Наряду с этим присутствует и другой замысел, цель которого — показать историю возникновения и развития советского террора, а значит, историю возникновения и развития ГУЛАГа. Причем добиться гармонического сплава этих двух замыслов автору не удалось.
Как мы знаем, подобная трансформация первоначального замысла произошла после того, как первая редакция “Архипелага” была завершена, и в декабре 1967 г. А. И. Солженицын начал перестраивать уже готовую конструкцию книги[66].
В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что в книге нашли отражение не только разные концепции истории ГУЛАГа, но и разные датировки советского террора. Так, если в одном случае первый “великий поток” датирован 1937 г., а во втором 1929–1930 гг., то в третьем подчеркивалось, что “наборы шли всегда”, т. е. начиная с 1917 г. Перед нами три совершенно разные концепций развития террора. В первых двух случаях его можно характеризовать как сталинский и рассматривать как аномальное для советской системы явление, в последнем случае получается, что террор рождается вместе с советской системой и представляет собою одну их ее характерных черт. Эта последняя трактовка в итоге стала доминирующей, определив весь политический пафос “Архипелага”.
Оказавшись за рубежом, А. И. Солженицын пытался немного перелицевать книгу. 1979 г. датировано дополнение к послесловию “И еще через десять лет”, написанное в Вермонте: “Ныне в изгнании все же выпала мне спокойная доработка этой книги, хоть и после того, как прочел ее мир. Еще новых два десятка свидетелей из бывших зэков исправили или дополнили меня. Тут, на Западе, я имел несравненные с прежним возможности использовать печатную литературу, новые иллюстрации. Но книга отказывается принять в себя еще и все это…” {72}.»
На самом деле в «вермонтской» редакции книги, изданной в Париже в 1980 г., были сделаны весьма существенные правки, и бесспорная заслуга А. В. Островского состоит в том, что он — первым в российской науке — их внимательно проследил. Представим основные наблюдения ученого из главы «По второму кругу»:
«Произошло не только некоторое увеличение объема книги, но и изменилась авторская философия (если так можно сказать о сугубо произвольных исторических обобщениях).
Вот несколько примеров.
Делая историческое отступление, А. И. Солженицын писал в первом издании: “Уже семь столетий, зная азиатское рабство, Россия по большей части не знала голода”. Семь столетий — это с XIII в., т. е. с татаро-монгольского нашествия.
Во втором издании эти слова стали звучать несколько иначе: “Большую часть своей истории Россия не знала голода”. Выпало не только указание на “семь столетий”, но и упоминание “азиатского рабства”, существовавшего на протяжении этих “семи столетий”.
Подобная правка не была случайной. Касаясь в своей книге жизненного принципа, который можно выразить словами “победителей не судят”, А. И. Солженицын вопрошал в первом издании: “Откуда это к нам пришло?” — и давал на него следующий ответ: “Сперва от славы наших знамен и так называемой "чести нашей родины". Мы душили, секли и резали (курсив здесь и далее — А.О.) всех наших соседей, расширялись — и в отечестве утверждалось — важен результат”.
А вот эта же мысль, сформулированная во втором издании: “Откуда это к нам пришло? Отступя на 300 лет назад — разве в Руси старообрядческой могло такое быть? Это пришло к нам с Петра, от славы наших знамен и так называемой "чести нашей родины". Мы придавливалинаших соседей, расширялись и в отечестве утвердилось — важен результат”.
Вот, оказывается, в чем дело. Вот почему исчезли “семь столетий” “азиатского рабства”. Его не могло быть в допетровской “старообрядческой” Руси. Не могла “старообрядческая Русь” голодать, не могла она “душить”, “сечь” и “резать” своих соседей. Но, оказывается, и послепетровская Россия не делала со своими соседями ничего подобного. Она только “придавливала” их.
Здесь нетрудно заметить, как либерально-западническая фразеология у Солженицына сменилась на консервативно-славянофильскую.
В первом издании “Архипелага” писатель проводил мысль о том, что положительное значение для России имели не успехи, а неудачи ее внешней политики. “Поражения, — велеречиво заявлял он, — нужны народам, как страдания и беды нужны отдельным людям: они заставляют углубить внутреннюю жизнь, возвыситься духовно”. Поэтому “Полтавская победа была несчастьем для России”, а неудачные войны — благом, так как (и “крымская”, и “японская”, и “германская”) “все приносили нам свободы и революции”.
Получается, что в момент написания “Архипелага”, в 1960-е гг., свобода и революция еще рассматривались А. И. Солженицыным как благо. В “вермонтском” издании последние слова были отредактированы таким образом, что осталось только следующее предложение: “А Крымская война принесла нам свободы”.
