догоню день сегодняшний?
Не было счастья, потому что не было полного успеха. Все заново переживаю, когда читаю скудные записи, сделанные по воскресеньям. В течение недели не было никакой другой жизни, только клиника.
Кроме операций и всего, что связано с ними, в клинике есть еще научные работы, диссертации, которые нужно проглядеть, хотя бы пролистать, чтобы не пропустить глупость. Нужно выслушать жалобы на директора и хозяйственников, проверить, как ремонтируют старую операционную, выяснить вопросы со штатами, с общежитиями. Преувеличивать не стану, не принимаю к сердцу ничего, что прямо не угрожает "производству". Вот отопление хозяйственники не включили вовремя - это трогало, ругался.
Следующий понедельник, 15 сентября, опять был несчастливый.
Девочка, 7 лет, 21 килограмм, дефект межжелудочной перегородки и сужение легочной артерии. Можно ли было отложить операцию на год-два, пока подрастет и прибавит в весе? Да, можно. Однако по науке, по мировому опыту - нужно оперировать еще раньше... По мировому, но не по-нашему. Так мы и делали - откладывали, пока можно терпеть, без угрозы пропустить сроки операции. Без малого 20 лет так делаем и все время чувствуем свою неполноценность. Теперь с новыми успехами по части клапанов мне казалось, что можно оперировать раньше. Но с родителями я говорил осторожно, не обольщал. Однако и не отказывал - оперировал тех ребятишек, за которых очень просили. Так и с этой девочкой - Валей.
- Мы устали жить в постоянной тревоге. Каждый врач послушает и пугает: "Врожденный порок... Только операция... Чтобы не поздно". Оперируйте, профессор. Не откладывайте больше. Мы уже третий год ездим. Девочке в школу идти, а она дома.
Я не упорствовал. (А мог бы!)
Операция была нормальная. Заплата в дефект, расширение легочной артерии, 42 минуты перфузия, отличный гемостаз, сам сделал. Ушел на вторую совсем спокойный.
Эта, вторая, была ужасно сложная. Если бы знал, что так будет, - не взялся бы ни за что. Но при исследовании не оценили трудностей.
Взрослый парень 25 лет, шофер, веселый. Но - синий. Это его больше всего беспокоило. Гемоглобин выше ста процентов, есть одышка. (Но работает же!) Был поставлен диагноз: большой дефект межжелудочной перегородки и сужение легочной артерии, похоже на тетраду Фалло. Формально диагноз подтвердился, но анатомия... Сердце большое, аорта и легочная артерия отходят практически от правого желудочка, дефект в перегородке 7 сантиметров, сложной конфигурации. Мышца сердца толстая, уже измененная от чрезмерной гипертрофии, швов не держит. Нельзя описать все трудности операции. Может быть, я плохо делал. Никогда не переоценивал своих возможностей. Может быть. Для меня, во всяком случае, было исключительно трудно. Ассистировали Петя Игнатов и Лариса. Хорошие ассистенты, но я находил поводы ругаться от бессилия сделать хорошо и быстро. Вшили заплату в перегородку около 8 сантиметров, другую, наружную, еще большую - в правый желудочек, чтобы расширить вход в легочную артерию.
Все это заняло у нас 100 минут перфузии. Три насоса с трудом справлялись, отбрасывая кровь из полости сердца. (У взрослых синих больных до трети крови протекает по легочным анастомозам между аортой и легочной артерией, и вся она попадает в сердце, мешая оперировать.) Конечно, при таком отсосе возник гемолиз, способность к свертыванию крови почти исчезла. Когда мы наконец остановили машину, то из всех тканей сочилась кровь. Остановка кровотечения заняла еще 4 часа. При этом мочи почти что нет, кровяное давление низкое, надежд на просыпание мало...
Понять трудность операции может только хирург, который сам попробовал такое. Сколько раз я проклинал себя и парня с его жаждой красоты... (Без операции он прожил бы еще лет 5-10, но не больше. За 25 лет работы по хирургии сердца мы встречали лишь несколько синих больных после сорока.)
Все приходит к концу, плохому или хорошему. В восемь вечера (после десяти часов оперирования) я оставил Петю зашивать рану и вышел переодеваться. Не скажу, чтобы был смертельно уставшим, мог бы еще работать и работать. Великое дело психика! Но дело не во мне.
Алеша осторожно сказал:
- Есть проблемы с вашей первой больной... Я даже забыл о ней, опешил, настолько не ожидал плохого.
- Чего же ты мне раньше не сказал?
- Не просыпается... судороги. Чего бы я вас тревожил, когда такое творилось.
Он прав. Помочь бы я не смог, а оперировал бы хуже.