Мрачный был конец недели.
На понедельник уже назначены две операции...
Дневник. Неделя 8-14 сентября
Понедельник прошел спокойно. Девочка Надя совсем уже хорошая. Теперь она выписалась, заходила с матерью проститься, принесла цветочки, поцеловала меня... Трогает почти до слез, когда они так уходят, здоровые дети - все впереди.
- Только, пожалуйста, не балуйте! Она будет почти совсем здоровая, так с нее нужно и спрашивать.
Вторая, женщина сорока пяти лет с очень большим дефектом межпредсердной перегородки и недостаточностью трехстворчатого клапана, до сих пор еще в клинике. Операция нетрудная, но для нее тяжеловата.
Вторник тоже "без проблем". Взрослый парень с тетрадой Фалло и еще один - с недостаточностью аортального клапана, вшит протез.
К среде было уже полегче на душе - в активе прибавилось четверо больных. Но...
В среду снова две операции.
Первый - мальчик, весит двадцать килограммов.
С матерью беседовал накануне. Осторожно советовал оперировать: "У него дефект межжелудочковой перегородки и уже высокое давление в легочной артерии. Отстает в весе, часто болеет. Операция не очень сложная. Откладывать нельзя". Откровенно говоря, надеялся, что не только "клапанщики", но и маленькие дети будут лучше выздоравливать при новом методе. Они, маленькие, остаются для нас камнем преткновения много лет.
Женщина средних лет, изящная, деликатная, видимо, интеллигентная, сама хотела операции. Если бы попугать, разве стала бы настаивать? Есть и такие, что требуют оперировать при любом риске: тяжелобольные дети очень затрудняют им жизнь, хотят, чтобы ребенок поправился или освободил. Но не эта.
Операция была обычная и прошла спокойно. Мальчик просыпался уже, когда я уходил на вторую, ему пришлось прибавить эфир.
Вторым шел больной с недостаточностью аортального клапана, и с ним тоже было все нормально.
В четыре часа (это очень рано), когда я вышел из операционной, первый мальчик был уже в реанимации. Мать стоит на лестнице, смотрит молча. Многие родственники стесняются со мной здороваться, боятся показаться' навязчивыми. Поздоровался я. Застал ребенка в палате уже без трубки, проснулся полностью в сознании. Подумал: "Неужели и с детишками будет облегчение?"
Успокоил мать в коридоре.
В отличном настроении уселся пить чай. Похоже, что сегодня можно пораньше уйти.
Вдруг вбегает Н., он ассистировал у мальчика.
- Николай Михайлович! Боюсь, что я опять что-то натворил. Кровотечение. Берем в операционную.
- Как? Ведь я только что...
Побежал. Кажется, что с больным ничего не изменилось, но в банке, куда спущен дренаж, кубиков двести крови и быстро капает. Ясно, что нужна ревизия раны. Опять этот Н.! Но драмы пока не вижу: кровяное давление не упало. Разве что побледнел немного. В сознании.
- Везите скорее. Сам пошел допивать чай.
Но не пилось. (Не натворил бы чего!) Встал, не спеша поднялся в операционную, в раздевалку - пере-
одеться. В новой операционной расстояния большие, но слышу подозрительную суету. Ухо наметано на гамму наших звуков. Входит Декуха из "чистого" конца коридора.
- Там остановка.
Это значит - остановка сердца. Сначала не понял.
- У кого?
- Да у вашего мальчика...
Все внутри заныло и, не знаю, как назвать, - озверело, что ли?
- У, сволочи! А ты (к Сереже) - вернись туда!
В операционной застал уже мирную картину: Вася дает наркоз, Н. с кем-то из молодых над раскрытой раной ребенка. Вижу мелкие брызги крови на простынях сестринского стерильного столика. Объясняют:
- Остановка при раскрывании раны. Тут же начали массаж, дефибрилляции (восстановление нормального ритма сердца с помощью электрического разряда) - и сердце пошло. Стояло, может быть, минуту-другую.
Немного отлегло: такая короткая остановка может пройти без последствий, но не всегда проходит. Рассказывают дальше (не помню, кто, кажется, Н.):
- Кровила маленькая веточка коронарной артерии на передней поверхности желудочка. Вот кровь на столике - это брызнуло, когда запустили...
- Как же ты мог ее повредить? Желудочек же не разрезали!
- Не знаю. Она, видимо, кровила все время - сгустки здесь были.
Конечно, сердце работоспособно, кровопотеря до поры компенсировалась спазмом (помнишь бледность?), а потом регуляторы сразу сдали - остановка. Ясно как день, но порядочную артерию нужно было повредить - вон брызги... И как? На передней поверхности ничего не делали, может быть, когда ассистент вшивал электроды?
Не спрашиваю. Даже глядеть на него не хочу,
- Декуха, ты будешь кончать операцию.
Вася, Василий Васильевич, анестезиолог, смущен. Он же был еще в палате, когда я приходил, при нем случилась остановка. Тоже несет ответственность.
Посмотрел зрачки - они широкие... Широкие - это очень плохой признак. Неужели мозг погиб? А говорят - минута-другая. Сомнительно.
- Вася, как считаешь - пронесет?
- Должно бы...
