Януш думал. Положил перед собой записную книжку и попытался применить к делу научный подход. Тип представился всем, значит, был всем известен. К сожалению, гости не происходили из одной определенной среды. Это был скорее неопределенный истэблишмент — какие-то рекламщики, оптовики, журналисты, люди с радио. Объединяли их только бабки. Доход выше четырех тысяч в месяц, немецкие машины, карьера и… Павел сейчас вне Сети.
Он позвонил еще раз. Без изменений. Потом оставил ему сообщение и стал ждать. На экране политиков сменили футболисты, которые лениво бегали по осеннему газону. Горячей воды не было. За окном в раннем сгущающемся тумане угасающий ураган гнал вдоль улицы волны густой мороси. Люди спрятались в полах тяжелых серых пальто и превратились в куколки-личинки.
Януш почувствовал себя уставшим и безразличным. Лег на диван, положив телефон на расстоянии вытянутой руки, накрылся одеялом и еще раз попытался спокойно обдумать, как ему поступить. В результате уснул, ему снились кошмары.
Ужасный треск телефона вырвал его со дна неопределенного густого ада. Януш нащупал трубку, не имея понятия, кто он и где находится.
— Януш? — резко воскликнул Павел. — Сколько лет! Как там похмелье?
— Кто грит? — пробормотал он беспомощно. Не понимал даже, на каком языке происходит разговор.
— Ты что, еще не протрезвел? — Павел был несколько удивлен. — Это Павел, Столярчик, ты оставил мне сообщение в голосовой почте. Ты сказал, что это важно. Рассказывай, а то у меня встреча с клиентом. Куда ты лезешь, баран?! Куда на «фиате» на левую полосу?! Сначала машину себе купи, деревня!
— Что?
— Ничего, это я не тебе, я на автостраде. Ну, в чем дело?
— Сейчас. — Януш положил телефон на стол, помассировал одеревеневшие щеки и залпом выпил полстакана холодной воды. Потом протянул руку в сторону лежащей на столе смятой пачки сигарет. Помогло.
— Слушай, — начал он, немного придя в себя. — У тебя на вечеринке был один гость… Мне нужен его контакт, а я потерял визитку и не помню его имя, — он импровизировал на ходу, но ему казалось, что довольно успешно. Он описал парня с рекламного плаката так, как мог, и с колотящимся сердцем ожидал ответа.
— Блин, парень, ты думаешь, что я упомню всех, кто был в шелковой рубашке? Не припомню. Как его зовут?
— Я не помню, какое-то необычное… Христиан, Блазей, Милош… Может, кто-нибудь делал фотографии? Я бы показал его на фото.
— Ты что, влюбился? — Павел расхохотался, а Януш сжал зубы и закатил глаза, призывая стены в свидетели своей обиды. — Слушай, Януш, у меня через пятнадцать минут пи-пи-эм [7], а я стою в пробке. Я как вспомню, перезвоню тебе, привет!
— Ppm — это единица измерения концентрации, миллионная доля, дурак ты тупой, — с ненавистью рявкнул Януш в глухо гудящую трубку. — Черт тебя побери, мажор ты драный! Мутант!
Потом он вспомнил еще одного знакомого, ну, почти знакомого, который был на той вечеринке, потом еще одного, рыжего со стрижкой ежиком и в очках с металлической оправой, который рефлекторно всучил ему визитку. Позвонил им и выдал ту же версию, что и Павлу, сначала представившись и обрисовав свою скромную личность, а потом обрисовав Золотого парня. Результат — ноль. Было похоже на то, что: а) он сошел с ума и стал жертвой наваждения или б) никто кроме него и Сильвии вообще не заметил этого парня. Будто тот был невидимкой.
Ужин напоминал похороны свинины. Они ели, не глядя друг на друга, Сильвия демонстративно внимательно просматривала женский журнал, выискивая психологические советы и письма от угнетаемых и преследуемых, а Януш грустно пялился в телевизор, в «Крупицы жизни». На прошлой неделе в этих крупицах кто-то умирал от рака и, умирая, постепенно терял зрение и слух. Супруги не разговаривали. Сильвия из упрямства, потому что уж если начинала, то могла молчать неделями — ее рекорд составлял полтора месяца. А Януш был в самообороне. Он успел научиться тому, что не принудит ее к разговору, дискуссии или хотя бы к скандалу. Только к слезам. Она отвечала обрывками фраз и вела себя так, словно продала себя в рабство для спасения семьи. Так и будет сидеть, страдальчески молчать, смотреть перед собой или рисовать на полях газет всякие загогулины, пока ее муж не упадет на колени и не станет умолять о снисхождении.
На этот раз он был готов выдержать даже ценой своего психического здоровья. Он решил, что будет открыт и в любой момент готов сложить оружие, но не станет лебезить. Никаких цветов, на которые бы она бросила мимолетный взгляд, продолжая молчать, никаких нежностей, заканчивающихся извечным: «Я не хочу, не трогай меня», никаких отчаянных поисков причины, никакого нытья.
Обе стороны окопались, туман и пары иприта заполнили щели. Повисла тишина, говорил телевизор, вилки и ножи скрежетали по фарфору тарелок. Похороны свинины, хлеба и корнишонов.
