— Я не девка, — произнесла она. — Я не хочу, чтобы ты так обо мне думал. Я никогда себя так не веду. Просто не могу удержаться. Это меня поражает. Ты страшно на меня действуешь, я не знаю почему, просто мы словно созданы друг для друга. Мы встретились именно сегодня, оба отверженные, оскорбленные, одинокие… и этот поцелуй. — Она положила щеку на его ладонь и легко коснулась ее губами. — Я все еще чувствую его. Между нами что-то есть. Не знаю что. Но что-то исключительное. Пожалуйста, не отстраняй руку. Разреши мне так сидеть. Господи, я даже не знаю, кто ты. Что со мной происходит?
Сейчас она начнет плакать, в панике подумал он, и тогда рухнут все барьеры. Она была прекрасна. Так невероятно, неестественно красива, что, глядя на нее, он чувствовал боль и печаль. Она казалась эфемерной и мимолетной, как снежинка. Как представительница другого вида. Если она начнет плакать, то и в нем что-то лопнет. Януш начнет прижимать ее к себе, целовать, а после не сможет перестать. Останется с ней до конца, и к черту Сильвию, к черту весь мир. Это происходит не взаправду.
Повисла тишина, но в этом молчании не было смущения. Они молчали как пара близких друзей. Вероника прижималась к его ладони, он легонько гладил пальцем ее мягкую персиковую щеку. Капли дождя катились по затемненным стеклам. Они разговаривали о своих пристрастиях, рассказывали грустные истории. Где-то у бара звучал диск Коэна. Януш плыл в этом настроении и был не в состоянии собраться с мыслями, обдумать то, что он сейчас делает. Заводит себе любовницу? И что дальше? Где его цыганская девушка? Что будет с ним дальше? Это его не касалось. Проблемы существовали по-прежнему, но словно приглушенно, как боль, подавленная сильной дозой опиума. Пожар по-прежнему бушевал, но за толстой стеной.
Видимо, прошел час, и настроение стало словно плотнее. Столик был слишком широкий, чтобы им вдруг начать целоваться, но за руки они держались уже все время. Ее длинная нога свободно опиралась о его ногу. Они угощали друг друга своими коктейлями и пирожными, в густом от феромонов воздухе висел бездумный инстинктивный секс.
Она соглашалась на все, что он предлагал, огонь ли или какой-то напиток, у Януша было чувство, что все уже случилось. Когда она наклонялась вперед и в декольте виднелась матовая гладкая грудь, кроме желания он чувствовал приятное ощущение собственности, словно она уже принадлежала ему, достаточно было только протянуть руку.
Его спас Марек Окраса, который откуда ни возьмись появился возле их столика. Януш вскочил, красный как маков цвет, бормотал что-то о каких-то кузинах, начал неловко здороваться и их знакомить, но приятель не задержался долго. Он вел себя странно. Во-первых, произнес: «Хэллоу, бойз», но, возможно, это была шутка. Потом поздоровался с Вероникой со своей обычной в таких случаях подчеркнутой вежливостью, а затем абсолютно ее проигнорировал. Перебросился с Янушем парой-тройкой банальных фраз и отошел. Это казалось странным. Они были близкими знакомыми. Действительно близкими. Может, не закадычными друзьями, но их роднило море совместно выпитого пива и долгие доверительные разговоры. В такой нетипичной ситуации, как встреча Януша с чужой девушкой в баре, да к тому же с девушкой экстра-класса, он бы определенно каким-нибудь образом отреагировал. Вероятнее всего, полным недоумением. С другой стороны, может, он чем-то озабочен. Окраса вообще не был силен в проявлении чувств. Януш знал, что Сильвия не выносила его, и, похоже, это было взаимно. Может, он обрадовался тому, что увидел, но полное отсутствие всепонимающих взглядов, жестов и похлопываний типа «В тихом омуте…» было во всяком случае непонятным.
Тем не менее волшебство развеялось. Отчаянное настроение, бездумно толкающее его по течению событий, сменилось глубоким досадным ощущением, что происходит нечто совершенно неправильное.
Януш совсем не знал ее. Может, она была сумасшедшая или во что-то его втягивала. Где время, чтобы узнать друг друга, где границы личности? Он видел ее, и этого было достаточно для того, чтобы все ее действия казались ему интересными, притягательными и единственными в своем роде. Ему было достаточно ее внешнего проявления. Это поразило его. Янушу всегда казалось, что он в каком-то смысле исключителен. Он был убежден в своем принципе моногамности и верил, что не в состоянии лечь в постель с другой женщиной. Сначала девушку узнаешь, потом начинаешь ее любить, потом, вероятно, можно нарушить границы интимности и перейти к темной, влажной стране узнавания запаха ее кожи, слюны, к осязанию ее шелкового тела, проникновению в самые интимные уголки. Только тогда. Только тогда, когда имеешь смелость заглянуть за занавеску, за которой находится обнаженная женщина. Без макияжа, с опухшим от слез лицом, потная, растрепанная. Узнать последнюю тайну женщины — ее обнаженное лицо без маски. Узнать и восхититься ею. Так он считал. Знал, что в этом он чудак. Но не мог иначе и потому гордился собой. До сегодняшнего дня.