Должно. Если все было, как говорите... Не думаю, что врут, у нас не принято, но могли просто не знать, когда остановилось, при перевозке, перекладывании, интубации...
Теперь нужно ждать. Кровообращение хорошее, может быть, мозг восстановится.
Пошел к себе. Секретарь уже ушла. Подогрел чай. Больше никто не помешает. Когда уходил, видел, второго больного повезли из операционной в реанимацию.
Мать ребенка стояла у лестницы. Мимо нее везли сына в операционную. Ничего не спросила, и я ничего не сказал. Что ей скажешь? Стыдно. Небось все сама поняла. Зря в операционную не возвращают.
Еще с час я сидел в кабинете без дела, без чтения. Допил свой чай, доел яблоко, грушу. (Чудная груша. Где ее взяли?)
Не удается оперировать без смертей! Черт бы побрал все и всех! Без конца мелкие промахи. А сам? На той неделе историю болезни не прочитал...
Уже снова семь часов.
Нужно посмотреть, как там с больными, и идти домой. Завтра четверг - последний операционный день недели. Впереди суббота и воскресенье. Расслабиться.
Парень с аортальным клапаном в реанимационном зале в полном порядке. Геннадий Паньков собирается удалять трубку, заливает в нее раствор, чтобы вызвать кашель, - промыть и очистить трахею, бронхи. Это неприятно, больной давится, крутит головой, зло вращает глазами... Небось матерился бы, да трубка не дает произнести ни звука.
- Ты не крутись, а кашляй, кашляй сильнее! Сейчас уберу, и будет легко...
Уже привыкают анестезиологи, уже не боятся рано экстубировать. Скоро и сидеть над ними не понадобится...
Мальчика в реанимации нет. Значит, еще в посленаркозной комнате в помещении операционных. Это плохо. Или Вася боится перевозить, чтобы не трясти? Перевозки нередко ухудшают состояние.
Иду в операционную. Проснулся или нет? "Минуту-две стояло, не больше...":
В операционном коридоре уже полумрак. Санитарка моет пол. Из посленаркозной свет. И подозрительный шум. Скорее!
Над мальчиком стоит Н. и сильными толчками в грудь массирует сердце. Кто-то возится с инъекциями, Вася стоит с ложками дефибриллятора и смотрит на осциллограф... Смущен.
- Уже четверть часа массируем... Не запускается...
Мне не хочется ни спрашивать, ни кричать. Уже все бесполезно. Значит, мозг погиб, значит, сердце стояло не две минуты... Даже не дотянули до отделения реанимации... Все-таки лучше, когда умирают в палате, через несколько дней. Родные привыкают к мысли о потере.
Она, наверное, только издали смотрела утром, как везли мальчика в операционную. Может быть, провожала каталку. Видел ее в халате, наверное, помогает, работает в отделении за пропуск. Многие матери так делают - нам подспорье (нянечек мало, не идут). Мальчик не простился с ней, дети обычно спят от лекарств, что дают перед наркозом.
С полчаса я еще сидел, безучастный, боялся выйти, встретить. Они массировали еще, вводили адреналин в сердце, дефибриллировали, тельце его дергалось от ударов тока, такие трогательные пальчики, ноготки с черными каемками... На осциллографе лишь вялые волны. Сокращений нет.
- Бросьте... Безнадежно.
Но они не слушали и продолжали. Им - Н., Васе, Алексею, сестре - хотелось оживить. Не могли примириться со смертью.
Пошел. Все равно нужно выходить. Другой двери нет из операционной. Тихо отворил, выглянул.
Мать стояла на лестничной площадке, вцепившись в перила, и смотрела на двери. Бросилась ко мне. Хрипло:
- Как?
- Он умер.
Отпрянула. Осела на лестницу. Не закричала. Я прошел вниз к себе. Не остановился утешать.
Чем? Какими словами? И по какому праву?
Домой. На улицу. В темноту.
Но в нижнем коридоре, перед ожидальней, какая-то женщина бросилась ко мне на шею с криком:
- Доктор, дорогой! Он умер! Как это могло... С трудом освободился. Плачет.
- Я бабушка Володи... Скажите, что случилось? Ведь он уже был...
Значит, ей уже сказали, пока я одевался. Ну что ж, и я ей тоже скажу правду.
И рассказал все. Что при зашивании раны Н. повредил сосуд и от этого умер больной.
- Значит, вы виноваты?!
- Да.
- Скажите, кто этот врач? Как его фамилия? И я тоже сказал: врач Н. Довольно прикрывать! Пусть отвечают сами... С тем и ушел...
Вечер и утро все думал о том же: как избежать ошибок. Надумал только одно, давно известное: повысить ответственность через организацию, дисциплину и строгость. И личный пример. Вечером перед сном, пока Лазарь Бергман играл мне Скрябина, набросал план очередного выступления на конференции. Он и сейчас передо мной...
Так по плану и прошла эта конференция.
Сначала наш обычный порядок: хирурги доложили - двенадцать операций на сегодня, потом рассказали о вчерашних, я тоже.
- О второй моей операции я скажу в конце.
Доклады дежурных теперь сильно упростились. Больные без аппаратного дыхания ночь проводят хорошо. Подумать только, раньше до семи человек бывало на искусственном дыхании. Врачи и сестры буквально валились с ног.