По телу побежали мурашки, непонятно — от страха или от желания.
Но под пальцами она не чувствовала жестких лохм, только мягкую кожу и пульсирующие мышцы. То, что она чувствовала в себе и на себе, совершенно определенно напоминало мужчину и было сладко, как мужчина.
Но было чудовищем.
Страх.
И желание.
Все это было страшным и блаженным. Диким и мощным. Чужим и знакомым. Она боялась открыть глаза. Боялась, что если в этот момент приоткроет глаза, то, сжимая его пальцы, царапая ему спину, удерживая его бедрами, увидит над собой оскалившиеся зубы, желтые глаза монстра и услышит вой волка.
Но услышала только свой крик. Открыла глаза.
И ничего не случилось.
— Максим, — прошептала Меланья.
Его имя. Максим.
А потом было так спокойно, легко и тихо. Желтый теплый полумрак. Меланья лежала, положив голову на его грудь, засунув ногу меж его ног и слушая далекие, глубокие, как будто барабанные, удары сердца, чувствовала, что теперь она и вправду сделала его человеком.
— Как это — быть волком? — спросила она.
— По-другому. Проще и быстрее. Я помню это как хаотические картинки, сцены, знания, которые невозможно выразить словами. Эти воспоминания немного как сон. В них нет ни слов, ни порядка. Свет более яркий, звуки тоже. И запахи. Тот мир состоит из запахов. И чувств.
— Каких чувств?
— Коротких, острых и телесных. Желаний. Еда, пространство, бег, охота, еда, иногда и страх тоже или гнев. Когда кого-то любишь, относишься к нему с симпатией. Когда в тебе гнев, ты борешься. Чувствуешь и делаешь именно то, что чувствуешь.
— А что ты чувствуешь сейчас?
— Сейчас я человек, — произнес он. — И я люблю тебя.
Они бежали через лес. Засыпанный густым снегом, черно-белый, который выглядел как произведение сумасшедшего кондитера. У Меланьи сбилось дыхание через несколько сотен метров, она увязала в снегу, промочила сапоги, воздух в легких обжигало морозом. Она закашлялась, опершись о дерево, дыша как паровоз. Он остановился. Неохотно и нетерпеливо.
— Что случилось? — спросил он, дыша ровно.
— Я устала. Мы не могли бы просто походить?
— Я должен бежать, — ответил он. — Должен. Я слишком долго сидел, ходил или стоял. Мне это необходимо.
— Так беги, — воскликнула Меланья. — Я подожду в машине.
Свитер под курткой промок, с него валил пар. Сапоги были мокрые от снега, ноги под брюками для разнообразия были мокрые от пота. Одета она была не самым лучшим образом, но разве она могла предположить, что они будут мчаться по Кампиновской пуще, как обезумевшие олени.
Он поколебался, но было видно, как ему хочется бежать.
— Ты уверена?
— Уверена, — кивнула она. Пусть себе бежит, отчего же нет?
Она вернулась к машине и включила обогрев. На ее замшевых индийских сапогах на меху появились темные мокрые подтеки, белье от пота сделалось холодным.
Слушая радио, Меланья сидела в машине и сушила рыжие локоны в горячем, как из пустыни, потоке воздуха из вентилятора.
Наконец высохла.
А потом сидела, выискивая его черную с желтым куртку меж смолистыми стволами, торчащими в лесной чаще из закругленных холодных сугробов.
Она не выносила зиму.
Время шло, и ничего не происходило.
Меланья ждала, пока между деревьями не стали опускаться ранние ноябрьские сумерки. Еще немного, и станет совсем темно.
Страх появился в желудке и стал, как змея, подниматься вверх посередине грудной клетки. А если — он не вернется?!
Она вышла из машины и некоторое время походила по заснеженной стоянке. Страх, змеей свернувшийся в ее желудке, сжимался, извивался и усиливался.
Ей казалось, что где-то далеко в глубине леса она слышит завывание.
Бессмыслица.
Но ведь в Кампиновской пуще нет волков. Лоси, зубры, пара вылинявших рысей, но не волки. Лисы — да. Но не волки.
Она вышла на дорогу, которая была хотя бы очищена. Предпочитала ходить по комьям льда и снега, чем брести по колено в сугробе.
Змея в желудке свивалась-развивалась все сильнее и уперлась головой куда-то в солнечное сплетение. Может, с ним что-то случилось? Может, ловушки, западня?
А может, он не вернется.
И она снова останется одна. Снова половина ее жизни и сердца останется пустой, кровоточащей раной?! Он уже был частью нее. Необходимой, абсолютно неотделимой ее частью. Он должен вернуться.
Но он не возвращался.
Машина стояла на небольшой дороге в стороне, под сбитым из жерди шлагбаумом со знаком, запрещающим въезд. Уснувшая и тихая, с выключенным мотором. Меланья прошла мимо и как бы невзначай заметила несколько человек, сидящих внутри неподвижно, как куклы. Занятая своими мыслями и этой змеей в желудке, она не обратила на них внимания.
Когда возвращалась, она вновь прошла мимо этой машины. И тогда внезапно услышала стук дверей. Они вышли. Двое мужчин, сидящих спереди, двинулись в ее сторону, а третий остался в салоне. Они двинулись внезапно большими решительными шагами, водитель вышел на дорогу перед ней, а пассажир — за ней.