Рассматривая в первом издании революцию как благо, А. И. Солженицын в то же время в полном соответствии с либеральной философией негативно относился к террору, от кого бы он ни исходил. При этом он не касался вопроса о том, что первично: революционный террор или же правительственный. Во втором издании эти акценты уже были расставлены.
1 издание:
..В ситуации 1906–1907 гг. видно нам, что вину за полосу "столыпинского террора" должны разделитьс министерством и революционеры-террористы” (Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 3. 1-е изд. Paris, 1976. С. 99); “признаем, что террористы были достойными партнерамистолыпинских полевых судов” (там же).
2 издание:
“В событиях 1905–1906 гг. видно нам, что вину за полосу "столыпинского террора" должны принятьреволюционеры-террористы” (Солженицын А. И. Собрание сочинений. Т. 7. Paris, 1980. С. 96–97); “признаем, что террористы были опережающими партнерамистолыпинских полевых судов” (там же).
В первом издании еще употреблялось понятие “столыпинский вагон”, из второго оно исчезло, его заменило слово “вагон-зак”. Одновременно появилась высокая оценка П. А. Столыпина, который был назван “мозгом и славой России”. Наряду с этим во втором издании исключаются некоторые негативные факты и оценки, характеризовавшие дореволюционный политический режим. В первом издании автор так характеризовал Николая II: “Правда, по засасывающей инерции династии он не понимал требований века и не имел мужества для действий. В век аэропланов и электричества он все еще не имел общественного сознания, он все еще понимал Россию как свою богатую и разнообразную вотчину — для взымания поборов, выращивания жеребцов, для мобилизации солдат, чтобы иногда повоевывать с державным братом Гогенцоллерном”. Во втором издании этим словам вовсе не нашлось места.
Одинаково осуждая в первом издании и правительственный, и революционный террор в 1905–1907 гг., А. И. Солженицын подобным же образом оценивал в первом издании «Архипелага» террор как красный, так и белый. Во втором издании этот вопрос освещался совершенно иначе.
1 издание:
“Во всех веках от первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких убийств, как в послеоктябрьской Гражданской войне?”
2 издание:
“Во всех веках от первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких убийств, какими большевики сопровождали и закончили Гражданскую войну”.
Касаясь далее вопроса о депортации в Советский Союз бывших эмигрантов и предании здесь их суду, Александр Исаевич писал в первом издании: “Я не знаю, какими именно белогвардейцами были они <…> в гражданскую войну: теми, исключительными, которые без суда вешали каждого десятого рабочего и пороли крестьян, или не теми, солдатским большинством”. Во втором это выглядит так: “Что их сегодня обвинили и судили — никак не доназывает их реальной виновности даже в прошлом, а лишь месть советского государства”.
В первом издании А. И. Солженицын специально подчеркивал, что Советский Союз признал Гаагскую конвенцию (о помощи военнопленным) только в 1955 г., давая тем самым понять, что в этом вопросе он продолжал политику царского правительства. Во втором издании подобная двусмысленность была устранена. Рассуждая в связи с этим о судьбе тех военнопленных, которые пошли служить оккупантам, Александр Исаевич пишет: “И как правильно быть, если мать продала нас цыганам, нет, хуже — бросила собакам? Разве она остается нам матерью? Если жена пошла по притонам — разве мы связаны с ней верностью? Родина, изменившая своим солдатам — разве это Родина?”
Да, отказавшись подписать Гаагскую декларацию, СССР обрек своих военнопленных на более тяжелое положение, чем то, в котором оказались военнопленные других стран. Да, огромное их большинство было не виновато в том, что оказалось в немецких концлагерях. Но если мать не смогла уберечь своих детей от собак, разве можно ее обвинять в том, что она бросила их на растерзание? И разве можно говорить о жене, которая сама отбивалась от этих собак, что она пошла по притонам?
Для чего нужны были А. И. Солженицыну подобные кощунственные обвинения? Чтобы снять вину с тех военнопленных, которые, оказавшись в плену, пошли на сотрудничество с фашистами и подняли руку на свой народ, т. е. для оправдания предательства.
Таким образом, мы видим, что во втором издании “Архипелага” нашла отражение совсем иная философия истории, чем в первом, совсем иные политические взгляды. Если первое издание было пронизано западничеством, то второе — славянофильством, если в первом издании критика советской власти велась с позиции либеральных ценностей, то во втором издании — с позиций консерватизма, если в первом издании сталинизм фактически отождествлялся с гитлеризмом, то во втором издании сквозила критика фашизма за упущенные возможности…
Рисуя ужасы ГУЛАГа, автор не только пытается оправдать власовцев (не понять, а именно оправдать), но и не может скрыть сожаления, что Германия проиграла войну. «…Если бы, — с возмущением пишет он, — пришельцы не были так безнадежно тупы и чванны, не сохраняли