ый учитель математики на пенсии, который сошел с ума, обвешался побрякушками, купленными на барахолке, и решил навестить, кого посещают все чудаки в городе — меня.
Прекрасное объяснение. А зомби с автоматом, который вышел пару секунд назад, просто-напросто призрак. Каждому могут привидеться такие вещи.
Внезапно мне захотелось, чтобы наступил июнь и я начал собираться в отпуск. Опять у меня галлюцинации. Оставался только ксанакс, благодаря которому кровь в моих жилах текла медленно и спокойно, как масло.
Гость выстукал из примятой пачки толстую сигарету и начал старательно сворачивать ее с конца, который оказался пустой бумажной трубочкой. Он уделял этому действию много внимания и важности, его очки в грубой роговой оправе были с толстыми бифокальными линзами и увеличивали глаза до неестественных размеров, из-за чего он выглядел, как рыба.
Я просто сидел. Моя работа заключается в том, чтобы тут сидеть и разговаривать с людьми. Пусть даже и с нелюдьми.
— Ответ на второй вопрос легким не будет. Он звучит: «Кто ты?» Если я отвечу прямо, вы не поверите. Примите меня за сумасшедшего. Поэтому я пришел в обществе Олега. Он не вызывает сомнений и является доказательством того, кто я. Я заслуженная награда для тех, кто называет себя ублюдками и радуется этому. Я воплощение лавины дерьма и всего дебилизма этого мира. Я — тиран плохих людей и доля тяжкая. Я — энтропия, регресс и неприятность. В зависимости от обстоятельств. Но для вас в данный момент я — поддержка. И потому пришел разговаривать не о пациенте шестилетней давности.
Я убрал руки со стола. На нем остался влажный след от пота в форме двух ладоней. След, который медленно исчезал, как старая фотография. Как кровь, брызнувшая на потрескавшийся от удара тротуар несколько лет тому назад. Старая кровь. Старая вина.
Одиннадцать этажей — это тридцать метров. Неполные две секунды страшного, выдавливающего воздух из легких падения, а потом расплющивающий удар о холодные шершавые бетонные плиты. Все они сейчас лежали у меня на сердце.
Учитель оперся рукой со смятой папиросой о край письменного стола и выковырял из нагрудного кармана зажигалку, сделанную из гильзы. В воздух разнеслась невероятная вонь, как будто тлела ветошь. Махнул рукой.
— Не будем об этом. Это очень плохо — спать с пациенткой, очень плохо. Но все остальное не было вашей виной. Вы ничего не могли изменить. Так легла карта. Поговорим о чем-нибудь другом. Может, вы уже поняли, что у нас тут сложилась неприятная ситуация. Я не самым лучшим образом чувствую себя в этой роли. Я привык проводить допросы, угрожать или обманывать. А сейчас нужно советовать. И советовать искренне. Так случилось. Потому и говорю: вы получили некие способности. Они появились в результате встречи с одним пациентом, и вы должны их использовать прежде всего для того, чтобы его вылечить.
— Кто он?
— С вами уже говорили. Те, кто давал вам указания, и сами в ужасе. Но они не знают, что пугает их больше: его состояние или то, что они зависят от обыкновенного человека. Они не доверяют вам и немного презирают. По их мнению, вы что-то типа собаки или шимпанзе. Тут такая ситуация, как если бы высококвалифицированная команда атомной электростанции боролась с аварией и узнала, что единственный, кто может наладить реактор, — пьяный бродяга. Они считают, что вы некомпетентны и опасны. Они скорее допустят взрыв реактора, чем получат помощь от бомжа. Для этой банды такое развитие событий еще хуже, чем осквернение. Однако же только вы можете с этим справиться, потому что от него получили способность. Теперь ее нужно использовать. Он болен. Я скажу диагноз: это разновидность амнезии от посттравматического шока, вызванного своего рода чувством вины. Будет достаточно, если вы вернете ему память.
Мне вновь хотелось спросить, кто он, но я боялся. Чувство, что с самим устройством мира что-то, блин, не так, пробралось даже через баррикаду успокоительных. Подозрения, которые возникали в моей голове, были слишком ужасны, я боялся даже выразить их словами.
— И этот реактор взорвется?
Учитель развел руками.
— Не знаю. Возможно. Этого не знает никто. Возможно, нет, тогда все останется так, как есть. Предположим, что я хочу ему помочь. Не из благородства — не в вашем понимании. Я делаю это ради нашей фирмы. Те типы провалили дело. Наложили в штаны. Пытались мешать, когда кто-то пытался ему помочь. Потому что они бестолковые солдафоны и недисциплинированные оппортунисты. Мы помогли. Возможно, мы больше привержены к разным, более сомнительным ценностям, но у нас свой резон. Мы действуем. Вот так на сегодняшний день обстоит дело.
Он наклонился в мою сторону и просверлил меня черным пустым взором.
— Каково ваше отношение к религии?
— Не понимаю.
— Это опиум для народа, мужчины в черных рясах, не умеющие петь и выпускающие вонючий дым? Религия. Вечность, последний судия и так далее.
— Не знаю. Я не религиозный человек. Религия и я… Мы расстались много лет назад, и, мне кажется, никто из нас этого не заметил. Вроде как есть у людей в правом височном отделе центр, отвечающий за мистические переживания. У меня в этом месте черная дыра. Если бы я ко всему подходил в категориях вечности, я бы сошел с ума. А прикрываться бессмысленными слоганами считаю трусостью.