Сегодня он сидел в баре напротив абсолютно чужой женщины и делал именно то, на что, казалось, был неспособен. Он утопал в новой знакомой, ничего о ней не зная, и это ему абсолютно не мешало. Это его не касалось. Весь прежний мир летел в тартарары, и вставал рассвет нового, в котором не было никаких правил и все было можно, пусть оно удивляло, поражало и пугало неизвестностью.
Стало уже поздно. Середина дня сменилась ранним вечером, той порой дня, которая минует быстрее всего. Время возвращаться домой, есть поздний обед или ранний ужин, время, которое незаметно превращается в вечер. В домах, освещенных теплым желтым светом, время полежать на диване между краткими и подробными новостными передачами. Время, когда кто-то должен произнести или «мне уже пора идти», или «пойдем ко мне». Она готова была это сказать. Она хотела это сказать. Приглашение в страну совершенно другого секса, дикого и страстного, полного новых, неизвестных обещаний, висело в воздухе, как тяжелый плод. Достаточно было лишь протянуть руку.
— Мне уже пора идти, — произнес он.
— Мы еще увидимся? — Она вновь одарила его этим обезоруживающим взглядом пристыженной и испуганной серны.
«Просто скажи „нет“ — подумал он, — прежде чем втрескаешься по уши».
— У тебя есть телефон?
Она протянула ему визитку и произнесла:
— Я часто работаю дома. Позвони, когда захочешь.
— А ты будешь меня помнить?
— А ты позвони прежде, чем я забуду тебя.
Поцелуй был как взрыв, как плач и запах лета. В нем была страсть и музыка, и бесконечная тоска. Весь мир погас, свелся к ее губам, языку и к ее узким пальцам. Когда он вышел в грязный дождливый день, у него кружилась голова. Януш с безразличием отметил, что элегантное пальто из грубой чесаной шерсти от «Герлен» по-прежнему висит в гардеробе на крючке. Это его не тронуло. Но когда он подходил к мотоциклу, уже давно забытые судороги нереализованного желания пронзили низ живота огнем.
Прежде чем он снова смог думать, прошло часа два.
Януш вернул мотоцикл и приехал домой на автобусе, глядя в стальные сумерки сквозь забрызганное дождем стекло. Он не знал, что ему делать с собой и со своей жизнью. Он никогда не встречался с двумя женщинами одновременно. Хождение налево в браке, такое приемлемое для большинства населения в мире, считал оскорбительным и идиотским, характерным для людей, которые не знают, чего хотят. Если хочешь случайных связей, оставайся свободным. Если встречаешь женщину, рядом с которой хочешь состариться, тогда женишься на ней. Так выглядел мир Януша. Простой мир простых правил и понятного поведения. Мир, в котором выбор обдуман и взвешен.
Сейчас же в его распоряжении был аварийный выход, и он мог положиться на волю судьбы. Если Сильвия в конце концов уйдет, он найдет Веронику и утонет в ее глазах серны. Если Сильвия останется с ним, осознанно и решительно, он выбросит визитку и обо всем забудет. Какое слаженное, продуманное и элегантное решение! Ему было так хорошо, что с минуту он пребывал в иллюзии, смог обрести оптимизм и веру в будущее. Все чувства, которые он потерял, прежде чем все это началось.
А потом Януш вышел из автобуса, и все исчезло. Еще минуту назад он пребывал в экзотическом мире новых возможностей, где его ждала новая женщина, новые утренние пробуждения, новые мечты и новые яства. Там все было новым, словно прямо из магазина. Блестящее, в нераскрытой упаковке. А потом он остановился на улице, и чары развеялись.
Улица окружила его воспоминаниями — сквером, в котором она его когда-то ждала, блестящими от дождя ведрами цветочниц, у которых он покупал для нее поздние осенние цветы. Вот тут они шли, неся багаж, впервые вместе уезжая на каникулы в то жаркое магическое лето. На той улице была больница, из которой Сильвия вышла после выкидыша, и плакала на скамейке, отчаянно вцепившись в него, так как знала, что теперь они существуют только друг для друга.
Она умоляла его поклясться, а он всегда боялся всех этих: «обещай мне, что ты никогда не оставишь меня». А как-то зимним вечером они любили друг друга, а потом она вдруг стала плакать, всхлипывая: «Я не хочу, чтобы ты умер первым. Не хочу остаться без тебя, никогда». Он прижимал ее, чувствуя горячую мокрую щеку на своем плече, говорил какие-то утешительные банальности, глядя на покрытые снегом крыши, и не знал, что ему со всем этим делать, охваченный суеверным страхом.
А сейчас все эти моменты должны быть перечеркнуты несколькими красивыми банальными фразами. Смяты и выброшены в мусорное ведро, как ветхие предметы при уборке подвала. И теперь, когда он возвращался домой, жестокость и окончательность этого жеста вдруг поразили его. И прижали к бетонным плитам тротуара всей тяжестью ужасной и окончательной потери. Ни одно туманное обещание новой жизни не могло ее ослабить. У него уже была своя жизнь. У них были все эти моменты, у него и Сильвии, а теперь все могло быть перечеркнуто и уничтожено.
Она приветствовала его поцелуем. Прижалась в молчании, охваченная какой-то тихой задумчивостью, но поцелуй был, однако, настоящий, а не супружеская формальность, напоминающая след печати, которым она в последнее время потчевала его.