Следующий удар попал ей куда-то в голову, еще один — по скуле, третий — по губам. Каждый был как взрыв звезды. Свой собственный крик она услышала издалека.
Он схватил ее за волосы и поставил на ноги. В его глазах пылало безумие. Приближалась смерть. Сейчас. Здесь. На пустой лесной поляне под серебристой луной.
— И где этот твой настоящий мужчина, сука? — процедил он сквозь зубы, занося дрожащий худой кулак аж за спину.
И тут-то она услышала вой. Громоподобный неандертальский рык, заканчивающийся подвывающей волчьей интонацией. И вновь поверила.
Плюнула ему в лицо слюной и кровью и улыбнулась красивой улыбкой.
— Уже идет сюда.
Она слышала хруст снега, треск веток, слышала, как что-то неудержимо, подобно локомотиву, мчится к ним. Все быстрее. Над лесом раздался глухой, ни на что не похожий хрип. Как грозный рык льва, как рев разъяренного мужчины, как ворчание волка.
Лукаш отпустил ее волосы и протрезвел.
— Что это? Что это такое? — произнес он со страхом и претензией в голосе.
И замолчал.
В долю секунды он был сметен в сторону огромной массой из мускулов и шерсти, которая выскочила откуда ни возьмись и ударила в него, как разогнавшаяся фура.
Она не видела деталей. Невдалеке на краю поляны сбились в клубок два тела.
Одно огромное, заросшее темно-коричневой шерстью, а другое худое, двухмерное. Из черноты и белизны. И алого цвета.
У того огромного она видела только треугольные мужские плечи, взъерошенную шерсть на шее сзади и торчащие треугольные уши. Он тряс головой, как разъяренный дерущийся пес, и был само движение. Лязг мощных челюстей, злой рык, торчащая шерсть. Где-то в стороне в черных брюках, промокших от крови и мочи, торчали худые ноги Лукаша в ковбойских ботинках, конвульсивно пропахивающие снег стесанными каблуками. А над всем этим разносился ужасный крик, высокий, почти женский. Как выстреливший в небо столп смертельного страдания и смертельного страха.
Сплетенные тела перекатились в заросли кустов, с невысокой сосенки осыпался снег. В течение нескольких минут она видела бок и ноги чудовища, изогнутое плоское собачье бедро и человечью ногу, неестественно длинную, поросшую шерстью стопу, опирающуюся на землю одними пальцами. Когти были вбиты в замерзшую землю, волк где-то в густых кустах уперся передними лампами и дернул головой с треском раздираемого мяса. Крик поднялся на октаву и стал невыносимым.
Ноги Меланьи словно налились свинцом, в голове гудело. Весь мир поплыл перед глазами вместе со свистом ударившей в голову крови. Мне нельзя потерять сознание! Не сейчас! Пусть это закончится! Господи, хватит, пусть он наконец умрет!
Из кустов по-прежнему раздавался треск веток, из них доносились звуки отчаянной борьбы. Человек и животное. Она не знала, кто из них кто. И не могла бы сейчас сказать, кого из сцепившихся у ее ног существ назвать чудовищем. Крик Лукаша разрывал ей сердце. Он звал ее. Умолял о спасении. Хрипел. Она слышала, как он давится и тонет в собственной крови, текущей из разорванных артерий.
Вдруг что-то рвануло из высохшего малинника и кустов можжевельника, из них выскочил Лукаш. И тут же свалился на землю, он до пояса по-прежнему был в кустах, но поднял голову, жестом умолял ее, протягивая к ней руку и красную от крови ладонь, на которой недоставало одного пальца. И вдруг одним резким движением его втянуло назад, а за ним остался на снегу след рыжей грязи. Раздалось рычание и громкий хруст, а потом крик прекратился.
Меланья стояла, чувствуя себя так, словно окаменела. Она почувствовала вкус крови и поняла, что все это время сжимает зубами согнутый указательный палец.
Она слышала треск раздираемого мяса, хруст костей, слышала эти огромные раздирающие мясо челюсти, слышала, как созданный ею оборотень разрывает и поедает Лукаша. Труп Лукаша.
Она ощущала спазмы в желудке и почувствовала, как внезапно сжало горло, и ее внезапно вырвало в вытоптанный снег.
Это должно было случиться.
Должно было случиться.
Ты была права, прабабка.
Она только не предвидела, что это наступит. Не предвидела боли. Не предвидела этого моря крови, заливающего все вокруг. Кровь была у нее на лице и даже на волосах. Она не заметила, как это случилось. Не предвидела вони разорванных внутренностей. Металлического смрада живодерни. Не предвидела этого отчаянного крика, который по-прежнему звучал в ее голове, и чувствовала, что он будет звучать в ней до конца жизни. Не предусмотрела, что будет так невозможно тяжело смотреть, как мужчину, которого она когда-то любила, разрывает в клочья разъяренная бестия.
Ничего не предвидела.
Но особенно собственного страха. Это совсем не то, что просто создать чудовище.
Совсем не то же самое, что потом посмотреть ему в лицо.