— Вот как раз наступило время, чтобы над всем этим призадуматься. Вы верите в добро и зло? Или тоже считаете, что это относительные, условные понятия? Что вы делаете, если ваш клиент на самом деле плохой?
— Это случается редко. Я здесь не для того, чтобы кого-либо судить. Хорошо, так — я видел и добро и зло. Если я не могу кого-то лечить, потому что считаю, что он плохой, я не пытаюсь ему помогать. И тогда я отказываю.
— Умываете руки?
— Да. Я не судья и не священник. В мире полно людей, которые готовы и судить и обвинять. Чтобы кому-либо помогать, я должен быть на его стороне. Иначе у нас не наладится контакт. Это называется «безусловное принятие». Если я не могу этого дать, то и не берусь. Но это на самом деле случается редко. Сюда попадают несчастные, а не плохие. А у плохого обычно прекрасное самочувствие.
— Должен был существовать какой-то повод, почему такая миссия выпала именно вам. Во всяком случае я на это надеюсь. Сейчас вам нужно будет вылечить Бога.
Стало тихо. Он пыхтел своей вонючей папиросой и смотрел на меня озабоченным взглядом. А у меня весь позвоночник был как будто изо льда.
— Предположим, — горло не хотело слушаться меня. Я сделал глоток воды. Пластиковый стаканчик трясся в руке. — Предположим, что это правда. Имеет ли это какой-то смысл? Разве мышь, да где там мышь! Бактерия, вирус! Разве вирус может вылечить Эйнштейна?
— Да, если бы Эйнштейн мог стать вирусом. Вам нужно вылечить человека. Он стал человеком. Не в первый раз, полагаю, и не во второй, и, думаю, не в последний. Понятно, что только какая-то часть его стала человеком, но очень важная часть. Без нее он, как бы это выразиться, неполный. С миром понемногу начинает происходить недоброе. Определенные принципы перестают работать.
— Принципы физики?
— Пока другие, более тонкие, которые вы слабо осознаете. Пока это мелкие неточности. Их больше видно в материи, зависящей от людей. Перестают работать принципы, которые не являются автоматическими. И каждый это чувствует. Мир становится ненормально хаотичен. Труд не приносит результатов. Старания не дают плодов. Благородство не вознаграждается. А подлецы успешны и при наградах, так как с нашей стороны все пока работает.
— Вас это, по-видимому, должно радовать?
— Мир должен оставаться в равновесии. Нет антибога. Есть только две стороны у одной медали. Мы не боремся с ним, мы всего лишь убираем мусор. Он — свет, а мы лишь тень выбора людей, а не антисвет. А что будет с тенью, если свет погаснет?
— Но что же, собственно, произошло?
— Не выдержал носитель. Как везде и как всегда — подвел человеческий фактор. Времена поменялись. Когда-то люди считали, что на все воля Божья, но трактовали это с покорностью. Сейчас по-прежнему так считают, но без устали грозят ему кулаками. Начнется война, в премьеры выберут сумасшедшего, кто-то заболеет, утонет ребенок — и все его вина. Вы пришли к выводу, что он виноват во всем, что вы делаете, и во всем, что происходит. Ваши молитвы — это неустанная торговля и ультиматум. Дай одно, дай другое, а то перестану верить. Когда он стал человеком, все свалилось на него разом. Бога можно обвинить во всем, и он выдержит, а белковый мозг человека — нет. — Бухгалтер щелкнул пальцами. — Мозг нельзя обвинить в каждом преступлении, в каждой войне, Холокосте, атомной бомбе, глобальном потеплении, в болезни каждого ребенка одновременно. Несколько миллиардов обвинений в секунду — это слишком для него.
— А он не мог не обращать внимания на обвинения?
— Не мог. Их бросали его любимые дети. Даже если они несправедливы, это больно, невыносимо. Вот он и не выдержал. Амнезия, отрицание и так далее. Защитные механизмы, как у человека с невыносимым чувством вины. Он убежал от себя самого и стал продавцом животных, но чувствует, что что-то не так.
— Бог… продает животных?
— Да-да. Ходит в кино, покупает брюки и режет шарлотку. Он пытается быть человеком и не слышать всего этого, но, похоже, что-то дало сбой.
— А разве не сказано: «Даже самая малая птица не упадет на землю без его воли?»
— Он знает, что птица упадет, и знает, что нет смысла препятствовать этому, но не стреляет по ней из рогатки. Знаете, а мне встречалось не так уж много атеистов. В основном те, кто не верит, просто на что-то обиделись. Весь мир обиделся. За Палестину, СПИД, за спады, за Гитлера, за то, что семья распалась, или магазин обанкротился, или что люди издеваются над животными, или что страдают от старости.
— Но что же я могу сделать?
— То, что всегда, когда имеете дело с защитным механизмом, потерей памяти и устойчивым чувством вины. Ну и еще у вас есть этот ваш дар. Так что перейдем к вашей ситуации. Вас боятся. Угрожают. Хотят, чтобы вы ни во что не вмешивались. Будут вам мешать, а в случае необходимости могут ликвидировать. Мы можем вас защитить, а после всего этого о вас позаботиться. Мы лучше знаем людей, чем они. Наша благодарность может пригодиться вам и сейчас и потом. Сейчас мы можем дать вам то, что необходимо на этом свете: деньги, удачу, здоровье. Потом тоже есть смысл воспользоваться нашими услугами.