Стремление власти сохранить за «Новым миром» роль флагмана советской литературной периодики выразилось прежде всего в доверенной журналу первой публикации (в 1988 г.) опального «Доктора Живаго» Б. Пастернака. Редакция обладала моральным правом и на приоритет в печатании произведений Солженицына, снимавшихся ранее, в 1960-е гг., из планов и даже из верстки журнала. Однако это было скорее формальное право, так как прежде необходимо было преодолеть непростой нравственный барьер, связанный с отношением к книге Солженицына «Бодался теленок с дубом», где автор откровенно извращал историю своих новомирских публикаций и в крайне сниженном виде изображал Твардовского. К сожалению, редколлегия и редакция журнала, несколько раз обновленная за прошедшее с 1960-х гг. время, утратила понимание остроты этой проблемы, и Залыгин в этом смысле не стал исключением. Как ни печально, но все мотивы чести журнала, освященного именем Твардовского (ни в малейшей степени не осмысленные и не прочувствованные на тот момент), отступали перед стремлением во что бы то ни стало отвоевать и укрепить «право первой ночи» на публикацию произведений Солженицына, на которое могли претендовать и другие издания. Хаос в вопросах авторских прав, царивший тогда в головах проводников «гласности» (а также и руководителей соответствующего спектра изданий и разного рода «кооперативов») в условиях неожиданно возникшей перспективы печатания «сверхзапретных» произведений, вынуждал Залыгина действовать на oneрежение. По его убеждению, «Новый мир» имел неоспоримый приоритет, и первым при намечающейся публикации должен был идти «Раковый корпус», снятый из верстки журнала в 1966 г., и далее, по хронологии, «В круге первом».
Однако эта логика, которой придерживался Залыгин (пославший на сей счет телеграмму Солженицыну еще в августе 1988 г.), была нарушена довольно неожиданным ультимативным волеизъявлением самого автора, жившего в это время в США, в Вермонте, и потребовавшего начать «возвращение» его произведений в СССР не с чего иного, как с «Архипелага ГУЛАГ». При этом Солженицын подтвердил свое общее намерение печататься в «Новом мире», подкрепив этот шаг выдвижением на роль своего литературно-юридического распорядителя по авторским правам В. М. Борисова (который с 1989 г. станет сотрудником журнала, а затем займет должность заместителя главного редактора).
При выдвижении своего ультиматума о первоочередном печатании «Архипелага» Солженицын если и рисковал, то очень немного. Отныне его юридические права в СССР были защищены, и он мог рассчитывать на то, что в условиях господствующей государственно-общественной собственности («Новый мир», как и издательство «Советский писатель», принадлежали Союзу писателей СССР, имевшему статус общественной организации, но платившему почти 90 % налогов от изданий в госбюджет) он получит уникальную возможность не просто печататься, а извлекать из этого немалую прибыль. Особую гротескность представляла обнаженная до предела политическая суть ситуации: Солженицын получал возможность не просто критиковать, а «взрывать» изнутри Советское государство фактически за счет этого государства!..
Все это лишний раз говорит о том, что ультиматум являлся не «капризом» автора, а его трезвым прагматическим расчетом. Он опирался прежде всего на международные перемены, все нюансы которых всегда необычайно чутко улавливал Солженицын. Его идея шла в одном фарватере с хорошо известными ему московскими речами Р. Рейгана и, безусловно, была ими во многом вдохновлена. Строго говоря, ультиматум Солженицына об «Архипелаге» являл собой элементарный шантаж, где во главу угла ставилась не литература, а конъюнктура и огромные политические амбиции писателя. Ведь в чисто литературном отношении его остальные произведения во многом проигрывали произведениям других писателей, начавшим «возвращаться» в 1986–1988 гг.: было очевидно, что тот же «Раковый корпус» не выдержит художественной конкуренции, скажем, с «Детьми Арбата» А. Рыбакова, не говоря уже о произведениях В. Шаламова и Ю. Домбровского. Поэтому акцент делался на наиболее политически остром произведении, которым Солженицын мог подтвердить свою репутацию «бескомпромиссного борца с режимом». Об этих намерениях он откровенно писал в книге «Угодило зернышко промеж двух жерновов»: «Если мне возвращаться в советское печатание — то полосой каленого железа, “Архипелагом”… “Архипелаг” пронижет Перестройку разящим светом: хотят действительных перемен — или только подмалевку» {146}.
Тогда же в Москву на имя Залыгина было направлено письмо Солженицына, где был применен другой, уже знакомый ряд риторических приемов: «Невозможно притвориться, что “Архипелага” не было, и переступить через него. Этого не позволяет долг перед погибшими. Соотечественники выстрадали право прочесть эту книгу. Сегодня это было бы вкладом в начавшиеся сдвиги. Если этого все еще нельзя, то где проходят границы гласности?..» При этом писатель ставил условие: «Реальный (а не показной) массовый тираж “Архипелага”, чтобы книгу можно было бы купить в любом областном городе СССР» {147}.
Подобный диктат показывал, что Солженицын не только прекрасно чувствовал смену политической обстановки в стране и слабость власти, но и ясно понимал, что с Залыгиным иметь дело гораздо проще, нежели с Твардовским…
Хотя С. П. Залыгину ныне приписывается историческая инициатива публикации произведений Солженицына на родине (она закреплена даже в Википедии), в действительности, по крайней мере, с публикацией «Архипелага», она отнюдь не может быть сведена исключительно к воле нового редактора «Нового мира».