Он убежал в ванную. Лежал в горячей воде, слушая, как из крана течет струя воды и ввинчивается в пену булькающего колодца, и пытался очутиться в какой-нибудь далекой беззаботной стране мечтаний.
Подытожим: она была зла, потому что осталась верна ему и ужасно сожалела об этом. Этот туманный взгляд, которым она смотрела в горизонт, это глухое молчание, эти демонстративно тщательно приготовленные обеды — не только упреки. Это также проявление страшной тоски. Тоски по тому человеку. По его дорогому парфюму, по его белоснежной шелковой рубашке и блестящим, как фарфор, белым зубам. По волшебному, как ароматы Востока, запаху его пота. По игре его мускулов и дикой езде на «порше» с открытой крышей по серпантинам дорог на юге Италии. По эксклюзивному миру, от которого она отказалась и которого ему не простит. По тому, что могло быть, но не случилось.
Януш не знал, что хуже. Если бы она изменила ему, он был бы в выигрыше, с ним бы все было в порядке — обманутый, брошенный, одинокий. А в этой ситуации он оказывается угнетателем.
Бренчанье телефона утонуло в шуме льющейся в ванну воды, но Януш и без того его почувствовал в таинственной вибрации стен или стуке сердца. Потом ее голос, беззаботный и радостный, как серебристый бой курантов.
Он слов не слышал, только ритмическую окраску разговора. Каждый разговор имеет свою окраску. Острый обмен мнениями подобен прерванному стаккато пулемета, по-иному звучит беззаботная болтовня с подружкой, ежеминутно прерываемая взрывами смеха, иным кажется деловой обмен информацией и тем более разговор поссорившихся супругов словно сквозь зубы. Этот же имел радостную окраску, но и таинственную. Сильвия нежно предостерегала, он слышал интонацию нежной кокетливой перебранки.
Януш наклонился и выключил воду. По-прежнему слов не разобрать. Его сердце колотилось, словно хотело разломать грудную клетку.
Это был он. Не важно, что Януш ничего не слышал. Он чуял его. Чуял мерзавца сквозь кафельные стены и километры телефонных проводов. Несколько тысяч лет тому назад он точно так же учуял бы его запах. Запах врага.
Он вылез из ванны, на коврик стекала вода, схватил полотенце, замотался в толстый махровый халат. Когда выходил, услышал, что разговор внезапно сменил мелодику. Сначала что-то приглушенным, доверительным голосом, а потом громко, почти официально, безлично. Сильвия положила трубку.
— Звонила Кристина, — произнесла сухо, с едва заметной ноткой опасения. — Они с Владом едут на выходные в Вену. Она спрашивала, не поедем ли мы с ними. — Это было сказано с иронией и обвинением одновременно.
Ошибка. Если бы это и в самом деле была Кристина, она и словом бы не отозвалась. Ей бы и в голову не пришло оправдываться. Она врала. Или не врала? Не так ли, собственно, начинается сумасшествие?
В ту ночь она не плакала, но Януш даже не пытался ее трогать. С него было довольно. Поэтому когда она внезапно в полнейшей темноте пододвинулась к нему под одеялом и он почувствовал ее тело, голое и шелковистое, то страшно удивился. Она задержала его руку на пути к выключателю ночника и, крепко сжимая запястье, повела по своей округлой груди, потом к низу живота, по бедру и лодыжке. Это не было игрой — Сильвия действительно была возбуждена, мало того, пылала огнем дикого желания. Ее губы были горячими, влажными и жадными. Она сорвала с него пижаму. Они ударились зубами, она укусила его за шею, языком провела по его груди. Он был слишком поражен, чтобы отреагировать подобной страстью, но подумал, что это конец войне, и едва не расплакался в знак благодарности, отвечая самыми нежными ласками, которые только мог сейчас проявить. Ему нравилась женская страстность и инициатива, но сейчас она его поразила. Это не было похоже на любовь примирившихся возлюбленных, напоминало скорее битву не на жизнь, а на смерть.
Она переплела свои ноги на нем так сильно, что это скорее напоминало один из приемов борьбы, оперлась на его ягодицы, а потом ее тело выгнулось, словно стальная пружина, и Янушу вдруг показалось, что она сейчас одним мощным движением бедер разобьет его голову об стену. Сильвия вскрикнула громко, хрипло, из глубины души — он никогда не слышал от нее такого крика. Обычно она резко втягивала в себя воздух, иногда стонала, иногда кричала, но так — никогда.
Потом она внезапно обмякла, но не с облегчением, а так, будто вдруг поняла напрасность своих усилий. Молча выскользнула из-под него, оттолкнув почти с отвращением, как скучающая кошка, и пошла в ванную.
Он услышал шум душа. Похоже, что вода была очень горячей.
Януш уткнулся лицом в подушку и остался лежать так, погруженный в непонятное чувство вины.
Выброшенный после употребления. Использованный. Муж, которому изменили при помощи его собственного тела.
Утро он начал с того, что, как только за ней закрылась дверь, позвонил на кафедру и сказал, что у него грипп. В это время грипп — обычное дело, грипп у каждого. Вирусы, обычные и мутировавшие, тучей заполняют автобусы, в которых то и дело раздается чей-то мокрый кашель. Да, черт побери, простудиться можно, лишь выглянув в окно. В некоторые дни от одной мысли о том, что нужно идти на работу, может подняться температура.