Змея двумя резкими витками выползла наверх, одним движением проглотила растревоженное сердце, а потом обвилась вокруг горла и сжала.
Меланья взглянула на вытянутую, вырастающую без посредничества шеи прямо из воротника кожаной куртки, голову неандертальца и окаменела. Вдруг она с полной ясностью поняла, что в этом лесу нет совершенно никого и что на этой дороге нет никаких машин.
— Что это ты тут бродишь, сучка рыжая? На что, курва, пялишься?
Дар — это не пистолет. Можно сделать разные вещи, можно даже совершить невозможное, но для этого нужно время. Концентрация, сосредоточение, травы, рисунки, знаки. Может, она могла бы навести на него порчу, но эффект наступил бы через час или через неделю. Может, он разбился бы на машине или с ним случился бы инфаркт. Она могла сломать ему судьбу, но ей требовался для этого Дар, который в данный момент спал в земле или бесполезно теснился в жилах, отравленный страхом. Она могла разные вещи, но не могла послать в него молнию из ладони. Она сожалела. Это было, блин, очень грустно, но это было именно так.
Меланья сделала шаг назад и оглянулась через плечо. Пассажир направлялся к ней, выставив нижнюю челюсть, наставив усы и прищурив глаза, в которых кипело вырвавшееся наружу бешенство. В руке у него было что-то напоминающее бейсбольную биту, только немного короче, как большая бутылка.
— Ну, что?! Су-у-ка! — выдавил из себя неандерталец, нервно развлекаясь отверткой.
Сегодня. Именно сегодня. Исколотая отверткой, на какой-то неизвестной дороге, потому что осмелилась выйти погулять. Потому что весь мир принадлежал им и они могли делать все, что хотели, а сегодня они хотели ее убить, просто убить, потому что она их разозлила, потому что чем-то им мешала.
Сегодня.
Он протянул ладонь, чтобы схватить ее за волосы, но она уклонилась. Она не могла сжечь его молнией, но могла вытянуть свою длинную ногу, которая сейчас была как свинцовая, и врезать ему в пах.
И именно так и сделала. И промахнулась.
Он уклонился или стал как-то боком, потому ее отчаянный удар только скользнул по его бедру, вообще без результата, но только разозлил мужика еще больше.
И тут появился Максим. Пассажир, стоящий у машины, попробовал его поймать, но споткнулся на полном снега и сухой листвы рву, а оборотень просто перепрыгнул через него. Перепрыгнул через его голову одним прыжком и оказался на дороге. Ничто в жизни ее еще так не радовало. То, что случилось потом, она помнила, как сплетенное в тумане, как медленные секунды, медлительные, словно мухи, утонувшие в смоле.
Неандерталец направил на него как пистолет указательный палец, не терпящий возражений.
— Ты! Проваливай! Потому что я тебя урою!..
Больше он ничего сказать не успел. Максим сделал в его сторону два больших шага и как бы нехотя ударил по руке. Отвертка свистнула в воздухе и отколола большой кусок коры с растущей у дороги старой развилистой сосны. Неандерталец рявкнул во все горло, глядя на свое плечо, вихляющееся, как тряпка, а потом внезапно рухнул на колени и уперся лбом в груды снега.
Максим обогнул Меланью на бегу, порыв ветра развеял ее волосы, пассажир екнул, примеряясь сделать широкий удар палкой, но она лишь с шумом свистнула по воздуху, потому что Максима в том месте не было. Он отклонился вполоборота, как тореадор, и задел предплечьем подбородок мужчины. Каким-то нечаянным движением, будто столкнулся с ним. Пассажир кувыркнулся назад.
Меланья видела, как его ноги в застегнутых на молнию сапогах оторвались от земли, как он отчаянно раскинул по сторонам руки, услышала глухой, противный треск, с которым череп ударился о покрытое льдом шоссе. Мужчина проехал метра два по замерзшим комьям снега, а Максим спокойно стоял, и в руках у него неизвестно откуда была палка.
В следующую долгую, как минута, секунду она увидела, как тип, только вылезший из машины, запускает за пазуху руку и достает из пуховика белую, без перчатки, ладонь, а в ней черный массивный пистолет.
Оборотень махнул рукой, что-то со звуком, похожим на хохот, мелькнуло в воздухе, незаметное даже при этом странном, медленном течении времени, мужчина, странно выгнувшись назад, внезапно взлетел в воздух и с ужасным, металлическим грохотом рухнул на капот машины. Он съехал по нему и встал, и тогда Меланья крикнула, потому что увидела его вытаращенные, бешеные глаза и черешок палки, торчащий из разорванного и окровавленного рта.
Он сделал два неровных шага неизвестно куда, а потом свисающий с руки пистолет пронзительно громыхнул, выпустив оранжевый огонь под ноги. С ветки посыпался мелкий снег. Пассажир пальнул еще два раза в землю и, ломая кусты, свалился на бок. Выстрелы звучали в лесу протяжным эхом.
Максим подошел к первому неандертальцу, все еще стоявшему на коленях, зажимая сломанную руку, и положил ладонь ему на лоб, словно мерил температуру. И вдруг дернул его с противным хрустом и отпустил, бесчувственного, как тряпка.