Следует учитывать, что С. П. Залыгин никогда не отличался ни склонностью к политике, ни знанием ее (он испытывал скорее склонность к натурфилософии, поскольку больше занимался экологическими проблемами). Его жизненное поведение всегда было подчинено простым и в то же время наивно-абстрактным интеллигентским правилам «порядочности» и «доверия людям». В результате он в равной мере доверял и Горбачеву, и Солженицыну, мало вникая в хитросплетения политических шагов каждого. Его действия в истории с публикацией «Архипелага» обуславливались целым рядом факторов. Это и нараставшая радикализация перемен в общественных настроениях (которые выразил 1-й съезд народных депутатов СССР, проходивший в мае — июне 1989 г.), и огромный напор со стороны коллег-писателей, требовавших печатания «Архипелага», и осознание своей особой общественной роли как «сглаживателя противоречий» между властью и интеллигенцией. Но наиболее важным, пожалуй, являлся сложный комплекс личных мотивов Залыгина, связанных с Солженицыным: начиная с чувства вины перед ним (поскольку в свое время Залыгин подписал письмо группы писателей с осуждением деятельности Солженицына и Сахарова)[108] и продолжая благодарностью за то, что Солженицын ему это «простил», поскольку нигде не педалировал «старого греха». Это обусловило особый пиетет Залыгина к «вермонтскому отшельнику» и стремление во что бы то ни стало искупить свою вину конкретным смелым поступком — в знак доказательства своей «порядочности».
Не менее важным фактором являлось и его личное восприятие «Архипелага ГУЛАГ», претерпевшее за сравнительно короткий срок резкие перемены. Как показывают все данные, имеющиеся на этот счет, главный редактор «перестроечного» «Нового мира» прошел здесь свою эволюцию, во многом напоминающую эволюцию А. Н. Яковлева.
Любопытен прежде всего диалог Залыгина (в его воспоминаниях) с зам. председателя Главлита СССР В. А. Солодиным, с которым он часто общался по цензурным проблемам. Диалог, судя по всему, относится к весне 1989 г., когда решался вопрос о реакции на ультиматум Солженицына:
«…Беседовал с Солодиным. Он спрашивал:
— Вы сами-то “Архипелаг” читали?
— Нынче читал. И раньше читал. Одну ночь.
— В самиздате надо было читать. Вот тогда-то вы поняли бы, что это такое. Для партии и для советской власти. А сейчас уже не понимаете.
— Ну, а какая может быть гласность без “Архипелага”? Неужели вы верите, что минуете “Архипелаг”?
— Нет, не минуем…
Итак, в Главлите была трещина…» {148}.
Само по себе прощупывание «трещин», т. е. колебаний и уступок «в верхах» (включая и колебания М. С. Горбачева — об этом ниже), свидетельствует о большой дипломатичности Залыгина. Однако для нас более всего важно его признание, что он в свое время, в 1970-е гг., относился к типу читателей-«пододеяльников», прочитавших «Архипелаг» залпом за одну ночь. В тот период, очевидно, он отнесся к книге очень сдержанно и скорее отрицательно, поскольку горячо верил в органические начала социализма (о чем говорит и его роман «После бури»). Но резко сменившиеся политические и исторические реалии (новая «буря» или, точнее, «смута») заставили его по-иному взглянуть на «Архипелаг» и изменить отношение к книге, судьба которой вольно или невольно оказалась у него в руках. (Вопрос о реалиях, старых и новых, о «смуте» или наступившей «разрухе в головах» красноречиво отражен в ответах умудренного циника-цензора Солодина: «Раньше понимали, а сейчас уже не понимаете» {149}.)
Итак, на склоне своей жизни, в 75-летнем возрасте, в горячечной обстановке «перестройки», Залыгин заново перечитывает «Архипелаг». Каков же итог этого «нового прочтения»? Увы и увы, писатель-рационалист внезапно впал в некое мистическое «прозрение»: он совершенно сломлен, «перепахан» этой книгой — он ее полностью принимает и одобряет, возводя автора в ранг «пророка». Еще недавно слывший «диалектиком» в осмыслении советской истории, писатель стал воспринимать ее в сугубо примитивном негативном ключе. Хотя сам Залыгин не оставил сколь-либо развернутых свидетельств и суждений о моменте своего мировоззренческого перелома и так и не написал обещанного В. А. Медведеву послесловия к публикации «Архипелага» в «Новом мире» (об этом чуть ниже), все его шаги показывают, что, начиная с 1989 г., он из «беспартийного» превратился в убежденного сторонника конкретной «партии» — стал безусловным и последовательным апологетом Солженицына, не только его антикоммунистических, но и антисоциалистических идей. Об этом ярче всего говорит написанная им программная статья для № 1 «Нового мира» на 1990 г. под названием «Год Солженицына», давшая старт шумной кампании в литературной прессе, а также последующие публицистические статьи писателя, где он то и дел© ссылался и на «Архипелаг», и на всю «антилениниану» Солженицына. Стоит привести лишь цитаты из его статьи «Моя демократия», опубликованной в «Новом мире» в 1996 г. и проникнутой плоским морализмом и наивными упрощениями: здесь он заявлял о Солженицыне как о «человеке, который сыграл в нашем демократическом сознании (!) роль не меньшую, чем Толстой» (!), и, сравнивая Россию с Германией, резюмировал: «Дело обстоит просто и ясно: в ФРГ отреклись от своего прошлого — там фашистов судили и, несмотря на их возраст, до сих пор отлавливают, а у нас и сегодня на демонстрациях носят портреты Сталина, на совести которого, как считают исследователи, гибель 30 миллионов ни в чем не повинных людей (за Лениным числится 13 миллионов — так он и правил в шесть раз меньший срок, чем Сталин)»