Она бежала. Сумасшедшим паническим галопом неслась сквозь ночной лес, сквозь бьющие ее по лицу ветки, снег, сыплющийся за ворот. Полированная сталь лунного света. Она почти не помнила своего бегства. Добралась до избушки, и тут до нее донесся громоподобный вой. Почти рычание. Волки вторили ему, но испуганно и неуверенно. Меланья запаниковала. Захлопнула двери и начала обеими руками толкать огромный засов. Проклятая толстая сталь засова словно приросла и не думала двигаться. Меланья толкала ее, дергала, но ничего не выходило. Она услышала скулеж и поняла, что это ее собственный голос. Волк шел сюда. Шел за ней.
Она оставила засов и спряталась в самый дальний угол избушки. Еще никогда в жизни у нее не было такой паники. Меланья свернулась калачиком и смотрела на дверь, зная, что та вот-вот откроется. Она не могла смотреть на эти двери и не могла отвести от них взгляд.
Меланья слышала, как он шел. Хруст снега под лапами, скрежет когтей на крыльце. Он шел за ней. Его вел браслет, кровь и заговор. Он чуял ее. И шел за ней. Не мог иначе — она сама его создала.
А потом Меланья услышала шарканье. Тяжелый стальной скрежет когтей о двери ощущала так, будто ей сдирали кожу с головы. Он пришел.
И просил, чтобы его впустили.
Меланья сползла по стене вниз и впала в кататоническое оцепенение. Он царапал дверь. В какой-то миг зацепил лапой ручку, она услышала стук собачки замка и скрип дверных петель. Повеяло холодом. Она опустила голову и уставилась в половицы. Она не могла на него смотреть. Была не в состоянии.
Там, в лесу, было светло, но так, как бывает ночью в глубине пущи. Меланья видела движение, пятна, формы, очертания. Теперь он стоял в освещенной кухне в свете яркой лампочки. Она слышала его тяжелое дыхание, ощущала резкий собачий запах, смешанный с ароматом крови и сырого мяса. Она смотрела на старые половицы. Видела в древесине сучья и волокна, мелкие красные кляксы ее собственной крови, которая капала из носа и с губ. Она смотрела в пол.
И тряслась, как никогда в жизни не тряслась.
А потом медленно, с большим усилием, подняла глаза. Только глаза, шея окаменела, голова сопротивлялась движению. Из горла вылетел тихий, невысказанный звук, не то писк, не то поскуливание, но она смогла преодолеть себя и посмотреть в глаза чудовищу.
Только на секунду.
Увидела его как на фотографии. В одной короткой, но полной деталей вспышке. Он не очень напоминал оборотней из фильмов. Немного, может, огромного павиана. Немного обезображенного какой-то страшной болезнью волка. И еще немного прокаженного неандертальца. Огромный черный нос двигался, ловя ее запах, кожа на покрытой гладкой бархатной шерстью морде морщилась, под губами блестели наполовину видимые зубы. Но глаза были совершенно человеческие, полные страха и безумия. Она посмотрела на него всего лишь раз и потеряла сознание. Мир провалился в черный туннель, удар об пол Меланья ощутила словно издалека. Она провалилась в темноту.
Сначала она была без сознания, потом, наверное, от невыносимой усталости уснула. Она прошла сквозь ссору, драку, ее едва не убили, потом на ее глазах совершилось кровавое убийство, которому она сама и была виной, и, наконец, она увидела чудовище. Не довольно ли?
Когда Меланья открыла глаза, было уже светло. В первый момент ей показалось, что она лежит на кровати, но в какой-то момент она поняла, что ошибается. Опухшее лицо, пульсирующая боль на губе, слипшиеся веки, бурые пятна крови на руках.
Убийца…
С этого момента она навсегда останется убийцей и ничего не сможет это изменить. Меланья была виновата. И свободна. Подняла голову и осторожно осмотрелась. Оборотня не было. Ушел?
В первый момент она почувствовала облегчение. А потом увидела его. Он лежал в углу на боку, свернувшись калачиком и скрестив выпрямленные на полу руки. Спал. Его ноги слегка подрагивали. Меланья встала и с опаской подошла к волку. Она все же решила рассмотреть его. Несмотря ни на что.
Он лежал, накрывшись несколькими стянутыми с кровати одеялами. За ночь немного изменился, его морда все больше становилась человеческим лицом. Похожий на черный трюфель собачий нос стал розоветь и разглаживаться, уши уменьшились, на них стали появляться складки. Она посмотрела на его руку с браслетом на запястье. Пальцы удлинились, но подушечки на внутренней стороне ладони по-прежнему были грубыми и черными. Спящий уже не казался таким ужасным. Кроме того, он линял. Шерсть лезла с него клочьями и толстым войлочным слоем устилала одеяла.
Достаточно было отстегнуть ликопеон и уйти, оставив двери открытыми. Пусть бы он вернулся в лес, как и советовала ей прабабка. Но она не могла решиться.
Меланья согрела воду в большой алюминиевой кастрюле и в чайнике, потом умылась. Вода в тазу сделалась бурой от крови. Глядя в треснувшее зеркало, висящее рядом с умывальником, она критически осмотрела свое избитое опухшее лицо и, вздохнув, достала бутылочку с бабушкиным эликсиром. Последний раз. Последнее, что сделал Лукаш в этом мире. Рефлекторно вспомнила о вздутом, неестественно раздувшемся брюхе спящего на другой половине избушки чудовища и содрогнулась.
Интересно, если бы охотник вспорол это брюхо, выскочил ли бы из него Лукаш? Бешеная, худая и пьяная Красная Шапочка со злобой в глазах и со сжатыми кулаками?